Джеймс коротко улыбнулся. Что бы сейчас ни произошло, он наконец вернулся домой. И уходить отсюда не собирается, не услышав ответов на кое-какие вопросы. Харт неспешно огляделся по сторонам — все было чужим. Неудивительно: за двадцать пять лет город мог измениться до неузнаваемости. И все же, когда он подумал об этом, что-то похожее на воспоминания забрезжило на краешке его мыслей — неясные и смутные в это мгновение, но тем не менее полные намеков и скрытого смысла. Он не стал пытаться форсировать их: придет время — сами всплывут из памяти. Внезапно Харт осознал, что исчезли его нерешительность и сомнения. Вот они, ответы — он чувствовал их близость. Ответы на все вопросы, какие только у него были. Где-то в этом небольшом городке забытое детство дожидалось, когда Харт придет и отыщет его, а с ним — и молодость его родителей. И, может быть, он найдет главное, зачем пришел сюда, — что-то вроде цели или смысла своей жизни.
Неспешной походкой Джеймс отправился по улице в сторону центра. Городок казался открытым, теплым и пожалуй что дружелюбным. Милые домики, аккуратные лужайки, опрятные улицы. Прохожих было мало, но все, кто попадался навстречу, приветливо ему кивали. Кое-кто даже улыбнулся. По виду Шэдоуз-Фолл — такой же городок, какой можно было встретить где угодно, однако Харт так не думал. Сначала ощущение, а потом уверенность утверждались в его душе по мере того, как он шел по улице, инстинктивно двигаясь к центру: Шэдоуз-Фолл — город возможностей. Джеймс чувствовал это каждой клеточкой своего тела. Его вдруг охватило острое чувство дежа вю — будто по этой улице он уже шел когда-то. Может, так оно и было — в детстве. Он попытался уцепиться за это воспоминание, и в то же мгновение оно ускользнуло. Ну и что, подумаешь, — все равно это хороший знак, еще одно подтверждение его мыслей о том, что память вернется, когда будет готова. Возможно, ему вернут друзей. И он перестанет чувствовать себя одиноким.
Джеймс улыбнулся, почувствовав успокоительную беспечность; уверенность росла с каждым шагом. Чувство умиротворения наполнило его вместе с ощущением сопричастности этому месту, бывшему когда-то его домом. Подобное он испытывал впервые. Ведь нельзя же было называть домом безликие жилища и школы, что он сменил за несколько лет, следуя за переезжавшим из города в город отцом? Компании, на которую Джеймс работал, не нравилось, когда люди пускали корни или заводили привязанности вне ведения компании. Она хотела, чтобы о ней думали как о доме родном, о любимой семье, единственной и первостепенной. Сама мысль о нелояльности претила ей. И до тех пор, пока компания держала своих людей в состоянии постоянного движения, что не позволяло им сформировать сторонние привязанности, дела у нее шли хорошо.
Харт улыбнулся, кивнув самому себе. Такие мысли были ему в новинку. Пребывание в Шэдоуз-Фолле прочистило голову, словно глоток кислорода. Он мыслил более ясно, впитывая и постигая то, что прежде ставило его в тупик на протяжении многих лет. Лишь сейчас стало понятно, отчего он повернулся спиной и к этой компании, и к компаниям, ей подобным, и стал журналистом, искателем секретов и скрытой правды. Еще тогда он начал искать скрытую правду в себе самом. Очищение — отличная штука.
Равномерный пыхтящий звук привлек его внимание, и Харт растерянно огляделся в поисках источника. Звук напоминал тарахтенье старомодных газонокосилок, уровень производимого шума которых не соответствовал количеству выполненной работы. Наконец он заметил горстку людей, задравших головы к небу, и тоже посмотрел вверх: высоко над ними медленно полз по небу без единого облачка биплан времен Первой мировой войны. Он-то и был источником шума. Самолетик был ярко-малинового цвета и двигался легко и в то же время с ленцой, его короткие крылья удерживали тонкие стальные распорки и добросовестная работа конструктора. Харт улыбнулся самолетику и хотел было помахать рукой, но, решив, что этим обратит на себя внимание, передумал.
А затем откуда ни возьмись появился второй биплан, цвета вылинявшего хаки с опознавательными знаками Великобритании. Резко, словно хищная птица, он устремился вниз к малиновому биплану, и Харт удивленно раскрыл рот, заслышав треск пулеметной очереди. Малиновый самолетик резко накренился, уклоняясь от атаки. Британский биплан пронесся мимо, а малиновый, развернувшись по дуге невероятно малого радиуса, пристроился точнехонько в хвост противнику. Вновь раздался сухой треск пулеметной очереди, и Харт вздрогнул, увидев, как британский самолет затрясло и как он, отчаянно виляя из стороны в сторону, пытается уйти от стального шквала.
