дескать, не иначе, как богатый любовник завелся. А она только смеялась и говорила: секрет, потом расскажу.– И даже намека никакого – кто, что?– Она, если честно, не очень любила про своих мужиков распространяться. Хотя наше бабье и пыталось из нее что-нибудь вытянуть.– Слу-ушай, – вдруг округлила глаза Пырсикова. – Как же мы забыли? А в ее “дневнике” не могло быть про это?– Могло, – задумчиво согласилась Петрова.– Что за дневник? – спросили мы с Севериным почти хором. Дневник – это была бы просто редкостная удача!– Это не совсем то, что вы подумали, – охладила нас Петрова. – Ольга, видите ли, постоянно писала, как она нам сообщила, “юмористическое повествование”. Она там изображала всех знакомых и сотрудников редакции, авторов и так далее. Нормальная графомания, конечно...– Тата! – вскричала Пырсикова укоризненно.– ...но есть забавные места, точные наблюдения. Она нам кое-что зачитывала. Смешно. Правда, по принципу Сквозиик-Дмухановского – до тех пор, пока не про тебя... Называлось все это “Дневник женщины”.– А где эта повесть, у нее дома? – нетерпеливо спросил Северин.– Нет, у Ольги не было машинки, и она перепечатывала здесь, вечерами. Кажется, рукопись лежала обычно в несгораемом шкафчике рядом с ее столом.Мы всей гурьбой двинулись к лабиринту, когда неожиданно дверь в отдел резко отворилась и в комнату влетел низенький мужчина весь в белом. Белыми были куртка, джинсы, кожаные спортивные тапочки, даже кепка. В первый момент он показался мне толстым, но потом я разобрал, что это не так: мужчина был пухл. Из глубины заплывшего лица смотрели цепкие темные глазки. Эти глазки мгновенно обшарили комнату и зацепились за нас с Севериным. Какие-то доли секунды мне казалось, что он так ничего не скажет, повернется и уйдет. Но он перевел взгляд на Петрову:– Она?Та коротко кивнула.Он скорбно поджал губы, покачал головой и снова мазнул глазами по мне и Северину.– Ну я попозже зайду, ладно?И тихонько прикрыл дверь. – Кто это? – спросил я.– Виктор Горовец, художник. Оформляет иногда материалы, но чаще не у нас, а в журналах.– Он что, в курсе?– Да, мы звонили ему вчера, когда разыскивали Ольгу. Это он уговорил нас обратиться в милицию.– А почему именно ему?Пырсикова вся зарделась, а ее подруга отвела глаза в сторону.– У них с Ольгой что-то было, – произнесла Петрова очень нехотя. – Роман не роман, но во всяком случае полгода назад они общались. А уж мы вчера все варианты перебирали…– А почему вы нам про этого Горовца сразу не сказали? – сурово спросил Северин.Пырсикова заалела еще больше, а Петрова вывалила разом:– Потому что он специально просил этого не делать. Кому охота, чтоб его потом неизвестно из-за чего по милициям таскали?– И сколько еще народу взяло с вас обет молчания? – едко поинтересовался Северин, но Петрова не удостоила его ответом.Мы миновали лабиринт и остановились над шкафчиком.– Заперто, – констатировал я, присев на корточки и подергав дверцу. – Ключ имеется?– Вот здесь, в верхнем ящике стола.Ключ лежал на месте. Я вставил его в скважину, и он с некоторым скрипом повернулся. Шкафчик был пуст, безнадежно пуст.– Да-а, – протянул над моей головой Северин. – Крысы, похоже, все-таки нашли сюда дорогу. 6 Участковый из отделения, широкоплечий краснолицый парень с погонами лейтенанта, ждал нас на лавочке возле подъезда, где жила Троепольская. Рядом сидели еще двое пожилых мужчин – понятые, о которых мы просили его по телефону. Задрав голову, Северин осмотрел дом, девятиэтажную кирпичную махину, словно надеялся по каким-нибудь признакам угадать окно, отмеченное печатью трагедии.– Какой этаж?– Третий.– Ну пойдем потихоньку, все равно вместе в лифт не влезем. Соседи дома?– Соседка, – ответил участковый. – Я ей звонил, предупреждал.“Троепольская – 1 зв. Лангуевы – 2 зв.”, – прочитал я на двери. Третья фамилия, которой причиталось “3 зв.”, была вымарана. Участковый поднял руку и нажал на звонок два раза.Неторопливые шаги с пришлепом послышались за дверью, и нам открыла высокая, худощавая, обликом похожая на воблу женщина в длинном стеганом халате неопределенно-линялого цвета. Дым от сигареты, задвинутой в самый угол рта, лез ей в глаза, и, разглядывая из полутемного коридора нашу компанию, она щурилась и морщилась.