– Я именую тебя… Хвосттрубой. – Ступай на Сборище.
Смущенный, Фритти вскочил и вихрем понесся прочь от Первого Обнюха, прочь от хихикающих Старейшин, которые, казалось, единодушно насмехались над ним. Жесткоус резко окликнул его:
– Фритти Хвосттрубой!
Фритти обернулся и в упор встретил взгляд сказителя. Хотя нос Старейшины весело наморщился, взор был теплым и добрым.
– Хвосттрубой. Все, все на свете – немедленно, в один земной сезон; больше времени тебе не отпущено. Помни это. Запомнишь?
Фритти опустил уши и, повернувшись, побежал на Сборище.
Дни поздней весны принесли жару, долгие путешествия по округе – и первую встречу Фритти с Мягколапкой. Чем ближе он подступал к зрелости, тем дальше отступало от него привычное общество братцев-сестриц. Каждый день солнце все дольше оставалось на небесах, а запахи, приносимые сонным ветерком, делались все слаще и сильнее. И потому его все больше тянуло к одиноким прогулкам за чертой владений, где обитала его семья. В самые жаркие минуты Часа Коротких Теней – когда голод еще был притуплен утренней едой, а естественная любознательность ничем не скована – он считал своим долгом рыскать по лугам, как его собратья – по саваннам, осуществляя воображаемую власть над всем, что видел, покуда стоял на склоне холма, а стебли трав щекотали ему брюхо.
Влекла его и чаща рощ. Он рылся в корнях деревьев, выведывая секреты быстроногих жуков, проверял прочность ветвей, ощущая чувствительными волосками на ушах и мордочке увлекательные дуновения верхнего воздушного потока.
Однажды, во второй половине дня опьяняющей свободы и разведывания, Хвосттрубой выбрался из низкорослого кустарника, окаймлявшего его рощу, и остановился, чтобы вытащить хворостинку из хвоста. Вывернув ноги, вытягивая зубами обломок сучка, он услышал голос:
– Мягкого мяса , незнакомец. Не вы ли Хвосттрубой?
Испугавшись, Фритти вскочил и завертелся. Фела , серая с черными полосками, сидела, разглядывая его из-за старого дубового пня. Он был так погружен в свои думы, что не заметил ее, когда проходил мимо, хотя она и устроилась не более чем в четырех-пяти прыжках от него.
– Приятной пляски , сударыня. Откуда вы знаете мое имя? А вот я вашего не знаю.
Забытый сучок ежевики так и остался висеть у него на хвосте – Фритти внимательно разглядывал незнакомку. Она была молода, – пожалуй, не старше его. У нее были крошечные стройные лапки и мягко очерченная фигурка.
– Разве имя – такая уж великая тайна? – словно забавляясь, спросила фела . – Мое – Мягколапка, оно у меня с самого Именования. Ну а вас… ну, вас я видела издали на Сборище, а еще вас упоминали: вы любите рыскать и разведывать. Да и здесь я застала вас как раз за этим! – Раздался вежливый смешок.
Мягколапка отвела манящие зеленые глаза; Хвосттрубой заметил ее хвост, который она, разговаривая, кольцом обернула вокруг себя. Теперь он поднялся словно сам собой и томно колыхался в воздухе. Длинный и тонкий, он оканчивался нежным заострением и был от основания до кончика обведен черными полосками, такими же как на боках и бедрах.
Этот хвост – чье ленивое помахивание немедленно восхитило и пленило Фритти – был предназначен привести его к гораздо большим бедам, чем могло предвидеть его ограниченное воображение.
Парочка прорезвилась и проболтала весь Час Подкрадывающейся Тьмы. Хвосттрубой обнаружил, что открыл новообретенной подруге все свое сердце, и сам подивился, сколько он ей выложил: мечты, надежды, честолюбивые стремления – все смешалось воедино и стало трудно отличимо друг от друга. А Мягколапка только слушала да кивала, будто он изрекал драгоценнейшие перлы истины.
Расставаясь с ней на Прощальном Танце, он заставил ее пообещать снова встретиться с ним на следующий день. Она пообещала, и от восторга он всю дорогу домой бежал вприпрыжку – и примчался в таком волнении, что разбудил спящих братцев-сестриц и встревожил мать. Но, узнав, отчего он так извивается, трепещет и не может заснуть, мать только улыбнулась и мягкой лапой притянула его к себе. Лизнула его за ухом и замурлыкала, замурлыкала ему: «Ррразумеется, ррразумеется», пока он наконец не переправился в мир снов.