Два самолета то разлетались в стороны, то поочередно взмывали ввысь и пикировали друг на друга, словно ссорящиеся ястребы, и ни один из них не получал преимущества — оба пилота выжимали из своих машин и своего опыта все возможное и даже больше. Бой скорее всего продолжался несколько минут, но Харту показалось, что это длилось не меньше часа; оба самолета, подходя вплотную к гибели и разрушению, в последний мыслимый момент вновь и вновь избегали их. Зачарованный, Харт смотрел, как аэропланы налетали друг на друга, словно японские бойцовые рыбки, захлебываясь яростью и агрессией, атакуя и отважно встречая атаки, падая вместе в отвесном пике и с ревом расходясь в стороны. И совершенно неожиданным был поваливший от британского самолета дым, густой и черный, с вкраплениями ярких искр. Самолет клюнул носом и камнем рухнул вниз, языки пламени лизали кожух двигателя.
Сжав кулаки, Харт наблюдал за падением самолета и до последнего мгновения ждал, что пилот выбросится из него с парашютом. Пилот не выпрыгнул. Харт повернулся к кучке наблюдавших вместе с ним людей.
— Почему он не выпрыгивает? Времени уже почти не осталось — парашют ведь не успеет раскрыться!
Старик с сочувствием взглянул на него, а когда заговорил, в тоне его тихого голоса Харт услышал дружеское расположение:
— Он не может выпрыгнуть, сынок. Это же самолет Первой мировой. Тогда еще не было парашютов. В кабине и для пилота-то места мало, куда уж там парашют.
Харт изумленно уставился на него:
— То есть он…
— Да, сынок. Он погибнет.
Самолет врезался в пологий холм недалеко за городом и взорвался оглушительно и ярко. Харт потрясенно смотрел, как сыплется на землю град осколков. Черный дым потянулся к появившимся в небе облакам. Малиновый биплан, никем больше не атакуемый, гордо набирал высоту. Старик утешительно потрепал Харта по плечу:
— Не принимай так близко к сердцу. Завтра в это же время они опять прилетят сюда на дуэль, и, возможно, на этот раз победит британец — иногда это ему удается.
Харт взглянул на него:
— Выходит, это все не взаправду?
— О, что ты, все достаточно реально. Но умереть в Шэдоуз-Фолле не так-то просто. Сколько живу здесь — помню эту их дуэль. Бог его знает, почему так. — Он простодушно улыбнулся Харту: — А ты приезжий, да?
— Да… — ответил Харт, заставив себя не смотреть туда, где взорвался самолет, и сконцентрироваться на старике. — Да, я только что приехал.
— Так я и думал. Поживешь здесь — насмотришься странностей похитрее, чем эта. Только не давай им терзать свою душу. Здесь и не такое увидишь. Такой вот он, Шэдоуз-Фолл.
Старик кивнул, попрощался и ушел. Остальные из кучки наблюдавших тоже расходились кто куда, тихо и спокойно переговариваясь: все выглядело так буднично… Харт вновь задрал голову — малинового самолетика в небе уже не было. Он медленно побрел дальше, бешено стучавшее сердце только-только начинало успокаиваться.
Харт свернул за угол… и неожиданно для себя оказался на улице Парижа. Он узнал стиль этого города, и язык, и кафе на тротуарах. Никто на него не обращал внимания, хотя он с глупым видом таращился по сторонам, как это делает большинство туристов. Свернув еще раз, он попал в средневековую Европу. По грязной улице беспорядочно сновали животные и люди, последние так галдели все в один голос, что воздух казался плотным от звуков. Ни одного конкретного языка Харт был не в состоянии распознать. Кое-кто подозрительно косился на Харта, когда он проходил мимо, но большинство вежливо кивали. С трудом протащившись по густой грязи до перекрестка, он оставил прошлое за спиной.
Харт миновал дюжину моментов истории, различные места с различными стилями и языками, попадал из дня в ночь и из ночи в день, и всюду, где он проходил, люди улыбались ему, будто спрашивая: «Изумительно, не правда ли? И как забавно!» А Харт кивал, улыбаясь в ответ: «Вы правы, это изумительно!» И почти тут же перенесся в свой мир — мир машин, светофоров и рок-н-ролла, рвущегося из переносных магнитол на плечах подростков. Он шел дальше, но улицы уже не меняли стиля, и он не знал, рад он этому или разочарован.
