Том долго раздумывал над иносказаниями своего предусмотрительного хозяина, и хотя он понимал их не лучше, чем их поймет добрая половина обладательниц томных влажных глаз и обладателей пробивающихся бачек среди моих читателей, все же, поразмыслив, он в конце концов, практически постиг эти тонкости и к тридцати годам уже, пользуясь французским выражением, довольно хорошо их «exploite» note 3.
Со слов достоверных свидетелей мне известно, что взгляды моего предка между десятью и сорока годами претерпели существенные изменения. Это обстоятельство часто побуждало меня думать, что людям не следует особенно доверять своим принципам в том гибком возрасте, когда человеческий дух, подобно нежному ростку, легко отклоняется в сторону и поддается посторонним воздействиям.
Люди замечали, что в раннем, еще впечатлительном возрасте, мой родитель проявлял живейшее сочувствие при виде приютских детей, и не было также случая, чтобы он прошел мимо ребенка, плачущего от голода на улице—особенно если это был маленький мальчик, еще одетый в платьице, — не поделившись с ним своей коркой хлеба. Так, говорят, мой достойный отец и поступал всегда, и, в особенности, если перед встречей его сострадательность была обострена хорошим обедом. Последнее можно приписать более яркому представлению о том удовольствии, которое он собирался доставить.
В шестнадцать лет он уже иногда касался в беседах политики, а к двадцати годам стал ее большим и красноречивым знатоком. Он любил поговорить о справедливости и священных правах человека, нередко высказывая при этом весьма достойные мысли, вполне приличествующие юноше на дне великого социального котла, который тогда, как и ныне, бурно кипел и жар, поддерживавший это кипение, особенно сильно ощущался именно на дне. Меня уверяли, что никто из молодых людей прихода не говорил с таким пылом и самозабвением о налоговом бремени или об обидах, причиненных Америке и Ирландии. Примерно тогда же слышали, как он кричал на улицах: «Уилкс и свобода!»
Но, как это всегда бывает с людьми выдающихся способностей, в душе моего предка накапливались силы, которые вскоре направили все его блуждающие симпатии, весь избыток переполнявших его чувств в правильное и полезное русло, сосредоточив их в одном всепоглощающем обширном вместилище — в самом себе. Я не приписываю моему отцу какого-либо своеобразия в этом отношении. Как часто люди уподобляются отчаянным всадникам, которые, еще не усевшись как следует в седло, поднимают тучу пыли и кидают коня туда и сюда, точно всей ширины дороги им мало для их сумасбродных эволюции, а потом направляются к своей цели прямо, как стрела из лука. Такие люди беззаветно отдаются увлечениям в начале жизненного пути, но под конец его лучше других научаются управлять своими чувствами и подчинять их здравому смыслу и осторожности. Еще не достигнув двадцати пяти лет, отец уже стал самым примерным и постоянным почитателем Плутоса, какого только можно было сыскать в то время между Ратклифской дорогой и Бридж-стрит. Я выделяю эти места потому, что остальная часть великой столицы, в которой он родился, как известно, более равнодушна к деньгам.
Моему предку было всего лишь тридцать, когда его хозяин, такой же холостяк, как и он сам, неожиданно для всех и к великому соблазну для округи, принял в свое скромное жилище нового обитателя, ребенка женского пола. Это бедное, маленькое, беззащитное и беспомощное существо, как и Том, было навязано его заботам неусыпной бдительностью приходского надзора. Немало веселых шуток по поводу такого счастливого события отпускали по адресу преуспевавшего торговца модными товарами те из его соседей, кто претендовал на остроумие, а за его спиной раздавалось немало и злобных насмешек. Осведомленные люди находили больше сходства между маленькой девочкой и всеми неженатыми мужчинами с ближайших восьми — десяти улиц, чем между ней и почтенным человеком, на которого было возложено попечение о ней. Я был сначала склонен признать авторитет этих зорких наблюдателей в вопросе о моей собственной родословной: в этом случае она терялась бы во мраке, откуда берут начало все древние роды, одним поколением раньше, чем если допустить, что маленькая Бетси была дочкой хозяина моего прямого предка. Однако, подумав, я решил придерживаться менее популярной, но более простой версии, потому что она связана с передачей по наследству немалой доли нашего имущества, а это обстоятельство само по себе сразу же придает генеалогии достоинство и значительность.