Вопреки его опасениям насчет второй половины завтрашнего дня – а она, казалось, таяла столь же неспешно, как снег по весне, – Мягколапка и в самом деле встретилась с ним, едва Око показалось над горизонтом. Она пришла и на другой день… и на третий тоже. Всю середину лета они бегали, танцевали и играли вместе. Друзья, понаблюдав за ними, сказали, что это всего лишь влечение, обычно сходящее на нет и кончающееся, чуть молодая фела достигает зрелости. Но Фритти и Мягколапка, казалось, находили все больше общего друг с другом, что позже могло вызреть в Брачное Соединение – случай почти невиданный, особенно среди молодежи Племени.
В уже разреженной тьме Прощального Танца Хвосттрубой осторожно пробирался по свалке во владениях Верзил. Он провел ночь, блуждая по рощам с Мягколапкой, и его мысли, как обычно, остались близ юной фелы .
Он боролся с чем-то, сам не зная с чем. Он заботился о Мягколапке – больше, чем о любом своем друге или даже о кровных родичах, – но дружба с нею как-то отличалась от других его привязанностей: самый вид ее хвоста, изысканно замкнутого, когда она сидела, или изящно вскинутого, когда шла, будоражил в нем туманные представления, которых он не мог бы назвать.
Захваченный этими мыслями, он долго не обращал внимания на весть, принесенную ветром. Когда запах страха достиг наконец его сознания, помутив рассудок, он вдруг тревожно вздрогнул и резко помотал головой. В усах у него покалывало.
Он рванулся вперед и помчался к дому – к родному гнезду. Ему казалось – все Племя вопит от ужаса, но воздух был тих и спокоен.
Он перелез конек последней крыши, перевалился через забор, оцарапавшись и набив шишку, – и в изумлении, в страхе остановился как вкопанный.
На месте груды щебня, где обосновалось логово его семейства… ничего не было. Выметенное дочиста место было голо, как скала, отшлифованная ветром. Когда нынче утром он уходил из дому, мать стояла на кровле логова, умывая младшую сестрицу Шелкоуску. Теперь все они исчезли.
Он метнулся вперед и упал, когтя немую землю, словно пытаясь выцарапать из нее тайну того, что случилось, но это была земля Мурчела , а ее не пробьешь когтем или зубом. Противоречивые страсти туманили ему разум. Он захныкал и принюхался.
Все вокруг было полно остывших следов ужаса. Запахи его семьи и гнездовья все еще висели в воздухе, но их перекрывал устрашающий дух сражения и гнева. Хотя эти впечатления были сильно перепутаны временем и ветрами, он сумел даже учуять, кто все это сделал.
Здесь побывал Мурчел . Верзилы были тут долго, но сами-то они не оставили меток страха или гнева. Их отвратительный дух, как всегда, почти не поддавался истолкованию, больше похожий на запах рабочих муравьев или червей-точильщиков, чем на запах Племени. Здесь его мать насмерть сразилась с ними, защищая выводок, но Верзилы не испытали ни гнева, ни страха. И вот теперь его семьи больше нет.
В последующие дни он, как и боялся, не нашел и следа своих родичей. Убежал в Стародавнюю Дубраву и жил там один-одинешенек. Питаясь только тем, что мог поймать еще неуклюжими своими лапами, он худел и слабел, но запретил себе идти к другим гнездам Племени. Маркиз и другие его друзья время от времени приносили ему еду, но не смогли уговорить его вернуться. Старейшины умудренно сопели и сохраняли спокойствие. Они знали: раны такого рода лучше залечиваются в одиночестве, когда можно совершенно свободно решить – жить или умереть, чтобы не раскаяться впоследствии.
Фритти совсем не виделся с Мягколапкой, она ни разу не пришла навестить его в тяжкие эти дни: то ли слишком опечаленная его положением, то ли просто равнодушная – он не знал. Когда ему не спалось, он мучился воображаемыми предположениями.
Однажды – Око уже один раз открылось и закрылось с тех пор, как он потерял семью – Хвосттрубой обнаружил, что неведомо как притащился к задворкам владений Мурчела . Больной и ослабевший, он в каком-то отупелом изумлении выполз из-под защиты леса.
Лежа в приветливом солнечном пятне и неровно дыша, он услышал звук тяжелой поступи. Притупившиеся чувства возвестили ему о приходе Мурчелов .
