Когда родственники умерли в результате несчастного случая, меня взяли к себе и воспитали их друзья. Они переезжали. А мои родители так никогда и не пришли ко мне. Мои приемные родители сообщили мне имя моей матери, но у них не было ее изображения, которое я могла бы увидеть.
– Как звали твоего отца?
– Я точно не знаю.
– Может, Вальдемар?
– Я… Я не знаю… Может быть. Да, возможно.
Я взял ее за руку.
– Пойдем, – сказал я, – мы можем выяснить это потом. Давай уйдем отсюда – из этого места, этой страны, этого мира, наконец. Я знаю секрет, как выбраться из аббатства.
Она пошла со мной вниз по лестнице, назад по нижнему коридору во двор, где я нашел Петерса и представил их друг другу. Петерс тоже был не один. С ним была аппетитная темноволосая девушка очень маленького роста, с которой он только что познакомился среди артистов. Представляя, он назвал ее Трипетта. Она была танцовщица, и он объяснил, что она из деревни с верхней Миссури, совсем недалеко от того места, где он родился. Возможно, они даже дальние родственники.
Я был не склонен обсуждать наши дела в присутствии миниатюрной леди, независимо от ее степени родства моему другу. К счастью, ей надо было спешить на репетицию, и вскоре она простилась с нами, но до этого они с Петерсом условились встретиться снова в этот же день, но позднее.
– Я не знал, что ты назначил это время, – сказал я, когда она ушла. – Я пытаюсь убедить Энни уйти с нами сегодня.
Разговаривая, мы прошли через площадь. День был довольно душный, небо над головой стало темнее, чем обычно.
– Мы не можем, – сказала Энни, – у меня не было возможности объяснить это раньше. Но дело в том, что принцу Просперо не подходят условия, на которых Темплтон и Грисуолд предлагают Ван Кемпелену осуществить свой замысел.
– Ты что-то хочешь знать об этом, Энни? – сказал я. – Я бы не дал и ломаного гроша, чтобы узнать, кто наконец завладеет всем золотом мира. Я отправился в это путешествие лишь для того, чтобы вызволить тебя отсюда, а потом помочь По, если сможем. Я благодарен Сибрайту Элисону за его участие, но ему не грозит голодная смерть от того, что золото станет стоить, ну скажем, половину его нынешней цены. Случай, свидетелями которого мы были сегодня утром, показывает, как своенравен и жесток Просперо. Я считаю, что оставаться возле него небезопасно. А за этими стенами вовсю свирепствует чума. Самое разумное, что мы сейчас можем сделать, это немедленно покинуть это место и бежать до тех пор, пока не окажемся за пределами этой стены.
Она прикрыла своей рукой мою.
– Перри, милый Перри, – сказала она, – если бы все было так просто. Меня тоже совсем не волнует золото. Разве ты не знаешь, что это даже не главное достижение алхимии? Но здесь на карту поставлены судьбы. Если Ван Кемпелен договорится с Темплтоном и Гудфелло, мы не сможем помочь По. Их вмешательство сделает его вечным изгнанником.
– Я не понимаю.
– Это касается возможностей и ключевых связей между личностями. Поверь, я знаю, чем это может обернуться.
– Ты ни разу не упомянула Грисуолда, – сказал я. – Что с ним?
– Я думаю, он уехал назад в Америку.
– Зачем?
– Я не знаю.
Какое-то время мы шли молча. Потом я сказал:
– Лиги говорила, что Грисуолд не просто алхимик и месмерист. Она предполагает, что он, своего рода, колдун.
– Возможно, – сказала она. – Да, это, пожалуй… объяснило бы многое. В нем есть что-то темное и загадочное.
– Тогда я настаиваю, что мы должны бежать, – сказал я. – Мне кажется, не имеет решающего значения, сможет ли здесь и сейчас Ван Кемпелен договорится с Темплтоном и Гудфелло. Главное, когда к делу подключится Грисуолд, они смогут осуществить все, что захотят. Я предлагаю сейчас уйти со сцены и нарушить их планы позднее, в Америке. Элисон, возможно, смог бы тогда нанять охрану, чтобы проводить нас потом домой.
Она покачала головой.
– Мы не знаем, почему уехал Грисуолд, – сказала она. – Но ему нет нужды присутствовать, чтобы процесс происходил. Что если Темплтон и Гудфелло договорятся с Ван Кемпеленом здесь и серьезно решат осуществить работу здесь? Если они преуспеют в трансмутации достаточного количества металла, мы никогда больше не увидим По.