Но каково бы ни было подлинное мнение предполагаемого отца о его праве носить это почетное звание, он вскоре привязался к крошке так сильно, как если бы она и в самом деле была обязана ему своим существованием. Девочку заботливо пестовали, хорошо кормили, и она цвела здоровьем. Ей было три года, когда она перенесла оспу и благополучно поправилась, но торговец модными товарами заразился этой болезнью от своей любимицы и умер на исходе десятого дня.
Это был непредвиденный и тяжкий удар для моего предка, который тогда достиг тридцати пяти лет и был старшим приказчиком торгового заведения, продолжавшего все разрастаться вместе с растущим безумством и суетностью века. Когда ознакомились с завещанием владельца этого заведения, оказалось, что мой отец, за последнее время, несомненно, существенно способствовавший успеху дела, был назначен распорядителем лавки и всех наличных товаров, а также единственным душеприказчиком и единственным опекуном маленькой Бетси, которой покойный отказал всё свое имущество до последнего пенса.
Читатель, может быть, удивится, каким образом мог человек, столь долго извлекавший выгод из слабостей людских, настолько полагаться на простого приказчика, что оставил в его полном распоряжении все свое добро. Однако необходимо помнить, что человеческая изобретательность еще не нашла способа, который позволил бы нам брать с собой принадлежащие нам ценности в потусторонний мир, а потому приходится смиряться с неизбежностью, и раз уж завещатель все равно должен был облечь кого-нибудь своим доверием, то лучше было поручить управление деньгами тому, кто постиг секрет их накопления и поэтому имел меньше причин быть бесчестным, чем тот, кто, будучи подвержен жажде стяжательства, не знал бы прямых и законных средств для удовлетворения своих вожделений. Поэтому думали, что, оставляя свою торговлю моему предку, который превосходно понимал все ее моральные и материальные достоинства, завещатель рассчитывал надежно предохранить его от соблазна расхищения, предоставив ему более простые средства к обогащению.
Кроме того, можно предполагать, что долгое знакомство успело породить между ними достаточное доверие, чтобы ослабить воздействие фразы, которую какой-то остряк вложил в уста повесы: «Назначь меня своим душеприказчиком, отец; а кому ты завещаешь имущество, мне все равно».
Как бы то ни было, нет ни малейшего сомнения в том, что мой достойный предок оправдал это доверие со щепетильной добросовестностью человека, честность которого прошла суровую школу торговой этики. Маленькая Бетси получила воспитание, соответствовавшее ее положению в жизни; за ее здоровьем следили с таким вниманием, словно она была единственная дочь
короля, а не торговца модными товарами; ее нравственность блюла престарелая дева; ее ум был сохранен в его первоначальной чистоте; ее особу ревниво оберегали от происков алчных охотников за приданым; и, в довершение всех этих забот и хлопот, мой бдительный и верный предок, дабы предотвратить, насколько это дано человеческому прозрению, всякие случайности и превратности судьбы, позаботился о том, чтобы в день, когда ей исполнилось восемнадцать лет, она сочеталась законным браком с тем, кого он, надо полагать, считал самым достойным человеком среди всех своих знакомых, то есть с ним самим. Ввиду того, что обе стороны так давно знали друг друга, в особом обеспечении по брачному контракту необходимости не было. Благодаря щедрости, проявленной покойным хозяином во многих пунктах завещания, продолжительности периода несовершеннолетия наследницы и трудолюбию бывшего старшего приказчика, наша семья, как только отзвучало брачное благословение, вступила в неоспоримое владение четырьмястами тысячами фунтов стерлингов. Человек, менее щепетильный в вопросах религии и права, мог бы и не обеспечить столь надежно сиротку-наследницу к моменту истечения срока опеки над нею.
