Люди остались ждать неведомо чего. Кто-то покашливал, потянулись
сигаретные дымки. Наиболее нетерпеливые начали строить
предположения о том, что сейчас происходит в глубине гремлинских
ходов и лазов. Но камер там не было, поэтому даже мы с Фроловым
могли лишь гадать. Потом горячие головы уверяли, что слышали
топот крошечных копытец внутри переборок и вентиляционных труб,
но я склонен считать это игрой разгоряченного воображения. Зато
раздавшийся в медотсеке истерический вопль был совершенной
реальностью. Орал доктор, пригревший Оберста.
Фролов поспешно переключил обзор на коридор медотсека.
Врач в разодранном халате, белый как мел, старательно пытался
вжаться спиной в переборку, слиться с нею, раствориться в
титановой стали. Трясущейся растопыренной ладонью он тыкал
куда-то в сторону и бессвязно лепетал:
-- Там... Там... Там...
-- Что такое? -- спросил командир станции по громкой связи.
Врач поднял перекошенное лицо к динамику и выдавил:
-- У-ужас-с.
-- Какой ужас? -- оправившийся Фролов был беспощаден к
проявлениям чужой слабости.
Но доктор отвечать уже не мог. Он затравленно взвизгнул и
дробной рысью припустил по коридору, только каблуки засверкали.
Встревоженные люди подбежали к двери медотсека. Даже полковник,
которому ничто не грозило, немного помедлил, прежде чем
переключить обзор. Наконец к медотсеку прибыла спешно
сформированная группа захвата. Кто-то опрометчиво предложил
сначала кинуть внутрь газовую гранату, но его вовремя
остановили. Начальник штаба решил проявить мужество и героизм.
Щелкнув предохранителем автомата, он скомандовал:
-- Открывай!
И, очертя голову, ринулся в распахнутую дверь. Зрители поспешно
закрыли ее, чтобы обезопасить себя от возможных последствий
подвига. Прогремела длинная очередь, раздался звон бьющегося
стекла, и все смолкло. Фролов положил дрожащую руку на
переключатель.
-- Смотрите! -- раздался звенящий от напряжения голос начальника
штаба.
Командир станции переключил обзор. Сначала мы не могли ничего
понять, а потом бешено захохотали. Было в этом смехе нечто
истерическое, мы снимали напряжение.
Расколоченные вдребезги шкафы засыпали весь медотсек стеклянной
пылью. Но стрелял начальник штаба единственно с перепугу. Врага
не было.
На стерильной белизне операционного стола аккуратным рядом были
разложены три гремлиньих тушки. Насколько я мог судить, у них
были перекушены шейные позвонки. Покойники до омерзения походили
на странных зеленоватых крыс, неведомо зачем принесенных в
святая святых медицины. Не удивительно, что помешанного на
чистоте доктора едва не стошнило при виде подобного кощунства. А
в изголовье стола сидел наш Оберст и старательно вылизывал
шерстку. Только недовольно морщился, принюхиваясь к пороховому
дыму.
-- Я же говорил, что он прелесть, -- сказал полковник.
Я внимательно посмотрел на Фролова. Ранее за ним не замечалось
подобной сентиментальности. С чего бы? Или события последних
дней наложили неизгладимый отпечаток на его психику?
Оберст потянулся, сладко зевнул, свернулся клубочком, не обращая
внимания на застывшего статуей начальника штаба. Тот уставился
на волка-гремлина ошалелыми глазами и, неестественно высоко
поднимая ноги, вышел из медотсека, тихонько прикрыв за собой
дверь.
-- Т-с-с... -- шопотом сообщил он. -- Не шумите, а то разбудите.
Он решил вздремнуть.
Глядя на эту комедию, Фролов с недоверием спросил:
-- Три штуки за один раз конечно неплохо. Но ведь их сотни и
сотни. Разве Оберст сумеет их всех передавить?
-- Я сам не очень хорошо знаю, что происходит в подобных
случаях, но только крысиный волк -- самое верное средство
избавить корабль от крыс раз и навсегда. Как волки справляются с
крысами -- не ведаю. Однако, думаю, через самое малое время на борту
не остается ни единой.
-- Подождем, -- согласился полковник. -- А ведь он само обаяние,
-- со странным выражением добавил Фролов.
Врач, оправившись от шока, постарался загладить свою вину перед
Оберстом и снова принялся его опекать. Тем более что наш
волк-гремлин с первого дня приобрел странную привычку
раскладывать трофеи очередной охоты исключительно на
операционном столе. Доктор для порядка добродушно ворчал на
него, но потом всегда менял гнев на милость и угощал охотника
чем-нибудь вкусненьким -- печеньицем, ложечкой сгущенки,
яблочком, ласково приговаривая:
-- Заслужил, заслужил.