Верзилы приближались, и он слышал, как они перекрикивались низкими гудящими голосами. Он закрыл глаза. Если ему было суждено соединиться с семьей в погибели, то казалось совершенно естественным, чтобы эти чудовища доделали работу, которую начал их род. Едва он ощутил, как громадные руки схватили его, а запах Мурчела заполонил все вокруг, его куда-то понесло – то ли в мир снов, то ли еще дальше, он не знал. А потом и вообще перестал что-либо сознавать.
Потом дух Фритти медленно, осторожно вновь приземлился на знакомых полях. Когда к нему вернулось сознание, он ощутил, что под ним что-то мягкое, а вокруг все еще стоит запах Мурчела . Испуганный, он открыл глаза и дико огляделся.
Он лежал на куске мягкой ткани, на дне какого-то сосуда. От этого он испытал ужасающее чувство ловушки. Поднявшись на неустойчивых лапах, попытался выбраться наружу. Он был слишком слаб, чтобы прыгнуть, но после нескольких попыток ухитрился дотянуться передними лапами до края сосуда и выкарабкаться.
Внизу, на полу, он осмотрелся и обнаружил, что стоит под навесом, на открытой площадке, примыкавшей к жилью Верзил. Хотя повсюду висел запах Мурчела , никого не было видно.
Он готов был уже заковылять прочь, на свободу, когда почувствовал властный толчок: голод. Он почуял еду. Оглядев крыльцо, увидел другой сосуд, поменьше. От запаха еды у него просто слюнки потекли, но к сосуду он приблизился с опаской. Подозрительно обнюхав содержимое, попробовал малюсенький кусочек – и нашел его очень вкусным.
Сперва он держал ухо востро – вдруг вернется Мурчел , – но немного спустя все затмило наслаждение едой. Он глотал не жуя, очистил сосуд до дна; потом нашел другой сосуд, с чистой водой, и попил. И набитый живот после стольких дней голода сразу дал себя знать – Фритти чуть не стошнило, но Верзилы, которые принесли еду, должно быть предвидя это, выдали ему только скромную порцию.
Попив, он дотащился до солнечного пятна и немножко отдохнул, а потом встал, чтобы добраться до леса. Вдруг один из его похитителей вышел из-за угла огромного гнезда Мурчелов . Фритти хотел было удрать, но хрупкое, ослабевшее тело еще не было на это способно. Однако, к его изумлению, Верзила не схватил его и не убил на месте. Мурчел попросту прошел мимо, лишь наклонившись, чтобы погладить Фритти по макушке, и скрылся.
Так между Фритти и Верзилами началось непрочное перемирие. Эти Мурчелы , на чьем крыльце он очнулся, не мешали ему приходить и уходить. Выставляли ему еду, чтобы ел, если захочет, и оставляли ящик, чтобы спал в нем, если пожелает.
После многих тяжких раздумий Фритти решил, что Верзилы, может быть, немножко похожи на Племя: некоторые были добры и не собирались попусту вредить, а некоторые – наоборот; именно вторые погубили его семью и гнездо, где он родился. В этом равновесии он обрел некоторый покой; мысли об утрате стали отступать от него в Часы бодрствования – если не в Часы сна.
Когда Фритти выздоровел, ему снова сделалось приятно общаться с Племенем. Отыскал он и Мягколапку, все такую же от усов до кончика хвоста. Она попросила у него прощения за то, что не приходила к нему в его тяжкие лесные дни. Сказала, что ей было невыносимо видеть друга детства в таком горе.
Он с радостью простил ее. После того как к нему вернулись силы, они вновь стали бегать вдвоем по округе. Все было как прежде, вот только Хвосттрубой больше предавался молчанию и меньше – счастливой болтовне.
И все же время, которое он проводил с Мягколапкой, стало теперь для Фритти даже драгоценнее. Они порой стали заговаривать о Ритуале, который совершат, когда Мягколапка достигнет зрелости, а Хвосттрубой станет охотником.
И так миновала средина их лета, и ветер принялся насвистывать осенние напевы в кронах деревьев.
В ночь перед Ночью Сборища оба они – Хвосттрубой и Мягколапка – взобрались на склон холма, созерцая сверху владения Мурчелов . Они молча сидели во тьме Глубочайшего Покоя до тех пор, пока один за другим не погасли огоньки внизу. И вот Хвосттрубой высоким молодым голосом запел:
С высот –
Над колыханием вершин,
Над всем, что небо нам дает,
Мы произносим Слово.
Вдали,
Из-за морей и облаков,
Из-за крутой спины Земли –
Его мы слышим снова.
Мы вольны – и ходим вместе,
Распушив по ветру хвост!