– Они не сделают этого. По все еще в безопасности, – сказал я. – Никто, если он в здравом уме, не будет делать золото, находясь во власти такого человека, как Просперо. И не говорите, что это можно сделать тайно. Золото – тяжелый металл. Было бы неосмотрительно производить его в таком месте, как это, а потом встать перед лицом трудностей по транспортировке его. Пусть делают свое дело, если смогут. Мы остановим их позднее.
– Извини меня, – сказала она. – Мы не можем себе позволить воспользоваться этим. Я буду чувствовать себя виноватой, если это случится, когда мы уедем. А находясь здесь, я, возможно, смогу остановить это.
– Даже если тебя накачают наркотиками? Или воздействуют с помощью месмеризма?
– Я буду осмотрительна в том, что касается еды и напитков. При этом, я сильнее Темплтона. Им не удастся использовать меня снова, как это было в последний раз.
– Если ты им будешь не нужна, они постараются избавиться от тебя. Это безжалостные люди.
– Нет, – уверенно сказала она, – я знаю, что буду нужна им для чего-то другого. Позднее.
Я вспомнил слова Лиги об уничтожении ее личности и содрогнулся. Но сейчас я ничего не мог сказать об этом, так как сам не все еще понимал и не хотел вдаваться в длинные объяснения.
В этот момент я вспомнил, как убил человека. Это было по долгу службы во время боя. Но какая разница в форме ты или нет? Смерть есть смерть. Почему государство должно иметь право решать, кто ее заслужил, а кто – нет? И мне пришло в голову, что самым простым решением нашей проблемы было бы убить Ван Кемпелена. Пусть тайна умрет вместе с ним. Тогда Энни будет спасена, По будет спасен, Элисон будет счастлив. Я воскресил в памяти образ полного пучеглазого человека, который угощал нас чаем, который пожелал нам доброй ночи и удачи, когда мы бросились бежать по крышам. Он казался вполне благопристойным и я не мог заставить себя возненавидеть его за беды, причиной которых он был. В то же время, оставить его в живых означало лишиться Энни. Я, наверное, все же сумел бы ожесточиться и исполнить этот план. Конечно, я постараюсь сделать это как можно безболезненней. Один верный удар саблей…
– Перри!
Энни остановилась и смотрела на меня с выражением ужаса на лице.
– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не делай этого.
– О чем, о чем ты говоришь? – спросил я.
– Я видела тебя с окровавленным клинком, стоящим возле Ван Кемпелена, – сказала она. – Ты должен дать мне обещание, что не убьешь его. Пожалуйста! Мы должны найти другой путь.
Я рассмеялся.
– Пожалуйста, – повторила она.
– Я сам только что видел, – сказал я, – что это значит жить рядом с таким человеком, как ты. Это значит никогда не завести на стороне интрижку и не выпить украдкой с друзьями.
Она улыбнулась.
– Я просто вижу вперед ужасные последствия поступков, – объяснила она.
– Именно это я и имел в виду. А сейчас ты видишь мое обещание?
Она кивнула.
– Постараюсь найти другой путь, – сказал я.
– Спасибо, – сказала она. – Я уверена, что тебе удастся.
Мы прошлись еще немного, и она провела нас по северному зданию, объяснив его планировку. Показала, где были расположены комнаты Темплтона, Гудфелло и Ван Кемпелена, а также большой обеденный зал с огромными часами из черного дерева, которые печально отсчитывали удары на западной стороне зала. Энни сказала, что часы бьют настолько громко и необычно, что если идет музыкальное представление в тот момент, когда наступает новый час, музыканты вынуждены бывают прекратить игру, пока часы не завершат свое дело. Мы проводили ее до комнаты и я условился встретиться снова днем.
Потом я предложил Петерсу похитить ее и ночью вывести отсюда для ее же пользы. Тогда мы смогли направиться домой и там выслеживать Грисуолда.
– Нет, сэр, – сказал он, – она не такая. Она – как Лиги. Вокруг нее облако таинственности. Она знает обо всем лучше вас, и я не буду ей мешать.
– Но даже такие люди не во всем бывают правы, Петерс.
– Это мое последнее слово, Эдди.
– Хорошо, – сказал я. – Мы подождем и посмотрим, что будет дальше.