Оберст жмурился и урчал.
Вообще у волка-гремлина оказался очень странный вкус. Неделя,
проведенная в панцире реактора, определенно перевернула что-то в
его бедной головенке, и Оберст стал убежденным вегетарианцем. Он
плевался и фыркал при одном только запахе котлет и колбас, а
сырое мясо повергало его в форменную истерику. Он визжал,
царапался и стремглав бежал прочь. Как такое вегетарианство
сочеталось с неистовой свирепостью -- непонятно. Только Оберст
душил любого гремлина, попавшегося ему на глаза.
Тем временем среди оккупировавших закоулки станции зеленых
чертенят началась форменная паника. Днем и ночью из-за переборок
доносились шорохи и топот, резко усиливающиеся в часы промысла
Оберста. До нас долетали перепуганный визг и отчаянная грызня.
Однако волк-гремлин неизменно выходил победителем из всех поединков.
А гремлины так перепугались, что позабыли обычную
осторожность. Они стали бегать коридорам станции даже днем, чего
раньше себе не позволяли. Верхом нахальства было происшествие на
совещании в штабе, когда, спасаясь от разъяренного Оберста, один
из гремлинов взлетел на стол, перебежал под носом у опешивших
офицеров прямо по бумагам и прыгнул на плечо зама по вооружению.
Толстый и краснолицый майор завопил, как первоклассница,
обнаружившая у себя в портфеле лягушку, и опрокинулся на пол
вместе со стулом, набив на затылке изрядную шишку.
Впрочем, гремлина этот отчаянный трюк не спас. Оберст оказался
проворнее, настиг его в углу отсека и прокусил затылок. Потом,
польщенный вниманием собравшихся, торжественно взгромоздил тушку
прямо на колени Фролову.
Тот сначала оторопел, но, видя сияющего неподдельной радостью
Оберста, ласково пробормотал:
-- Вот негодяйчик.
Оберст ликующе запищал, вполне согласный с похвалой в свой
адрес. А дальше произошло и вовсе неожиданное. Командир станции
достал из стола шоколадку и протянул гремлину:
-- Получай, отличник боевой и политической.
Оберст с чмоканьем вгрызся в лакомство, а Фролов предложил:
-- Перейдем в другой кабинет. Не будем ему мешать.
Положение на станции заметно менялось к лучшему. Первыми это
заметили многострадальные техники. Если помните, "Хорс"
долго мучился от различных неполадок в инженерных системах. Но
вот снова в трубах зажурчала горячая вода -- и мир не рухнул.
Отремонтировали систему снабжения холодной водой, и оказалось,
что ежедневное умывание не подрывает дисциплину.
Однако поголовье гремлинов не убывало, что заметно нервировало
Фролова. Хотя вредительство прекратилось, было очевидно, что
опасное соседство таит в себе постоянную угрозу новых нападений.
Да и Главный Маршал, сначала удовлетворенный обнадеживающими
рапортами Фролова, теперь начал гневаться. Я клятвенно заверил,
что через три дня даже ищейка на станции гремлинского духа не
учует, если только мне развяжут руки. Главный Маршал почесал
усики, хмыкнул и приказал Фролову исполнять любые мои приказы в
течение трех дней, после чего препроводить под стражей в
распоряжение военной прокуратуры. Фролов уточнил: в любом
случае? Главный Маршал поправил: если гремлины не выведутся.
Мне взгрустнулось. Вот она человеческая неблагодарность. Я спас ему
две станции -- "Сварог" и "Хорс", а ему все
мало. Я вызвал Ерофея, с головой ушедшего в печные дела.
-- Что скажешь?
-- Если их просто выкинуть, они прилетят снова, -- мудро сказал
домовой.
-- А как твоя печка?
-- Ты сам говорил, что против гремлинов она не поможет.
-- Значит, мне конец... -- Я хлебнул из фляжки.
Ерофей горестно всхлипнул.
-- Мне будет не хватать тебя.
Я треснул кулаком по столу.
-- Рано хоронишь! Вот придумаю...
-- Думай.
И вдруг ослепительной молнией сверкнула догадка.
-- Придумал!!!
Наверное только приговоренный к смерти способен на подобное
озарение. Когда я сделал заказ, начальник отдела снабжения
отказался его выполнять. Я прикрикнул, он помчался к Фролову.
-- Вы это серьезно?
-- Как никогда. Вы слышали распоряжение Главного Маршала,
исполняйте.