Мы теплы – и бродим вместе:
Солнце выкупило нас!
Сейчас
Плясали долго мы в лесу,
Глядели прямо пред собой,
Нуждаясь только в Слове.
Поймем
Мы скоро смысл своих костей,
Своих усов и странных Слов,
Что нынче были внове…
Когда Хвосттрубой окончил свою песню, они снова сели и молча просидели вдвоем все оставшиеся Часы ночи. Поднялось утреннее солнце, разгоняя тени, и прервало молчание, но когда Фритти, прощаясь, повернулся, чтобы потереться носом о нос Мягколапки, меж его спутанными усами повисло невысказанное обещание.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Те, кто спит днем, ведают о многом, ускользающем от тех, кто видит сны только ночью.
Эдгар Аллан По
Наутро после Сборища Фритти пробудился от странного сна, в котором принц Многовержец из Жесткоусова сказания похитил Мягколапку и бежал, унося ее в огромной своей пасти. Фритти в этом сне пытался выхватить ее у похитителя, но Многовержец сграбастал и его – и свирепо рванул. Он почувствовал, как тело его стало во сне растягиваться, растягиваться… становясь тонким, будто рассеивающийся дымок…
Весь встряхнувшись, словно отгоняя устрашающую фантазию, Хвосттрубой встал и совершил утреннее омовение – пригладив сверху донизу взъерошенный со сна мех, ласково вернув на место сбившиеся усы и завершив дело легким щелчком, который привел в полный порядок хвост.
Пробираясь сквозь высокую траву за крыльцом, на котором ночевал, он не мог избавиться от ощущения какого-то предзнаменования, которое сон набрасывал на предстоящий день. Это казалось важным по какой-то причине – он не мог ее припомнить. И никак не мог забыть этот сон, никак, и все тут. Но почему?
Он сообразил, в чем дело, только упражняя силу удара лапы на одуванчике надлежащей упругости. Мягколапка! Ее не было на Сборище. Нужно пойти поискать ее, выяснить, что же случилось.
Правда, ему стало не так страшно, как ночью. В конце концов, решил он, для ее отсутствия найдется множество причин. Она жила во владениях Мурчелов ; они могли запереть ее, помешать ей уйти. На этот счет Верзилы непредсказуемы.
Хвосттрубой перешел луг, пробрался сквозь низкий кустарник, обогнув Стародавнюю Дубраву. Мягколапка жила далековато, и поход отнял у него добрую часть утра. Наконец он пришел к гнездовью Мурчелов , одиноко высившемуся среди окрестных полей. Оно казалось странно пустым, и, приближаясь, он не уловил и привкуса знакомых запахов.
Взывая: «Мягколапка! Хвосттрубой здесь! М я – м я, дружочек!» – он подбежал прыжками, но его встретило лишь молчание. Входная дверь болталась, незакрытая, а это было необычно для Мурчеловых гнезд. Подобравшись к жилью, он осторожно просунул туда голову, потом вошел.
Фритти показалось, что признаков жизни лишилось не одно только жилье Мурчелов – опустело и все кругом. Пол и стены были голы, и, когда он шел из комнаты в комнату, даже его мягкая поступь будила эхо. На какой-то ужасающий миг эта пустота напомнила ему исчезновение его семьи – но здесь все-таки было по-другому. Не было запахов ужаса, волнения, ни следа какого-нибудь несчастья. По какой бы причине ни съехали Мурчелы , то была естественная причина. Но куда делась Мягколапка?
Повсеместные поиски не дали ничего, кроме новых пустых комнат. Недоумевающий и обескураженный, Фритти убрался восвояси. Он решил: Мягколапка, должно быть, сбежала, когда Мурчел оставлял свое жилище. Может, как раз сейчас она прячется в лесу и ей нужны его общество и дружба?
После полудня он бродил по лесам, зовя и призывая, но не нашел и следа подруги. Когда настал вечер, пошел за помощью к Тонкой Кости, но вдвоем им повезло не больше. Они рыскали там и сям, расспрашивали всех встречных соплеменников, нет ли каких известий, но никто им ничем не помог. Так окончился первый день поисков исчезнувшей Мягколапки.
Три солнечных восхода миновало без какой-либо весточки о юной феле . Фритти считал маловероятным, чтобы она попросту покинула округу, но ведь не было найдено ни малейшего признака насилия, да и соплеменники не видели и не слышали ничего необычного.