После этого я каждый день встречался с Энни, и она смогла показать мне Гудфелло – крепкого, грубоватого и улыбчивого – и Темплтона – высокого, худого с глазами-ямками под нависшими бровями. Мы с Петерсом старались не попадаться на глаза Ван Кемпелену, так как не были уверены в его лояльности. Между нами тремя была договоренность, что если он попытается делать золото, мы вмешаемся, даже физически, если возникнет необходимость. Время быстро приближалось к весне, и он ничего не предпринимал. Он, видно, не достиг никакого соглашения ни с кем, как сообщала Энни. Я спрашивал себя, какую тактику он избрал, как долго он собирался мучить такого человека, как Просперо, не рискуя оказаться в новых покоях с глубокой ямой и маятником для личного пользования. У меня было предчувствие, что скоро что-то должно случиться. Возможно, Темплтон и Гудфелло поставят его в такие условия, когда он не сможет отказаться. А может, мы все чего-то ждем? Чего? Что Грисуолд возьмет дело под свой контроль? Интересно, будет ли Энни возражать против убийства Грисуолда, если я сделаю это в справедливом бою?
В последующие дни я вновь и вновь задавался вопросом, не получил ли Петерс секретного указания от Элисона следовать в определенных обстоятельствах воле Энни, а не моей. Хотя этого я никогда не узнаю, все же интересно, стал бы он активно мне противостоять, если бы я сделал попытку забрать Энни отсюда против ее воли. Впрочем, я этого не сделаю. Просто ее доводы убедительны, а я очень обеспокоен тем, чтобы угодить ей.
Петерс, кажется, сам уже целиком поглощен своими чувствами к маленькой танцовщице. Предполагаю, что Трипетта – еще одна причина, по которой он не торопится отсюда.
В свое представление мы вложили больше фантазии. Мы репетировали, стараясь достичь сходства с разыгрываемыми нами персонажами. И все же мы боялись, что нас могут узнать, если мы выйдем на сцену, так как Ван Кемпелен знал нас, и еще мы не исключали возможность, что Грисуолд или даже Темплтон могли с помощью экстра-физических методов воссоздать наше изображение и показать его окружающим. Не было смысла поэтому испытывать судьбу. Но чем больше мы об этом думали, тем чаще приходили к выводу, что с помощью маски или яркой раскраски лица мы могли бы без опасений участвовать в любой комической сценке.
К счастью, не существовало строго установленного графика представлений. Принц или его поверенный вызывали, когда придется, в любое время дня или ночи, одну труппу артистов или другую. Многие из них – обычно музыканты и жонглеры – приходили сами, занимали место среди гостей, поднимали, бросаемые на пол монеты, на тот случай, когда они смогут свободно покинуть аббатство и истратить их по своему усмотрению.
Петерс был более приспособлен к сценической деятельности, чем я. Может быть еще и потому, что это давало ему возможность чаще бывать в обществе Трипетты. Поэтому неудивительно, что однажды вечером он присоединился к группе клоунов и акробатов, которым нужен был кто-нибудь на место их товарища, сломавшего ногу во время выполнения одного из наиболее дерзких трюков. Я не придал этому особого значения, даже и на следующий день, когда вся труппа была приглашена вновь. Я не волновался до тех пор, пока принц не стал просить устраивать для себя соло-представления. Но, как выяснилось, беспокоиться было не о чем.
Цветастый костюм отлично скрывал его мощные бицепсы, и он проявил удивительный талант и умение в клоунаде, которых я от него не ожидал. Для него оказалось делом нескольких дней стать любимым шутом принца.
Вскоре наступил март, и я с возрастающей уверенностью начал понимать, что Петерс для Трипетты был всего лишь очередным увлечением из среды актеров; она не принимала его всерьез.
Однажды я даже позволил себе довольно глупый и бестактный поступок. Отозвав ее в сторону, когда она шла на представление, я не спросил Трипетту напрямик о ее намерениях относительно Петерса, но попытался выяснить, как она, мучая и водя его за нос, может не замечать, что это влияет на его способность играть на сцене и быстро реагировать. А ведь ему нужна ясная голова, если потребуют обстоятельства.
Она одарила меня очаровательной улыбкой и присела в реверансе.
– Да, сэр Гигант? – ответила она на мое приветствие. – Чем могу служить?
– Немного информации, прекрасная мисс, – сказал я. – Вам должно быть известно о внимании моего друга Петерса?