– Куда это столько вас? – недовольно поинтересовалась вобла, обращаясь, впрочем, только к участковому.– Это я вам звонил, Нина Ефимовна, – ответил тот и показал на нас: – Товарищи из уголовного розыска.Она посторонилась, сказала, цедя слова сквозь сигаретный дым:– Проходите... Насчет Ольги, что ли? – И добавила иронически; – Долгонько раскачивались!Не знаю, как Северин, а я слегка оторопел. Вобла тем временем продолжала все так же неторопливо:– Сразу к ней пойдете? Тогда вот ее дверь. А если сначала меня будете опрашивать... допрашивать или как у вас это называется? – Она засмеялась сипловато, а потом закашлялась. – Тогда на кухню пойдем, К себе не приглашаю, не прибрано, на бюллетене я.Не дожидаясь ответа, она повернулась к нам спиной. Мы с Севериным переглянулись, причем Стас недоуменно потряс головой, и пошли следом.В кухне она походя швырнула окурок в консервную банку на плите (он пустил слоистый дымок и подспудно раздражал меня в течение последующего разговора, пока не погас). Уселась на табуретку спиной к окну, закинула ногу на ногу, так что халат разъехался почти неприлично, и строго спросила:– Так что, допрыгалась наша Оленька? Никакого сочувствия к “Оленьке” я в ее словах не уловил.– А почему вы решили, что допрыгалась, Нина Ефимовна? – ненатурально бодренько отозвался Северин, усаживаясь напротив нее. Я остался стоять в дверях, участковый и понятые толклись за моей спиной.– Да тут полной идиоткой надо быть, чтобы не решить, – оскалилась Лангуева, достала из кармана халата новую сигарету, прикурила и снова закашлялась. Она вся зашлась прямо-таки в этом сухом лающем кашле, почти согнулась пополам и вдруг выбросила в мою сторону худой длинный палец с остро отточенным ногтем. – А ведь я... звонила вам... звонила... предупреждала...– Кому вы звонили, Нина Ефимовна? – участливо спросил я и тут же понял, что показывает она не на меня, а на возвышающегося за мной краснощекого лейтенанта.– Мне? – изумился тот. Лангуева наконец прокашлялась.– Вам или другому – какая разница? – раздраженно ответила она. – В милицию звонила!Северин легонько прихлопнул ладонью по столу.– Так. Давайте по порядку. Когда и зачем вы звонили в милицию?– Когда звонила? Да позавчера! Сразу, как случилось, так и звонила.– Что случилось? – терпеливо спросил Северин.– Как “что случилось”? – поразилась она. – Ну и порядок у вас там, в милиции! Неужто вы никогда не фиксируете, когда вам граждане звонят с сигналами?– Фиксируем, Нина Ефимовна, конечно, фиксируем, – успокоил ее Северин, оборачиваясь вопросительно к участковому. Тот смущенно пожал плечами:– Первый день после отпуска. Не в курсе пока еще...– Вот! – торжествующе воскликнула Лангуева, – Он не в курсе! А Ольга-то жива, нет?– Не жива, – коротко ответил Северин. И снова попросил: – Давайте по порядку. Что же случилось, после чего вы звонили в милицию?– Допрыгалась, значит, – пробормотала вобла себе под нос. – Так я и думала. – И совершенно без всякого перехода начала: – Позавчера вечером, часов около восьми звонок в дверь. Один. Не к нам. Я, честно вам скажу, не любительница бегать открывать Ольгиным дружкам-приятелям, поэтому сижу у себя в комнате. Через некоторое время два звонка. Ну, думаю, нахал! Если тебе Ольга нужна, подождешь у дверей. Я-то сама никого не ждала, у меня все знакомые – люди приличные, сначала по телефону договариваются. И вдруг слышу – ключ в замке поворачивается! Вот это, думаю, новости! Выскакиваю в коридор и вижу его.– Кого? – не выдержал Северин.– Да откуда ж я знаю! – раздраженно ответила Лангуева. – Первый раз в жизни его видела! Перепугалась, конечно, маленько, но спрашиваю: “Вы к кому?” А он заявляет: дескать, Ольгин брат двоюродный и Ольга дала ему ключи, попросила вещи кое-какие забрать. А сам, подлец, зыркнул глазами по коридору и берется за ручку нашей двери – не той, откуда я вышла, а другой, у нас тут с мужем две комнаты. Ну я с испугу и ляпнула: это не ее дверь! А он: ах, извините, перепутал! Поворачивается к Ольгиной, ключ в замок вставляет и открывает...Я услышал, как шумно вдруг задышал за моей спиной участковый.– А вы?