Изо дня в день он продолжал искать ее, измученный, гонимый своими неодолимыми, неотступными бедами. Сперва его семья и логово, потом это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Смущенный, Фритти вскочил и вихрем понесся прочь от Первого Обнюха, прочь от хихикающих Старейшин, которые, казалось, единодушно насмехались над ним. Жесткоус резко окликнул его:
– Фритти Хвосттрубой!
Фритти обернулся и в упор встретил взгляд сказителя. Хотя нос Старейшины весело наморщился, взор был теплым и добрым.
– Хвосттрубой. Все, все на свете – немедленно, в один земной сезон; больше времени тебе не отпущено. Помни это. Запомнишь?
Фритти опустил уши и, повернувшись, побежал на Сборище.
Дни поздней весны принесли жару, долгие путешествия по округе – и первую встречу Фритти с Мягколапкой. Чем ближе он подступал к зрелости, тем дальше отступало от него привычное общество братцев-сестриц. Каждый день солнце все дольше оставалось на небесах, а запахи, приносимые сонным ветерком, делались все слаще и сильнее. И потому его все больше тянуло к одиноким прогулкам за чертой владений, где обитала его семья. В самые жаркие минуты Часа Коротких Теней – когда голод еще был притуплен утренней едой, а естественная любознательность ничем не скована – он считал своим долгом рыскать по лугам, как его собратья – по саваннам, осуществляя воображаемую власть над всем, что видел, покуда стоял на склоне холма, а стебли трав щекотали ему брюхо.
Влекла его и чаща рощ. Он рылся в корнях деревьев, выведывая секреты быстроногих жуков, проверял прочность ветвей, ощущая чувствительными волосками на ушах и мордочке увлекательные дуновения верхнего воздушного потока.
Однажды, во второй половине дня опьяняющей свободы и разведывания, Хвосттрубой выбрался из низкорослого кустарника, окаймлявшего его рощу, и остановился, чтобы вытащить хворостинку из хвоста. Вывернув ноги, вытягивая зубами обломок сучка, он услышал голос:
– Мягкого мяса , незнакомец. Не вы ли Хвосттрубой?
Испугавшись, Фритти вскочил и завертелся. Фела , серая с черными полосками, сидела, разглядывая его из-за старого дубового пня. Он был так погружен в свои думы, что не заметил ее, когда проходил мимо, хотя она и устроилась не более чем в четырех-пяти прыжках от него.
– Приятной пляски , сударыня. Откуда вы знаете мое имя? А вот я вашего не знаю.
Забытый сучок ежевики так и остался висеть у него на хвосте – Фритти внимательно разглядывал незнакомку. Она была молода, – пожалуй, не старше его. У нее были крошечные стройные лапки и мягко очерченная фигурка.
– Разве имя – такая уж великая тайна? – словно забавляясь, спросила фела . – Мое – Мягколапка, оно у меня с самого Именования. Ну а вас… ну, вас я видела издали на Сборище, а еще вас упоминали: вы любите рыскать и разведывать. Да и здесь я застала вас как раз за этим! – Раздался вежливый смешок.
Мягколапка отвела манящие зеленые глаза; Хвосттрубой заметил ее хвост, который она, разговаривая, кольцом обернула вокруг себя. Теперь он поднялся словно сам собой и томно колыхался в воздухе. Длинный и тонкий, он оканчивался нежным заострением и был от основания до кончика обведен черными полосками, такими же как на боках и бедрах.
Этот хвост – чье ленивое помахивание немедленно восхитило и пленило Фритти – был предназначен привести его к гораздо большим бедам, чем могло предвидеть его ограниченное воображение.
Парочка прорезвилась и проболтала весь Час Подкрадывающейся Тьмы. Хвосттрубой обнаружил, что открыл новообретенной подруге все свое сердце, и сам подивился, сколько он ей выложил: мечты, надежды, честолюбивые стремления – все смешалось воедино и стало трудно отличимо друг от друга. А Мягколапка только слушала да кивала, будто он изрекал драгоценнейшие перлы истины.
Расставаясь с ней на Прощальном Танце, он заставил ее пообещать снова встретиться с ним на следующий день. Она пообещала, и от восторга он всю дорогу домой бежал вприпрыжку – и примчался в таком волнении, что разбудил спящих братцев-сестриц и встревожил мать. Но, узнав, отчего он так извивается, трепещет и не может заснуть, мать только улыбнулась и мягкой лапой притянула его к себе. Лизнула его за ухом и замурлыкала, замурлыкала ему: «Ррразумеется, ррразумеется», пока он наконец не переправился в мир снов.