– Шута? Было бы трудно этого не заметить, сэр Гигант, потому что он везде, куда я ни пойду: улыбается, как сумасшедший, кланяется, предлагает цветок.
– Вы ему очень нравитесь, Трипетта. Хотя ваши сердечные дела, конечно, не мое дело, так сказать, дружба обязывает меня выйти за рамки обычной вежливости и спросить о ваших чувствах по отношению к нему. Это, так сказать…
– Чувствую ли я, что шут сам себя дурачит? – закончила она. – Говоря напрямик, мой ответ – да, сэр Гигант. Я не хочу оскорблять чувства деревенского парня, но сам принц Просперо уже два раза мне улыбнулся и отметил мою красоту. У меня гораздо более далеко идущие планы, чем союз с человеком, который является живым воплощением того, что заставило меня покинуть дикие края Америки. Я, сэр Гигант, настоящая леди; я чувствую, скоро я поднимусь на более высокую ступень в жизни и мой вкус и таланты будут по достоинству оценены.
– Спасибо, мисс Трипетта. Очень приятно было услышать что-то конкретное в тумане придворного многословия.
– Всегда к вашим услугам, сэр Гигант, – сказала она, снова приседая в реверансе. – И можете передать вашему другу, что из всех, кого я знала, он исключительный дурак.
– Передам ваш комплимент.
Я сделал поворот на сто восемьдесят градусов и удалился.
Позднее, когда я передал наш разговор Петерсу, опустив вступление, чтобы преподнести его как случайный, он только улыбнулся самой добродушной из своих демонических улыбок и оценил это как проявление остроумия с ее стороны. Тогда я понял, – а может, знал давно – что говорить бесполезно, все равно она разобьет ему сердце, что бы я ни говорил и как бы ни говорил.
Мне очень нужен был совет Лиги или Вальдемара. Но с этим придется подождать.
Это было не просто место, куда она ходила петь. Сегодня она пришла, чтобы побыть одной, что в эти беспокойные дни делала все чаще и чаще. Она шла босая по широкой темной глади; невдалеке от нее море то с шумом накатывало, то отливало; горы, там, где сливались с небом становились медными, эхо от выбрасывающихся на берег волн снова возвращалось в море. Ее контральто выделялось на фоне их низкого гула, когда она повернулась и пошла по пустынной тропинке сквозь клонящийся к земле влажный бурьян, стеклянно-гладкие разноцветные камни, раковины, обломки кораблекрушений, щепки. Именно среди этих морских останков в коралловой пещере она нашла его – оранжевая, красная, зеленая и желтая, все еще пропитанная влагой, она словно вобрала в себя краски всех радуг, стоявших над ней веками. Он отвернулся и вытер глаза, когда почувствовал, что она была близко. Повернувшись снова, он увидел ее.
– Леди, – сказал он, – простите.
– И ты меня прости, – ответила она. – Я думала, что это место для радости.
– Вы…
– Конечно, Энни, – ответила она.
– Но вы такая взрослая!
– Да. Подойди ко мне.
Он подошел и она обняла его.
– Значит, ты моя мама? – спросил он.
– Конечно, – сказала она ему. – Кто угодно, Эдди. Тот, кто тебе больше всего нужен.
Неожиданно он заплакал опять.
– Мне приснилось, – сказал он, – что я взрослый тоже. Это так мучительно…
– Я знаю.
– Я думаю, что не вернусь обратно. Я верю, что буду жить здесь всегда.
– Если хочешь. Где бы ты ни был, ты всегда найдешь здесь свой дом.
Через час или через год он отошел от нее и повернулся.
– Ты слышишь? – спросил он.
Эхо отлива все еще висело в воздухе вокруг них, и она только кивнула в ответ.
– Оно зовет меня.
– Я знаю.
– Я должен идти к нему.
– Нет. Не надо.
– Тогда я хочу. Остальное – боль.
Она схватила его за руку.
– Прости, – сказала она, – я никогда не предполагала, что мир может использовать тебя таким образом. У меня была мечта. Для нас. Ее сломали. Тебя заманили, туда, где боль. Я люблю тебя, Эдди. Ты слишком чист душой, чтобы принять мир, который тебе предлагают.
– Он дал мне видение, Энни.
Она посмотрела в сторону.
– Оно стоило того? – спросила она.
Он поклонился и поцеловал ее руку.
– Конечно, – ответил он.
Они вслушивались в эхо грустного, протяжного, удаляющегося гула. Потом он сказал:
– Теперь я должен идти.