– Что я? Бросилась к себе и заперлась. Думала, начнет рваться, буду в окно кричать.– Значит, вы сразу догадались, что это не Ольгин брат?– Да куда там! С такой рожей... Небритый, куртка грязная, штаны тоже...– Погодите, – остановил я ее. – Про внешность поговорим отдельно. Пока, что вы делали потом.– Когда он ушел...– Еще раз извините, сколько времени он пробыл в комнате?– Ну... Минут пять, десять. Да что я, засекала?! В общем, когда он ушел, дверь, значит, хлопнула, я подождала еще, а потом сразу к телефону, в 02 звонить. Приехали двое. Покрутились тут, замки понюхали, дверь подергали. Один спрашивает: может, правда, брат? И уехали. Эх вы... – снова укорила она участкового.– Да я здесь при чем? – не выдержал лейтенант. Северин развернулся ко мне, я понимающе кивнул.– Где телефон, говорите? В коридоре?– И вот еще что, – уже набирая номер, слышал я, как Стас говорит участковому, – нужен хороший плотник.– Плотник есть, – отвечал тот. – Сергей Макарыч, инструмент захватил?– Захватил, – отвечал один из понятых, и я оценил предусмотрительность участкового.– Хорошо, – сказал Северин. – Но до, приезда эксперта к двери не подходить. А вот теперь, Нина Ефимовна, давайте поговорим о том, как он выглядел.Составлять словесный портрет по показаниям одного свидетеля дело не слишком надежное. Я заметил, что мужчины вообще чаще всего запоминают максимум одну-две детали, женщины больше, но ненамного. И еще странно: одежду люди почему-то описывают гораздо точнее, подробнее и охотней, чем лица. Бывает и такое: свидетель уверяет, что преступник у него перед глазами, узнает его из тысячи, а портрет нарисовать не в состоянии. Нина Ефимовна Лангуева оказалась свидетелем явно выше среднего уровня.– Значит, сначала одежда, – начала она. – На нем была куртка такого, знаете, болотного цвета, в каких за грибами ходят, брезентовая, с капюшоном. Грязная и, мне, показалось, рваная.– Рваная – где именно?– Не помню... Но ощущение почему-то осталось, что рваная. А, вот! Пуговицы на ней были как-то пообдерганы, будто их с мясом повыдирали, я запомнила: ни одной пуговицы на куртке не осталось. Под курткой... Рубашка какая-то, кажется, в клетку, а точнее не скажу. Вот штаны были черные, дешевые и очень уж грязные, в пятнах все.– В каких пятнах, не помните?– Ну, не как у маляра, конечно. А просто вид был такой, что это рабочая одежда. На ногах кеды или спортивные тапочки, тоже замызганные. Вроде все.– Больше ничего не припомните? Сумки у него не было? Вообще чего-нибудь в руках он не держал?– Нет. Не помню...– Ладно. Спасибо и на этом. Нина Ефимовна, а лицо его вы не запомнили?– Лицо-о, – протянула растерянно Лангуева. – Что значит, “запомнила”? Узнать – узнаю, наверное.– А какие-нибудь детали? Вот вы сказали, кажется, он был небрит?– Да. Усы у него, вот! Как же я про усы забыла! Черные усы!– Густые?– Довольно-таки. Но так, не запорожские, естественно.– Нос?– Уж больно вы много от меня хотите! – усмехнулась она. – Я и слов-то не знаю, чтоб описывать!– А я вам помогу, – азартно предложил Северин. – Какой нос: тонкий или мясистый? Крылья носа? Ноздри, вспомните ноздри – большие?Лангуева устремила взгляд куда-то поверх моей головы, сосредоточенно сдвинув брови, она рассеянно сыпала пепел на халат и не замечала этого. “Клиент медитирует” – говорит про такие минуты Северин и очень их ценит. Он расспрашивал ласково, почти вкрадчиво, стараясь не сбить настроение. Я только успевал записывать.Не успели мы закончить, как в дверь позвонили. Приехал эксперт НТО Леня Гужонкин. Он тут же сориентировался в обстановке, попросил освободить прихожую, положил на пол свой объемистый саквояжик и откинул крышку. Понятые и Лангуева с любопытством наблюдали за ним. В чемоданчике помещалась лаборатория: пузырьки, пробирки, щипчики, пилочки, пинцеты и захваты. Леня выхватил склянку, ловким движением нацепил ей на горло пульверизатор, вроде тех, которыми пользуются парикмахеры, и подошел к двери в комнату Троепольской.– Посторонние тут не лапали? – пробурчал он больше себе под нос и нажал на грушу. Тончайшие пылинки наэлектризованного металла вылетали из наконечника черными фонтанами, разбивались о поверхность двери и образовывали большие кляксы с неясным содержанием. Но Гужонкин в этих кляксах ориентировался, как в собственной квартире.