Вопреки его опасениям насчет второй половины завтрашнего дня – а она, казалось, таяла столь же неспешно, как снег по весне, – Мягколапка и в самом деле встретилась с ним, едва Око показалось над горизонтом. Она пришла и на другой день… и на третий тоже. Всю середину лета они бегали, танцевали и играли вместе. Друзья, понаблюдав за ними, сказали, что это всего лишь влечение, обычно сходящее на нет и кончающееся, чуть молодая фела достигает зрелости. Но Фритти и Мягколапка, казалось, находили все больше общего друг с другом, что позже могло вызреть в Брачное Соединение – случай почти невиданный, особенно среди молодежи Племени.
В уже разреженной тьме Прощального Танца Хвосттрубой осторожно пробирался по свалке во владениях Верзил. Он провел ночь, блуждая по рощам с Мягколапкой, и его мысли, как обычно, остались близ юной фелы .
Он боролся с чем-то, сам не зная с чем. Он заботился о Мягколапке – больше, чем о любом своем друге или даже о кровных родичах, – но дружба с нею как-то отличалась от других его привязанностей: самый вид ее хвоста, изысканно замкнутого, когда она сидела, или изящно вскинутого, когда шла, будоражил в нем туманные представления, которых он не мог бы назвать.
Захваченный этими мыслями, он долго не обращал внимания на весть, принесенную ветром. Когда запах страха достиг наконец его сознания, помутив рассудок, он вдруг тревожно вздрогнул и резко помотал головой. В усах у него покалывало.
Он рванулся вперед и помчался к дому – к родному гнезду. Ему казалось – все Племя вопит от ужаса, но воздух был тих и спокоен.
Он перелез конек последней крыши, перевалился через забор, оцарапавшись и набив шишку, – и в изумлении, в страхе остановился как вкопанный.
На месте груды щебня, где обосновалось логово его семейства… ничего не было. Выметенное дочиста место было голо, как скала, отшлифованная ветром. Когда нынче утром он уходил из дому, мать стояла на кровле логова, умывая младшую сестрицу Шелкоуску. Теперь все они исчезли.
Он метнулся вперед и упал, когтя немую землю, словно пытаясь выцарапать из нее тайну того, что случилось, но это была земля Мурчела , а ее не пробьешь когтем или зубом. Противоречивые страсти туманили ему разум. Он захныкал и принюхался.
Все вокруг было полно остывших следов ужаса. Запахи его семьи и гнездовья все еще висели в воздухе, но их перекрывал устрашающий дух сражения и гнева. Хотя эти впечатления были сильно перепутаны временем и ветрами, он сумел даже учуять, кто все это сделал.
Здесь побывал Мурчел . Верзилы были тут долго, но сами-то они не оставили меток страха или гнева. Их отвратительный дух, как всегда, почти не поддавался истолкованию, больше похожий на запах рабочих муравьев или червей-точильщиков, чем на запах Племени. Здесь его мать насмерть сразилась с ними, защищая выводок, но Верзилы не испытали ни гнева, ни страха. И вот теперь его семьи больше нет.
В последующие дни он, как и боялся, не нашел и следа своих родичей. Убежал в Стародавнюю Дубраву и жил там один-одинешенек. Питаясь только тем, что мог поймать еще неуклюжими своими лапами, он худел и слабел, но запретил себе идти к другим гнездам Племени. Маркиз и другие его друзья время от времени приносили ему еду, но не смогли уговорить его вернуться. Старейшины умудренно сопели и сохраняли спокойствие. Они знали: раны такого рода лучше залечиваются в одиночестве, когда можно совершенно свободно решить – жить или умереть, чтобы не раскаяться впоследствии.
Фритти совсем не виделся с Мягколапкой, она ни разу не пришла навестить его в тяжкие эти дни: то ли слишком опечаленная его положением, то ли просто равнодушная – он не знал. Когда ему не спалось, он мучился воображаемыми предположениями.
Однажды – Око уже один раз открылось и закрылось с тех пор, как он потерял семью – Хвосттрубой обнаружил, что неведомо как притащился к задворкам владений Мурчела . Больной и ослабевший, он в каком-то отупелом изумлении выполз из-под защиты леса.
Лежа в приветливом солнечном пятне и неровно дыша, он услышал звук тяжелой поступи. Притупившиеся чувства возвестили ему о приходе Мурчелов .