– Подожди немного.
– Тогда спой мне.
Она пела и пение созидало; море стало самой ее песней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Как звали твоего отца?
– Я точно не знаю.
– Может, Вальдемар?
– Я… Я не знаю… Может быть. Да, возможно.
Я взял ее за руку.
– Пойдем, – сказал я, – мы можем выяснить это потом. Давай уйдем отсюда – из этого места, этой страны, этого мира, наконец. Я знаю секрет, как выбраться из аббатства.
Она пошла со мной вниз по лестнице, назад по нижнему коридору во двор, где я нашел Петерса и представил их друг другу. Петерс тоже был не один. С ним была аппетитная темноволосая девушка очень маленького роста, с которой он только что познакомился среди артистов. Представляя, он назвал ее Трипетта. Она была танцовщица, и он объяснил, что она из деревни с верхней Миссури, совсем недалеко от того места, где он родился. Возможно, они даже дальние родственники.
Я был не склонен обсуждать наши дела в присутствии миниатюрной леди, независимо от ее степени родства моему другу. К счастью, ей надо было спешить на репетицию, и вскоре она простилась с нами, но до этого они с Петерсом условились встретиться снова в этот же день, но позднее.
– Я не знал, что ты назначил это время, – сказал я, когда она ушла. – Я пытаюсь убедить Энни уйти с нами сегодня.
Разговаривая, мы прошли через площадь. День был довольно душный, небо над головой стало темнее, чем обычно.
– Мы не можем, – сказала Энни, – у меня не было возможности объяснить это раньше. Но дело в том, что принцу Просперо не подходят условия, на которых Темплтон и Грисуолд предлагают Ван Кемпелену осуществить свой замысел.
– Ты что-то хочешь знать об этом, Энни? – сказал я. – Я бы не дал и ломаного гроша, чтобы узнать, кто наконец завладеет всем золотом мира. Я отправился в это путешествие лишь для того, чтобы вызволить тебя отсюда, а потом помочь По, если сможем. Я благодарен Сибрайту Элисону за его участие, но ему не грозит голодная смерть от того, что золото станет стоить, ну скажем, половину его нынешней цены. Случай, свидетелями которого мы были сегодня утром, показывает, как своенравен и жесток Просперо. Я считаю, что оставаться возле него небезопасно. А за этими стенами вовсю свирепствует чума. Самое разумное, что мы сейчас можем сделать, это немедленно покинуть это место и бежать до тех пор, пока не окажемся за пределами этой стены.
Она прикрыла своей рукой мою.
– Перри, милый Перри, – сказала она, – если бы все было так просто. Меня тоже совсем не волнует золото. Разве ты не знаешь, что это даже не главное достижение алхимии? Но здесь на карту поставлены судьбы. Если Ван Кемпелен договорится с Темплтоном и Гудфелло, мы не сможем помочь По. Их вмешательство сделает его вечным изгнанником.
– Я не понимаю.
– Это касается возможностей и ключевых связей между личностями. Поверь, я знаю, чем это может обернуться.
– Ты ни разу не упомянула Грисуолда, – сказал я. – Что с ним?
– Я думаю, он уехал назад в Америку.
– Зачем?
– Я не знаю.
Какое-то время мы шли молча. Потом я сказал:
– Лиги говорила, что Грисуолд не просто алхимик и месмерист. Она предполагает, что он, своего рода, колдун.
– Возможно, – сказала она. – Да, это, пожалуй… объяснило бы многое. В нем есть что-то темное и загадочное.
– Тогда я настаиваю, что мы должны бежать, – сказал я. – Мне кажется, не имеет решающего значения, сможет ли здесь и сейчас Ван Кемпелен договорится с Темплтоном и Гудфелло. Главное, когда к делу подключится Грисуолд, они смогут осуществить все, что захотят. Я предлагаю сейчас уйти со сцены и нарушить их планы позднее, в Америке. Элисон, возможно, смог бы тогда нанять охрану, чтобы проводить нас потом домой.
Она покачала головой.
– Мы не знаем, почему уехал Грисуолд, – сказала она. – Но ему нет нужды присутствовать, чтобы процесс происходил. Что если Темплтон и Гудфелло договорятся с Ван Кемпеленом здесь и серьезно решат осуществить работу здесь? Если они преуспеют в трансмутации достаточного количества металла, мы никогда больше не увидим По.