И на станцию рекой потекло спиртное. Водка, коньяк, виски,
ликеры, вина, экзотические сакэ и пулька. Не знаю, сколько его
усохло по дороге на станцию, только весь экипаж ходил очень
веселый. А я лихорадочно экспериментировал над трупами
гремлинов. Они так похожи на зеленых чертей, что несомненно
должны появляться и исчезать в алкоголе. Но в каком напитке?
Приходилось лихорадочно составлять таблицы растворимости
гремлинов в спиртном. После ряда экспериментов выяснилось, что
лучше всего на них действует наш родной первач. Американские
чертенята не устояли перед ним!
По моему приказу панцирь запасного реактора был залит
первачом.Оберсту настрого запретили заходить в этот отсек, да он
и сам не рвался. Гремлины, естественно, искали убежища именно
там. А дальше... Бульк -- и нет!
Три дня были конечно преувеличением, но через пять дней на
станции не осталось ни одной твари кроме Оберста. Это событие мы
хорошо отметили, и на разговор с Главным Маршалом в центральный
пост меня принесли.
-- Молодец, -- похвалил он меня. -- Я уже почти совсем собрался
тебя расстрелять, но ты все-таки справился. Благодарю за службу,
генерал.
-- Служу Советскому Союзу, -- простонал я.
-- Теперь можете приступать к очищению станции "Перун",
-- напутствовал меня маршал.
-- Что делать с... раствором? -- спросил Фролов, когда связь
прервалась.
-- Я думаю, что по мере высыхания гремлины будут
выкристаллизовываться из него. Поэтому...
-- Что?!
-- Раствор надо выпить!
Восторженное и искреннее "Ура!" прокатилось по всей
станции. Личный состав радовался завершению борьбы с врагом.

ШУТКИ ГОСПОДИНА ПРОФЕССОРА

Когда мы прилетели на "Перун", по корабельному времени
стояла глубокая ночь. Едва глянув на качающиеся от усталости
фигуры высокой комиссии, командир станции полковник Дятлов
потянул носом и, не задавая лишних вопросов, приказал отвести
нас спать. Правильно сделал. Но я автоматически отметил, что нас
поместили не в каютах, а торжественно проводили в адмиральский
салон. Похоже, "Перун" прижало крепко, я различил даже
мелькнувший в отдалении оркестр. Ну и встреча! Однако я так хотел
спать...
Адмиральский салон на "Перуне" был обставлен с прямо-таки
вызывающей роскошью. Я заподозрил, что и проектировщики, и
строители станции страдали полным отсутствием вкуса. Каюта
боевой орбитальной станции? Больше всего это походило на
дворянскую гостиную середины восемнадцатого века. Золоченая
гнутая мебель стиля рококо, шелковые занавески и драпри со
множеством кистей,замысловатое бронзовое литье, кустистые
пальмы... Как они здесь прибираются? Уму непостижимо.
Но утомительный перелет и предшествующие события настолько
измотали меня, что я рухнул поверх покрывала и провалился в
беспамятство, едва голова коснулась подушки. Обычно сон приносит
расслабление и отдых, на сей раз все было иначе. Мне мерещились
какие-то неясные кошмары и ужасы... Зловещие черные силуэты
преследовали меня по бесконечным тоннелям, беспощадные когтистые
лапы хватали и принимались душить... Я с криком просыпался и
вновь засыпал. Поэтому когда чья-то рука похлопала меня по щеке,
я вскочил с диким воплем и схватился за пулемет. Вы можете
представить себе поездку, где генерал даже мыться ходит с
пулеметом? Такова наша тяжелая работа по обеспечению
государственной безопасности.
Разбудивший меня, при виде пулеметного дула, уткнувшегося ему в
грудь, стремительно юркнул под кровать. Я только величайшим
напряжением воли удержал палец на спусковом крючке.
-- Выходи, -- приказал я. -- выходи, или я буду стрелять.
-- Подожди минуту, -- из-под кровати показался сконфуженный
Ерофей, предусмотрительно поднявший руки. -- Не пальни со
страха.
-- Да, напугал ты меня изрядно.
Я опустился на кровать, держа пулемет на коленях. Никогда в
жизни я не чувствовал себя так скверно. Меня как будто долго
жевали гнилыми зубами, голова просто раскалывалась. Полумрак,
царивший в салоне, действовал мне на нервы, и я потянулся к
регулятору, чтобы добавить света. Но домовой перехватил мою
руку.
-- Подожди. Я кое-что подслушал и поспешил к тебе. Готовится
преступление, и мы должны схватить злоумышленников, но для этого
необходима темнота. Иначе они не рискнут показаться, и топор так
и останется висеть над нашими головами.