Верзилы приближались, и он слышал, как они перекрикивались низкими гудящими голосами. Он закрыл глаза. Если ему было суждено соединиться с семьей в погибели, то казалось совершенно естественным, чтобы эти чудовища доделали работу, которую начал их род. Едва он ощутил, как громадные руки схватили его, а запах Мурчела заполонил все вокруг, его куда-то понесло – то ли в мир снов, то ли еще дальше, он не знал. А потом и вообще перестал что-либо сознавать.
Потом дух Фритти медленно, осторожно вновь приземлился на знакомых полях. Когда к нему вернулось сознание, он ощутил, что под ним что-то мягкое, а вокруг все еще стоит запах Мурчела . Испуганный, он открыл глаза и дико огляделся.
Он лежал на куске мягкой ткани, на дне какого-то сосуда. От этого он испытал ужасающее чувство ловушки. Поднявшись на неустойчивых лапах, попытался выбраться наружу. Он был слишком слаб, чтобы прыгнуть, но после нескольких попыток ухитрился дотянуться передними лапами до края сосуда и выкарабкаться.
Внизу, на полу, он осмотрелся и обнаружил, что стоит под навесом, на открытой площадке, примыкавшей к жилью Верзил. Хотя повсюду висел запах Мурчела , никого не было видно.
Он готов был уже заковылять прочь, на свободу, когда почувствовал властный толчок: голод. Он почуял еду. Оглядев крыльцо, увидел другой сосуд, поменьше. От запаха еды у него просто слюнки потекли, но к сосуду он приблизился с опаской. Подозрительно обнюхав содержимое, попробовал малюсенький кусочек – и нашел его очень вкусным.
Сперва он держал ухо востро – вдруг вернется Мурчел , – но немного спустя все затмило наслаждение едой. Он глотал не жуя, очистил сосуд до дна; потом нашел другой сосуд, с чистой водой, и попил. И набитый живот после стольких дней голода сразу дал себя знать – Фритти чуть не стошнило, но Верзилы, которые принесли еду, должно быть предвидя это, выдали ему только скромную порцию.
Попив, он дотащился до солнечного пятна и немножко отдохнул, а потом встал, чтобы добраться до леса. Вдруг один из его похитителей вышел из-за угла огромного гнезда Мурчелов . Фритти хотел было удрать, но хрупкое, ослабевшее тело еще не было на это способно. Однако, к его изумлению, Верзила не схватил его и не убил на месте. Мурчел попросту прошел мимо, лишь наклонившись, чтобы погладить Фритти по макушке, и скрылся.
Так между Фритти и Верзилами началось непрочное перемирие. Эти Мурчелы , на чьем крыльце он очнулся, не мешали ему приходить и уходить. Выставляли ему еду, чтобы ел, если захочет, и оставляли ящик, чтобы спал в нем, если пожелает.
После многих тяжких раздумий Фритти решил, что Верзилы, может быть, немножко похожи на Племя: некоторые были добры и не собирались попусту вредить, а некоторые – наоборот; именно вторые погубили его семью и гнездо, где он родился. В этом равновесии он обрел некоторый покой; мысли об утрате стали отступать от него в Часы бодрствования – если не в Часы сна.
Когда Фритти выздоровел, ему снова сделалось приятно общаться с Племенем. Отыскал он и Мягколапку, все такую же от усов до кончика хвоста. Она попросила у него прощения за то, что не приходила к нему в его тяжкие лесные дни. Сказала, что ей было невыносимо видеть друга детства в таком горе.
Он с радостью простил ее. После того как к нему вернулись силы, они вновь стали бегать вдвоем по округе. Все было как прежде, вот только Хвосттрубой больше предавался молчанию и меньше – счастливой болтовне.
И все же время, которое он проводил с Мягколапкой, стало теперь для Фритти даже драгоценнее. Они порой стали заговаривать о Ритуале, который совершат, когда Мягколапка достигнет зрелости, а Хвосттрубой станет охотником.
И так миновала средина их лета, и ветер принялся насвистывать осенние напевы в кронах деревьев.
В ночь перед Ночью Сборища оба они – Хвосттрубой и Мягколапка – взобрались на склон холма, созерцая сверху владения Мурчелов . Они молча сидели во тьме Глубочайшего Покоя до тех пор, пока один за другим не погасли огоньки внизу. И вот Хвосттрубой высоким молодым голосом запел:
С высот –
Над колыханием вершин,
Над всем, что небо нам дает,
Мы произносим Слово.
Вдали,
Из-за морей и облаков,
Из-за крутой спины Земли –
Его мы слышим снова.
Мы вольны – и ходим вместе,
Распушив по ветру хвост!