– Они не сделают этого. По все еще в безопасности, – сказал я. – Никто, если он в здравом уме, не будет делать золото, находясь во власти такого человека, как Просперо. И не говорите, что это можно сделать тайно. Золото – тяжелый металл. Было бы неосмотрительно производить его в таком месте, как это, а потом встать перед лицом трудностей по транспортировке его. Пусть делают свое дело, если смогут. Мы остановим их позднее.
– Извини меня, – сказала она. – Мы не можем себе позволить воспользоваться этим. Я буду чувствовать себя виноватой, если это случится, когда мы уедем. А находясь здесь, я, возможно, смогу остановить это.
– Даже если тебя накачают наркотиками? Или воздействуют с помощью месмеризма?
– Я буду осмотрительна в том, что касается еды и напитков. При этом, я сильнее Темплтона. Им не удастся использовать меня снова, как это было в последний раз.
– Если ты им будешь не нужна, они постараются избавиться от тебя. Это безжалостные люди.
– Нет, – уверенно сказала она, – я знаю, что буду нужна им для чего-то другого. Позднее.
Я вспомнил слова Лиги об уничтожении ее личности и содрогнулся. Но сейчас я ничего не мог сказать об этом, так как сам не все еще понимал и не хотел вдаваться в длинные объяснения.
В этот момент я вспомнил, как убил человека. Это было по долгу службы во время боя. Но какая разница в форме ты или нет? Смерть есть смерть. Почему государство должно иметь право решать, кто ее заслужил, а кто – нет? И мне пришло в голову, что самым простым решением нашей проблемы было бы убить Ван Кемпелена. Пусть тайна умрет вместе с ним. Тогда Энни будет спасена, По будет спасен, Элисон будет счастлив. Я воскресил в памяти образ полного пучеглазого человека, который угощал нас чаем, который пожелал нам доброй ночи и удачи, когда мы бросились бежать по крышам. Он казался вполне благопристойным и я не мог заставить себя возненавидеть его за беды, причиной которых он был. В то же время, оставить его в живых означало лишиться Энни. Я, наверное, все же сумел бы ожесточиться и исполнить этот план. Конечно, я постараюсь сделать это как можно безболезненней. Один верный удар саблей…
– Перри!
Энни остановилась и смотрела на меня с выражением ужаса на лице.
– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не делай этого.
– О чем, о чем ты говоришь? – спросил я.
– Я видела тебя с окровавленным клинком, стоящим возле Ван Кемпелена, – сказала она. – Ты должен дать мне обещание, что не убьешь его. Пожалуйста! Мы должны найти другой путь.
Я рассмеялся.
– Пожалуйста, – повторила она.
– Я сам только что видел, – сказал я, – что это значит жить рядом с таким человеком, как ты. Это значит никогда не завести на стороне интрижку и не выпить украдкой с друзьями.
Она улыбнулась.
– Я просто вижу вперед ужасные последствия поступков, – объяснила она.
– Именно это я и имел в виду. А сейчас ты видишь мое обещание?
Она кивнула.
– Постараюсь найти другой путь, – сказал я.
– Спасибо, – сказала она. – Я уверена, что тебе удастся.
Мы прошлись еще немного, и она провела нас по северному зданию, объяснив его планировку. Показала, где были расположены комнаты Темплтона, Гудфелло и Ван Кемпелена, а также большой обеденный зал с огромными часами из черного дерева, которые печально отсчитывали удары на западной стороне зала. Энни сказала, что часы бьют настолько громко и необычно, что если идет музыкальное представление в тот момент, когда наступает новый час, музыканты вынуждены бывают прекратить игру, пока часы не завершат свое дело. Мы проводили ее до комнаты и я условился встретиться снова днем.
Потом я предложил Петерсу похитить ее и ночью вывести отсюда для ее же пользы. Тогда мы смогли направиться домой и там выслеживать Грисуолда.
– Нет, сэр, – сказал он, – она не такая. Она – как Лиги. Вокруг нее облако таинственности. Она знает обо всем лучше вас, и я не буду ей мешать.
– Но даже такие люди не во всем бывают правы, Петерс.
– Это мое последнее слово, Эдди.
– Хорошо, – сказал я. – Мы подождем и посмотрим, что будет дальше.