Я был пятым из детей, явившихся плодом этого союза, и единственным благополучно завершившим первый год своего существования. Моя бедная мать не пережила моего рождения, и только устное предание — главный хранитель архивов нашей семьи — дает мне возможность судить о ее душевных качествах. По всему, что я слышал, это была кроткая, тихая женщина, поглощенная домашними интересами и по своему темпераменту и образованию прекрасно приспособленная к тому, чтобы содействовать моему отцу в осуществлении его планов, направленных к ее благополучию. Если у нее и были причины сетовать (а что они были, есть полное основание полагать, ибо кто этого избежал?), она с женской преданностью скрыла их в священном хранилище своего сердца. И если досужее воображение иногда смутно рисовало ей счастливое замужество, совсем не похожее на то, что стояло перед ее взором в тусклом свете действительности, эти картины отзывались в ней лишь вздохом: их наглухо запирали в ларец, ключа от которого касалась только она сама, да и то редко.
Об этой подавленной и неприметной печали, — боюсь, иного названия для такого чувства нет, — мой превосходный и неутомимый предок, по-видимому, совсем не подозревал. Он предавался своим обычным делам, и менее всего могла бы прийти ему в голову мысль, что он не выполнил до мелочей долга в отношении своей подопечной. Если бы он поступил иначе, от его упущений больше всего пострадал бы ее муж и только он имел бы право жаловаться. Но так как ее муж и не думал высказывать подобное обвинение, нет ничего удивительного в том, что мой предок ничего не знал о чувствах своей жены до самого часа ее смерти.
Я уже говорил, что в период между десятилетним и сорокалетним возрастом взгляды преемника торговца модными товарами претерпели существенные изменения. С того времени, как ему пошел двадцать второй год, другими словами — с тех пор, как он начал зарабатывать деньги не только для своего хозяина, но и для себя, он перестал кричать на улицах: «Уилкс и свобода!» Уже в первые пять лет после его совершеннолетия никто не слышал от него ни звука об обязательствах общества перед слабыми и обездоленными. С той поры, как у него завелись свои собственные пятьдесят фунтов, он лишь слегка касался в разговоре обязанностей христианина вообще. Клеймить же людские безрассудства было бы черной неблагодарностью со стороны человека, который зарабатывал свой хлеб только благодаря им. Однако примерно в это время он начал с большой едкостью и уместностью поносить налоги. Государственный долг он возмущенно называл проклятием общества и зловеще предрекал распад этого общества вследствие повинностей и тягот, ежечасно ложащихся на и без того уже чрезмерно обремененные плечи торговцев.
Время, когда он женился и вступил во владение сбережениями своего покойного хозяина, представляет собой второй этап в развитии взглядов моего предка. С этого момента его честолюбие растет, его кругозор раздвигается соответственно его средствам и его размышления о роли крупного оборотного капитала становятся более глубокими и философскими. Для человека, сметливого от природы, как мой отец, вся душа которого была поглощена погоней за барышом, а ум развивался в игре на человеческих слабостях, да к тому же обладателя четырехсот тысяч фунтов, — для такого человека естественно было избрать себе теперь более возвышенную дорогу к значительному положению в своем мире, чем та, по которой он с трудом пробирался в тяжелые годы своего ученичества. Большая часть капитала моей матери была вложена в ценные бумаги и закладные, поскольку ее защитник, покровитель, благодетель и нареченный отец питал упорное недоверие к тому бездушному, скованному условностями, безликому множеству, которое называется публикой.