Придя в парк, Харт присел на деревянную скамейку дать отдых голове и ногам. Двое детишек в футболках с черепашками-ниндзя бросали мяч своей собаке, огромной лохматой зверюге неопределенной породы, с трудом понимавшей правила навязываемой ей игры. Всякий раз она то кидалась в погоню за мячом, то оставалась сидеть, глядя на мальчишек, словно силясь сказать: «Сами бросили мяч — сами за ним и бегите». Собака посмотрела на Харта светлыми смеющимися глазами, вывалив наружу язык. Харт решил, что собака его идентифицировала, Шэдоуз-Фолл играл с ним в игру, и Джеймс не был уверен, хочет ли он принимать ее или нет.
Харт неспешно огляделся, изучая глазами парк. Тот казался дразняще знакомым, как слово на кончике языка, пытающееся ускользнуть и в то же время готовое вот-вот сорваться. Взгляд споткнулся об огромный каменный кенотаф в центре парка, и Харт почувствовал внезапное возбуждение почти проснувшегося узнавания. Гробница казалась суровой и нерушимой: массивный единый блок из камня на пьедестале с буквами, вытравленными по фронтону. Поднявшись со скамьи, Харт подошел взглянуть поближе. Надпись оказалась на латыни — языке, с которым Харт был едва знаком, но слово «Tempus» он все же знал; оно красовалось над изящным резным барельефом Дедушки-Времени. Он был выполнен во весь рост, с длинной бородой, в одной руке коса, в другой — песочные часы.
— Похоже, вы заблудились? — раздался за спиной голос, и Харт, резко обернувшись, очутился лицом к лицу с мужчиной приблизительно его возраста, высоким и темноволосым, с дружеской улыбкой и рассеянным взглядом. — Меня зовут Леонард Эш. Могу я вам помочь чем-нибудь?
— Даже не знаю, — осторожно проговорил Харт. — Возможно, да. Меня зовут Джеймс Харт. Родился здесь, но в детстве меня отсюда увезли. Вернулся сюда впервые. И ничего здесь не узнаю.
— Неудивительно, — сказал Эш. — Просто Шэдоуз-Фолл некоторым образом настраивает вашу память, когда вы покидаете его. Ничего субъективного. Это своеобразный защитный механизм города. Поживете здесь немного, и все воспоминания вернутся. Лучше держите покрепче шляпу, Джеймс: дорожка у вас будет не гладкой.
— Благодарю, — ответил Харт. — Звучит обнадеживающе. Послушайте, что это за чертовски странное место? Я тут уже столько всего насмотрелся…
— То ли еще будет. Шэдоуз-Фолл — настоящий магнит для странного и удивительного. Не говоря уж о противоестественном. Именно этим город привлекает людей со всего света. Это обитель волшебства и фортуны, Джеймс. Здесь начинаются и заканчиваются все сказки. Здесь можно отыскать что угодно и кого угодно. Если они захотят, чтобы их нашли.
— Послушайте, — чуть запальчиво сказал Харт, — день такой жаркий, и я проделал большой путь. Прежде чем вы окончательно свихнете мне мозги, подскажите, есть ли где поблизости место, где можно выпить чего-нибудь прохладительного и перекусить?
— О да, — улыбнулся Эш. — Сам-то я с некоторых пор не замечаю таких неудобств, как жара и тому подобное… Пойдемте, сразу за углом приличный бар, если он опять не переехал.
Леонард развернулся и зашагал прочь, не оглянувшись, идет за ним Харт или нет. А Харт медленно покачал головой и поспешил следом. Раз других добровольцев нет, Эш пригодится для ответов на его вопросы, даже если в них не так много смысла.
— А этот кенотаф, — сказал он, поравнявшись с Эшем — Чья это гробница? В честь кого ее воздвигли?
— Вы о Саркофаге? Это памятник Дедушке-Времени. Его смерть и возрождение празднуется здесь, у Саркофага, в конце каждого года.
— Дедушка-Время… — проговорил Харт.
— Верно. Вот уж если кого можно было бы назвать ответственным за все происходящее здесь, так только его. Он символ течения времени и смены времен года, рождения и смерти. И это делает Дедушку самым могущественным жителем Шэдоуз-Фолла, хотя сам он предпочитает, чтобы его не вмешивали без самой крайней нужды. Он, по сути, третейский судья, обязывающий всех и каждого подчиняться законам. Разумеется, Шэдоуз-Фолл сам по себе больше тяготеет к хаосу, но всегда можно быть уверенным в том, что Время все поставит на свои места. Он занимательный старикан: если хотите, могу вас сводить к нему как-нибудь.