-- Кто?! -- флейтой взвизгнул я. В последнее время я вообще
частенько разговаривал на повышенных тонах. Но мохнатая лапка
Ерофея запечатала мне рот.
-- Т-с-с.
Я невольно покрепче сжал нагретый ладонями ствол. Ерофей еще
сильнее притушил свет, мне начало мерещиться, что я попал в
тот самый тоннель из кошмара. Вот как действуют на нормального
человека балдахины! В салоне повисла напряженная тишина. Вдруг я
услышал приглушенное постукивание и шуршание. Они пришли! Или
это просто вздыхала вентиляция?
Минуты тянулись бесконечно. Но Ерофей не ошибается в подобных
случаях. На черные козни у него исключительное чутье.
Внезапно в бронзовой фигурной решетке прямо над кроватью
мелькнуло светлое пятно -- бегущий далекий отблеск, будто
кто-то неосторожно посветил изнутри фонариком. Шуршание
усилилось, долетел невнятный писк. А потом послышалось тонкое,
нежное шипение, словно из проржавевшей трубы пробивалась тонкая
струйка пара.
-- Ты видишь ее? -- взревел Ерофей, отбросив всякие
предосторожности. -- Видишь?!
С выражением ужаса и отвращения на побледневшем лице он принялся
хлестать по бронзовой решетке неизменным прутом омелы. Шипение
стало сильнее. Мои напряженные нервы не выдержали, я вскинул
пулемет и нажал на спуск. Пулемет забился и задрожал, точно
живой, выплевывая струю раскаленного серебра. Я стрелял не
целясь, единственно чтобы немного успокоиться. Пули с визгом и
щелканьем рикошетировали куда попало и носились по всей комнате.
Мы подвергались очень серьезной опасности, даже более серьезной,
чем подкрадывавшаяся к нам из вентиляционной трубы.
Хотя я стрелял навскидку, мой прицел оказался достаточно верным,
Очередь с корнем выворотила вентиляционную решетку,
провалившуюся внутрь шахты. Еще я подстрелил три осветительные
панели на потолке, дисплей, венский стул и зеркало. Тьфу ты, вот незадача.
Разбитое зеркало -- дурной знак. Наконец диск пулемета опустел,
он поперхнулся и замолчал, прежде чем я успел расколошматить еще
что-нибудь.
Лишь теперь Ерофей включил свет на полную мощность (какая
осталась). В разбитых панелях трещало и искрило, потолок мигал в
такт треску. Неверный дергающийся свет обрисовал на подушке
развивающуюся желтую ленту в коричневых крапинках. Прямо на том
месте, где час назад покоилась моя голова. Вся подушка была
забрызгана оранжевой жидкостью. Пестрая лента приподняла
крошечную граненую головку, высунулся раздвоенный язычок,
прозвучало слабое шипение.
-- Эфа, -- морщась, пояснил Ерофей. -- Песчаная гадюка. Самая
опасная змея Средней Азии.
Зубы у меня невольно лязгнули.
-- Кошмар, -- только и смог выдавить я. -- Ты спас мне жизнь.
Если бы эта гадина меня ужалила...
-- Вот что значит подслушать чужой разговор, -- вздохнул Ерофей.
-- Профессор...
Какая-то смутная догадка мелькнула у меня. Где-то я подобное
слышал или читал.
-- Пестрая лента... -- пробормотал я. -- Пестрая лента... Что бы
это значило?
-- Это были профессор и какой-то сенсей.
-- Кто?
-- Сенсей.
-- Опять восточные мотивы. -- Я погрозил кулаком невидимому
врагу. -- Я им покажу харакири Кришна-харе. Ты их видел?
-- В том-то и фокус, что нет. Коридор длинный прямой, хорошо
освещен. Но когда я выглянул, никого не было, как сквозь стену
прошли. -- Ерофей почесал бороду. -- Не понимаю.
Разгадка была совсем близко, следовало только немного напрячься.
Применим дедуктивный метод.
-- Профессор математики, Семь Сотых... Если это написать
цифрами... Пестрая лента... Эврика! Вспомнил! Ерофей, теперь я
знаю, кто наш противник. Это опасный враг, но, зная кто нам
противостоит, мы получаем серьезное преимущество. Пестрая лента
и профессор математики. Большая светящаяся собака. Вот ключи!
Ерофей задумчиво поковырял в носу.
-- Не знаю таких.
-- Надо читать Конан-Дойля.
-- Иностранец, -- Ерофей брезгливо сплюнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14