– Пальчики, – произнес он негромко. – А вот, гляди, еще. И вот. Достань-ка мне пленку.Я наклонился к его чемодану и достал рулон дактопленки. В сущности, это обычный скотч, но очень качественный. Леня отрезал куски один за другим. Он прижимал их к двери, и на них вдруг четко пропечатывался рисунок капиллярных узоров. Потом Гужонкин передавал их мне, и мы с Севериным наклеивали скотч на белую глянцевую бумагу. Священнодействовали мы при полном молчании окружающих, только один раз Лангуева поинтересовалась:– Наверное, мы с мужем должны будем сдать свои отпечатки, да?– Всенепременно, – пробормотал Гужонкин, не отрываясь от дела.Наконец он отодвинулся от двери, последний раз окинув ее взглядом, как художник, оценивающий свою работу. Я заметил, что он даже кончик языка от напряжения высунул– Все, – взмахнул он кисточкой, которой очищал наслоения металлической пыли, – можете открывать. Только замочек постарайтесь не. трогать.– Это ж придется с петель сымать, – почесал в затылке плотник.– Сымайте, – царственно разрешил Гужонкин. Через десять минут, ободрав притолоку, мы сняли дверь и отодвинули ее в сторону. Я заглянул в комнату Ольги Троепольской. Первое, что бросилось мне в глаза, был большой фотопортрет женщины, висящий на противоположной стене. Я понял, что это и есть Ольга. Там, в морге, у нее были холодные, заостренные черты, но лицо то же, я сразу узнал его: угловатое, немного асимметричное, в узкой рамке коротких, слегка растрепанных темных волос. Но здесь было еще кое-что: взгляд чуть прищуренных, разглядывающих тебя в упор глаз с твердым выражением. Я успел отвлеченно подумать, что она, наверное, была ничего, когда за моей спиной сдавленно ахнула Лангуева.– Да, знатно тут поработано, – протянул Северин, и я оторвался от портрета. Вся комната была перевернута вверх дном. Шкаф раскрыт, вещи из него вывалены на пол, ящики серванта выдвинуты, сиденье дивана поднято, и он смотрит на нас, удивленно открыв свой беззубый рот. 7 – Давайте мысли, у кого какие есть, – сказал Комаров, давя в пепельнице одну папиросу и закуривая новую.– Добровольная выдача смягчит нашу вину, – устало заметил Северин.Мы сидели за длинным столом в балакинском кабинете – тут по территориальному признаку будет до самого конца помещаться штаб розыска. За решетками окон сгустилась ночь, мы устали, день начался давным-давно и все никак не кончается.– Значит, мысли, – Северин встряхнулся, как собака, и заговорил бодрым голосом. – Мы тут с товарищами посоветовались и решили: вряд ли тот человек, который приходил в квартиру, и убийца – одно лицо. Как мы рассуждали? Если бы Троепольская была убита каким-нибудь более грубым, так сказать, способом: ножом, кастетом, да хоть кирпичом, тогда – можно было бы в это поверить. Но пистолет... Пистолет, как вы понимаете, в нашем обиходе штука крайне редкая, и у таких оборванцев, каким его описала Лангуева, обычно в карманах, слава Богу, не валяется.– К тому же, – подключился я, – имеется вопрос: зачем вообще Троепольская полезла в этот пустой дом? Судя по рассказам, девушка была отчаянная, но все-таки сомневаюсь, чтобы даже она пошла неизвестно куда за таким типом...– Вот! – поднял палец Комаров. – Очень верный вопрос: зачем она туда полезла?– Два варианта, – решительно заявил Северин. – Первый: журналисточка за кем-то следила, тот заметил это, протащил ее за собой в пустой дом и пристрелил.– Чем, ты говоришь, она занималась в последнее время? – неожиданно спросил Комаров.– Судя по блокноту, – букинистической торговлей и, насколько я понял, спекулянтами, которые вокруг этого дела вертятся.– Заметил, значит, слежку, протащил за собой и пристрелил... – покрутил головой Комаров. – Ну-ну. Поменьше надо на кинофестиваль ходить.– Константин Петрович, – обиженно стал оправдываться Стас, – это ж вариант. Мы ведь не знаем, может, эта сумасшедшая решила очерк из жизни американских шпионов написать.– Валяй дальше.– Вариант второй: ей назначили там свидание, а во время разговора что-то не сложилось…– Погоди, – нетерпеливо остановил его Комаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26