Харт взглянул на спутника:
— Не могли бы вы рассказать мне все это заново чуть попозже? Я едва держусь на ногах…
— Простите, — дружелюбно рассмеялся Эш. — Вам малость не повезло: вы объявились в довольно непростом месте, требующем стольких объяснений, что голова наверняка пойдет кругом. Лучший способ — принимать все как должное. Держите ухо востро, глаза — нараспашку и будьте всегда настороже. Все прояснится, когда поживете здесь немного. Или почти прояснится. Это ведь Шэдоуз-Фолл. Здесь все по-другому.
Оставив позади парк, они отправились по улице, казавшейся на первый взгляд обнадеживающе нормальной — до тех пор, пока Харт случайно не заметил горгулью. Та сидела высоко на фасаде здания и как бы невзначай шлифовала напильником свои зубы. Кое-кто из прохожих кивал Эшу, и тот рассеянно улыбался в ответ.
— А почему каждый раз меняется эпоха? — наконец заговорил Харт, внимательно вглядываясь в приближающийся перекресток. — Начинаешь переходить улицу в одном столетии, а заканчиваешь в другом.
— Время здесь относительно, — легко отвечал Эш. — Только не спрашивайте меня, относительно чего. По сути, люди и пространства заканчивают здесь свой путь, потому что они — часть этого города, и, естественно, те, что жили когда-то в одну эпоху, предпочитают держаться вместе. Оттого-то и соседствуют кварталы: в одном — электричество и канализация, а в соседнем — грязь и нищета средневековья со всеми его скрытыми и явными напастями. Кстати, держитесь в темное время суток подальше от парка: можно наткнуться на динозавров. Ну как, что-нибудь вспоминается ?
— Нет, — покачал головой Харт. — Врать не буду — ничего. Сейчас не могу думать ни о чем, кроме выпивки. До бара еще далеко?
— Почти пришли, — сказал Эш. — Вам там понравится, отдохнете… Джеймс Харт, Джеймс Харт… А знаете, чем больше я думаю о вашем имени, тем более знакомым оно мне кажется. Наверное, это будет звучать смешно, но когда-то в детстве мы были друзьями. Да-да, ничего удивительного. В этом городе подобные совпадения случаются очень часто… Ну, вот мы и пришли.
Харт недоверчиво поглядел на вход в бар — кажется, все пристойно. Тем не менее он жестом предложил Эшу войти первым. Внутри помещения была приятная прохлада, свет не яркий и не тусклый, а в самый раз, чтобы не напрягались глаза. Эш отыскал свободный столик в дальнем углу, и Харт удобно за ним устроился, поджидая, пока Эш принесет напитки. В зале за столиками сидели человек шесть, и внешне никто из них ничем особым не выделялся. Это порадовало Харта, припомнившего грязные забегаловки, в которых он обычно коротал время за рюмкой, — в них даже опилки недолго покрывали пол, потому что их съедали тараканы, а стаканы становились еще грязнее, когда их мыли. Вернулся Эш с парой пива в заиндевевших бокалах, и Харт сразу же осушил чуть ли не половину короткими и жадными глотками. Затем откинулся на спинку стула и тихонько вздохнул, наслаждаясь восхитительной прохладой, медленно расходящейся в груди. Заметив, что Эш не пьет свое пиво, Харт удивленно приподнял бровь:
— Пиво не нравится?
— Да нет, дело не в пиве, — ответил Эш. — Дело во мне самом. С некоторых пор я вообще не пью спиртного, но мне все еще нравится запах пива и холод бокала в руке. Пожалуйста, не обращайте внимания. Пейте на здоровье.
Харт долго и пристально смотрел на Эша, затем мысленно пожал плечами и отпил из своего бокала. Эш казался достаточно безобидным, а в Шэдоуз-Фолле Харт повидал уже много чего более странного, чем человек, заказывающий пиво и не пьющий его.
— Так что же, — наконец сказал он, — говорите, помните меня мальчишкой? А на кого я был похож?
— Трудно сказать… — нахмурился Эш. — Лет-то прошло… Наверное, похожим на лягушонка, как все детишки этого возраста. Если припомнить те штучки, которые сходили мне с рук, — удивительно, как я дожил до половой зрелости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10