Мы теплы – и бродим вместе:
Солнце выкупило нас!
Сейчас
Плясали долго мы в лесу,
Глядели прямо пред собой,
Нуждаясь только в Слове.
Поймем
Мы скоро смысл своих костей,
Своих усов и странных Слов,
Что нынче были внове…
Когда Хвосттрубой окончил свою песню, они снова сели и молча просидели вдвоем все оставшиеся Часы ночи. Поднялось утреннее солнце, разгоняя тени, и прервало молчание, но когда Фритти, прощаясь, повернулся, чтобы потереться носом о нос Мягколапки, меж его спутанными усами повисло невысказанное обещание.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Те, кто спит днем, ведают о многом, ускользающем от тех, кто видит сны только ночью.
Эдгар Аллан По
Наутро после Сборища Фритти пробудился от странного сна, в котором принц Многовержец из Жесткоусова сказания похитил Мягколапку и бежал, унося ее в огромной своей пасти. Фритти в этом сне пытался выхватить ее у похитителя, но Многовержец сграбастал и его – и свирепо рванул. Он почувствовал, как тело его стало во сне растягиваться, растягиваться… становясь тонким, будто рассеивающийся дымок…
Весь встряхнувшись, словно отгоняя устрашающую фантазию, Хвосттрубой встал и совершил утреннее омовение – пригладив сверху донизу взъерошенный со сна мех, ласково вернув на место сбившиеся усы и завершив дело легким щелчком, который привел в полный порядок хвост.
Пробираясь сквозь высокую траву за крыльцом, на котором ночевал, он не мог избавиться от ощущения какого-то предзнаменования, которое сон набрасывал на предстоящий день. Это казалось важным по какой-то причине – он не мог ее припомнить. И никак не мог забыть этот сон, никак, и все тут. Но почему?
Он сообразил, в чем дело, только упражняя силу удара лапы на одуванчике надлежащей упругости. Мягколапка! Ее не было на Сборище. Нужно пойти поискать ее, выяснить, что же случилось.
Правда, ему стало не так страшно, как ночью. В конце концов, решил он, для ее отсутствия найдется множество причин. Она жила во владениях Мурчелов ; они могли запереть ее, помешать ей уйти. На этот счет Верзилы непредсказуемы.
Хвосттрубой перешел луг, пробрался сквозь низкий кустарник, обогнув Стародавнюю Дубраву. Мягколапка жила далековато, и поход отнял у него добрую часть утра. Наконец он пришел к гнездовью Мурчелов , одиноко высившемуся среди окрестных полей. Оно казалось странно пустым, и, приближаясь, он не уловил и привкуса знакомых запахов.
Взывая: «Мягколапка! Хвосттрубой здесь! М я – м я, дружочек!» – он подбежал прыжками, но его встретило лишь молчание. Входная дверь болталась, незакрытая, а это было необычно для Мурчеловых гнезд. Подобравшись к жилью, он осторожно просунул туда голову, потом вошел.
Фритти показалось, что признаков жизни лишилось не одно только жилье Мурчелов – опустело и все кругом. Пол и стены были голы, и, когда он шел из комнаты в комнату, даже его мягкая поступь будила эхо. На какой-то ужасающий миг эта пустота напомнила ему исчезновение его семьи – но здесь все-таки было по-другому. Не было запахов ужаса, волнения, ни следа какого-нибудь несчастья. По какой бы причине ни съехали Мурчелы , то была естественная причина. Но куда делась Мягколапка?
Повсеместные поиски не дали ничего, кроме новых пустых комнат. Недоумевающий и обескураженный, Фритти убрался восвояси. Он решил: Мягколапка, должно быть, сбежала, когда Мурчел оставлял свое жилище. Может, как раз сейчас она прячется в лесу и ей нужны его общество и дружба?
После полудня он бродил по лесам, зовя и призывая, но не нашел и следа подруги. Когда настал вечер, пошел за помощью к Тонкой Кости, но вдвоем им повезло не больше. Они рыскали там и сям, расспрашивали всех встречных соплеменников, нет ли каких известий, но никто им ничем не помог. Так окончился первый день поисков исчезнувшей Мягколапки.
Три солнечных восхода миновало без какой-либо весточки о юной феле . Фритти считал маловероятным, чтобы она попросту покинула округу, но ведь не было найдено ни малейшего признака насилия, да и соплеменники не видели и не слышали ничего необычного.
Изо дня в день он продолжал искать ее, измученный, гонимый своими неодолимыми, неотступными бедами. Сперва его семья и логово, потом это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35