Первым предвестием намерения моего предка предать своей энергии иное направление явилось взыскание всех следуемых ему сумм: подобно Наполеону, он собирал все свои силы в один кулак, чтобы иметь возможность действовать крупными массами. Примерно тогда же он вдруг перестал бранить налоги. Так меняется тон правительственных газет, внезапно перестающих поносить иностранное государство, с которым ведется война, из чего следует, что ее сочтено целесообразным прекратить. Мой бережливый предок решил превратить в союзницу ту силу, в которой он до тех пор всегда видел врага. Все свои четыреста тысяч фунтов бывший ученик торговца модными товарами щедро вверил государству и вышел на арену добродетельных и патриотических спекуляций в качестве «быка». Причем если он и был осторожнее этого отважного животного, зато не уступал ему в энергии и упорстве. Его похвальные усилия увенчались успехом. Золото хлынуло к нему, как волна при наводнении, и вознесло его целым и невредимым на ту завидную высоту, с которой, должно быть, только и можно ясно разглядеть общество во всех его бесчисленных гранях. Все его прежние взгляды на жизнь, которые, подобно всем, кто был сходен с ним происхождением и политическими пристрастиями, он впитал на заре юности и которые справедливо можно назвать близорукими, теперь были оставлены ради возвышенной и широкой перспективы, открывавшейся перед ним.
Любовь к истине заставляет меня признать, что мой отец никогда не был добр в вульгарном смысле этого слова. Он всегда утверждал, что его интерес к ближним более высокого порядка и объемлет единым взглядом все хорошее и дурное, будучи сходен с той любовью, которая побуждает родителей наказывать ребенка: страдания в настоящем могут стать благословением в будущем и сделать его уважаемым и полезным человеком.
Действуя в этом духе, он все больше чуждался себе подобных. Этой жертвы, вероятно, потребовали строгость, с какой он осуждал их растущую испорченность, и суровое, неуклонное утверждение собственных принципов. К этому времени мой предок уже глубоко постиг то, что называют ценностью денег, а это, как мне кажется, дает такому человеку более тонкое понимание не только особых свойств и применений драгоценных металлов, но и опасностей, с ними сопряженных. Он порой пространно рассуждал о гарантиях, которые необходимо давать обществу ради его же безопасности, и никогда не голосовал за приходского надзирателя, если тот не обладал солидностью и достатком. Тогда же он начал жертвовать деньги в «патриотический фонд», а также поддерживал другие нравственные и денежные устои правительства, способствующие общей похвальной цели защиты нашей страны, наших алтарей и наших домашних очагов.
Кончину моей матери мне описывали как трогательную и печальную сцену. По мере того как эта кроткая тихая женщина освобождалась от оков бренной плоти, ее разум просветлялся, проницательность обострялась, а характер становился во всех отношениях более возвышенным и властным. Хотя она гораздо меньше мужа говорила о домашнем очаге и алтарях, у меня нет оснований сомневаться в том, что она не меньше его была верна первому и предана вторым. Я опишу важное событие, каким был ее уход из этого мира в мир иной и лучший, теми словами, которые я не раз слышал из уст человека, присутствовавшего при ее кончине, — впоследствии он сыграл большую роль в том, что я стал тем, чем стал. Это был священник нашего прихода, благочестивый и ученый пастырь и джентльмен не только по происхождению, но и по своим понятиям.
Моя мать, уже давно сознававшая, что ее час близок, упорно не желала сообщать мужу о своем положении, чтобы не отвлекать его от дел, которым он отдавал все свое внимание. Он знал, что она больна, очень больна — он об этом догадывался: но так как он не только позволил, но даже настаивал, чтобы она прибегла ко всей той помощи и советам, какие можно купить за деньги (мой предок не был скупцом в вульгарном смысле этого слова), то считал, что сделал все, что может сделать человек, когда дело идет о жизни и смерти, которые, как он признавал, не входили в сферу его компетенции. Он видел, что священник, доктор богословия Этерингтон, уже месяц ежедневно посещает их дом, но это не вызывало у него ни тревоги, ни дурных предчувствий. По его мнению, беседы священника успокаивали мою мать, и он весьма одобрял все то, что позволяло ему не отвлекаться от любимых занятий, которым он теперь отдавал все свои силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46