После этого я каждый день встречался с Энни, и она смогла показать мне Гудфелло – крепкого, грубоватого и улыбчивого – и Темплтона – высокого, худого с глазами-ямками под нависшими бровями. Мы с Петерсом старались не попадаться на глаза Ван Кемпелену, так как не были уверены в его лояльности. Между нами тремя была договоренность, что если он попытается делать золото, мы вмешаемся, даже физически, если возникнет необходимость. Время быстро приближалось к весне, и он ничего не предпринимал. Он, видно, не достиг никакого соглашения ни с кем, как сообщала Энни. Я спрашивал себя, какую тактику он избрал, как долго он собирался мучить такого человека, как Просперо, не рискуя оказаться в новых покоях с глубокой ямой и маятником для личного пользования. У меня было предчувствие, что скоро что-то должно случиться. Возможно, Темплтон и Гудфелло поставят его в такие условия, когда он не сможет отказаться. А может, мы все чего-то ждем? Чего? Что Грисуолд возьмет дело под свой контроль? Интересно, будет ли Энни возражать против убийства Грисуолда, если я сделаю это в справедливом бою?
В последующие дни я вновь и вновь задавался вопросом, не получил ли Петерс секретного указания от Элисона следовать в определенных обстоятельствах воле Энни, а не моей. Хотя этого я никогда не узнаю, все же интересно, стал бы он активно мне противостоять, если бы я сделал попытку забрать Энни отсюда против ее воли. Впрочем, я этого не сделаю. Просто ее доводы убедительны, а я очень обеспокоен тем, чтобы угодить ей.
Петерс, кажется, сам уже целиком поглощен своими чувствами к маленькой танцовщице. Предполагаю, что Трипетта – еще одна причина, по которой он не торопится отсюда.
В свое представление мы вложили больше фантазии. Мы репетировали, стараясь достичь сходства с разыгрываемыми нами персонажами. И все же мы боялись, что нас могут узнать, если мы выйдем на сцену, так как Ван Кемпелен знал нас, и еще мы не исключали возможность, что Грисуолд или даже Темплтон могли с помощью экстра-физических методов воссоздать наше изображение и показать его окружающим. Не было смысла поэтому испытывать судьбу. Но чем больше мы об этом думали, тем чаще приходили к выводу, что с помощью маски или яркой раскраски лица мы могли бы без опасений участвовать в любой комической сценке.
К счастью, не существовало строго установленного графика представлений. Принц или его поверенный вызывали, когда придется, в любое время дня или ночи, одну труппу артистов или другую. Многие из них – обычно музыканты и жонглеры – приходили сами, занимали место среди гостей, поднимали, бросаемые на пол монеты, на тот случай, когда они смогут свободно покинуть аббатство и истратить их по своему усмотрению.
Петерс был более приспособлен к сценической деятельности, чем я. Может быть еще и потому, что это давало ему возможность чаще бывать в обществе Трипетты. Поэтому неудивительно, что однажды вечером он присоединился к группе клоунов и акробатов, которым нужен был кто-нибудь на место их товарища, сломавшего ногу во время выполнения одного из наиболее дерзких трюков. Я не придал этому особого значения, даже и на следующий день, когда вся труппа была приглашена вновь. Я не волновался до тех пор, пока принц не стал просить устраивать для себя соло-представления. Но, как выяснилось, беспокоиться было не о чем.
Цветастый костюм отлично скрывал его мощные бицепсы, и он проявил удивительный талант и умение в клоунаде, которых я от него не ожидал. Для него оказалось делом нескольких дней стать любимым шутом принца.
Вскоре наступил март, и я с возрастающей уверенностью начал понимать, что Петерс для Трипетты был всего лишь очередным увлечением из среды актеров; она не принимала его всерьез.
Однажды я даже позволил себе довольно глупый и бестактный поступок. Отозвав ее в сторону, когда она шла на представление, я не спросил Трипетту напрямик о ее намерениях относительно Петерса, но попытался выяснить, как она, мучая и водя его за нос, может не замечать, что это влияет на его способность играть на сцене и быстро реагировать. А ведь ему нужна ясная голова, если потребуют обстоятельства.
Она одарила меня очаровательной улыбкой и присела в реверансе.
– Да, сэр Гигант? – ответила она на мое приветствие. – Чем могу служить?
– Немного информации, прекрасная мисс, – сказал я. – Вам должно быть известно о внимании моего друга Петерса?
– Шута? Было бы трудно этого не заметить, сэр Гигант, потому что он везде, куда я ни пойду: улыбается, как сумасшедший, кланяется, предлагает цветок.
– Вы ему очень нравитесь, Трипетта. Хотя ваши сердечные дела, конечно, не мое дело, так сказать, дружба обязывает меня выйти за рамки обычной вежливости и спросить о ваших чувствах по отношению к нему. Это, так сказать…
– Чувствую ли я, что шут сам себя дурачит? – закончила она. – Говоря напрямик, мой ответ – да, сэр Гигант. Я не хочу оскорблять чувства деревенского парня, но сам принц Просперо уже два раза мне улыбнулся и отметил мою красоту. У меня гораздо более далеко идущие планы, чем союз с человеком, который является живым воплощением того, что заставило меня покинуть дикие края Америки. Я, сэр Гигант, настоящая леди; я чувствую, скоро я поднимусь на более высокую ступень в жизни и мой вкус и таланты будут по достоинству оценены.
– Спасибо, мисс Трипетта. Очень приятно было услышать что-то конкретное в тумане придворного многословия.
– Всегда к вашим услугам, сэр Гигант, – сказала она, снова приседая в реверансе. – И можете передать вашему другу, что из всех, кого я знала, он исключительный дурак.
– Передам ваш комплимент.
Я сделал поворот на сто восемьдесят градусов и удалился.
Позднее, когда я передал наш разговор Петерсу, опустив вступление, чтобы преподнести его как случайный, он только улыбнулся самой добродушной из своих демонических улыбок и оценил это как проявление остроумия с ее стороны. Тогда я понял, – а может, знал давно – что говорить бесполезно, все равно она разобьет ему сердце, что бы я ни говорил и как бы ни говорил.
Мне очень нужен был совет Лиги или Вальдемара. Но с этим придется подождать.
Это было не просто место, куда она ходила петь. Сегодня она пришла, чтобы побыть одной, что в эти беспокойные дни делала все чаще и чаще. Она шла босая по широкой темной глади; невдалеке от нее море то с шумом накатывало, то отливало; горы, там, где сливались с небом становились медными, эхо от выбрасывающихся на берег волн снова возвращалось в море. Ее контральто выделялось на фоне их низкого гула, когда она повернулась и пошла по пустынной тропинке сквозь клонящийся к земле влажный бурьян, стеклянно-гладкие разноцветные камни, раковины, обломки кораблекрушений, щепки. Именно среди этих морских останков в коралловой пещере она нашла его – оранжевая, красная, зеленая и желтая, все еще пропитанная влагой, она словно вобрала в себя краски всех радуг, стоявших над ней веками. Он отвернулся и вытер глаза, когда почувствовал, что она была близко. Повернувшись снова, он увидел ее.
– Леди, – сказал он, – простите.
– И ты меня прости, – ответила она. – Я думала, что это место для радости.
– Вы…
– Конечно, Энни, – ответила она.
– Но вы такая взрослая!
– Да. Подойди ко мне.
Он подошел и она обняла его.
– Значит, ты моя мама? – спросил он.
– Конечно, – сказала она ему. – Кто угодно, Эдди. Тот, кто тебе больше всего нужен.
Неожиданно он заплакал опять.
– Мне приснилось, – сказал он, – что я взрослый тоже. Это так мучительно…
– Я знаю.
– Я думаю, что не вернусь обратно. Я верю, что буду жить здесь всегда.
– Если хочешь. Где бы ты ни был, ты всегда найдешь здесь свой дом.
Через час или через год он отошел от нее и повернулся.
– Ты слышишь? – спросил он.
Эхо отлива все еще висело в воздухе вокруг них, и она только кивнула в ответ.
– Оно зовет меня.
– Я знаю.
– Я должен идти к нему.
– Нет. Не надо.
– Тогда я хочу. Остальное – боль.
Она схватила его за руку.
– Прости, – сказала она, – я никогда не предполагала, что мир может использовать тебя таким образом. У меня была мечта. Для нас. Ее сломали. Тебя заманили, туда, где боль. Я люблю тебя, Эдди. Ты слишком чист душой, чтобы принять мир, который тебе предлагают.
– Он дал мне видение, Энни.
Она посмотрела в сторону.
– Оно стоило того? – спросила она.
Он поклонился и поцеловал ее руку.
– Конечно, – ответил он.
Они вслушивались в эхо грустного, протяжного, удаляющегося гула. Потом он сказал:
– Теперь я должен идти.
– Подожди немного.
– Тогда спой мне.
Она пела и пение созидало; море стало самой ее песней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24