Здесь были все, вся толпа: Дэйво, Сьюзи, Никси (удолбанный на всю голову) и Чарлин. Помещение ломилось от тел. Две девицы танцевали вдвоём, а Чар - с каким-то чуваком. Пол и Никси курили: только не гаш, а опиум. Большинство английских торчков не колят, а курят «чёрный». Иглы - это чисто шотландская, точнее, эдинбургская заморочка. Тем не менее я с ними пыхнул.
- Ахуенна рат опяць цибя видзиць, стырина! - Никси похлопал меня по спине. Заметив Джи, он прошептал: - Пиришол на стыричкоф, да? - Я вывел малого ублюдка вперёд. У меня не хватало смелости бросить этого чувака после всего, что я от него услышал.
- Здоруво, брат. Рад тебя видеть. Это Джи. Мой хороший друг. Живёт в Стоуки, - я похлопал Джи по спине. У бедного мудачка было такое же выражение лица, как у кролика в клетке, который просит листочек салата.
Я пошёл прошвырнуться, оставив Джи с Полом и Никси разговаривать о «Наполи», «Ливерпуле» и прочей фигне - на международном мужском языке футбола. Иногда меня прикалывают эти разговоры, но бывает, их бессмысленная нудотность меня заёбывает.
На кухне два чувака спорят о подушном налоге. Один парень просто прикалывается, а второй - ебучий бесхребетный дебильный тори-лейбористский холоп.
- Ты двойной ёбаный мудак. Во-первых, потому что ты думаешь, будто у лейбористов есть хоть какие-то шансы снова придти к власти в этом столетии, и во-вторых, потому что ты думаешь, что если они даже придут к власти, то от этого хоть что-нибудь, на хуй, изменится, - я бесцеременно вмешиваюсь в их разговор и осаживаю чувака. Он стоит с отвисшей челюстью, а второй парень смеётся.
- Иминна эта я и хацел рсталкаваць этаму ублютку, - говорит он с бирмингемским акцентом.
Я откалываюсь от них, оставляя холопа в недоумении. Захожу в спальню, где какой-то чувак лижет какую-то девицу, а в трёх футах от них ширяются какие-то «чернушники». Я смотрю на торчков. Ёбаный в рот, они ширяются баянами, и всё такое. А я тут теории строю.
- Хочешь заснять, чувак? - спрашивает меня тощий «гот», который варит дрянь.
- Хочешь получить по ебалу, сука? - отвечаю я вопросом на вопрос. Он отворачивается и продолжает варить. Какое-то время я смотрю на его макушку. Видя, что он пересрал, я попускаюсь. Стоит мне приехать на юг, и у меня всегда появляется эта заморочка. Через пару дней она проходит. Мне кажется, я знаю, откуда она берётся, но это слишком долго объяснять и слишком жалко звучит. Выходя из комнаты, я слышу, как девица стонет на кровати, а чувак говорит ей:
- Какая у цибя сладзинькая пиздзёнка…
Шатаясь, выхожу в дверь; в ушах снова звучит этот нежный, медленный голос: «Какая у цибя сладзинькая пиздзёнка…» и мне сразу становится ясно, что мне нужно.
Выбор у меня невелик. Что касается потрахаться, здесь особо не разгуляешься. В этот утренний час самые лакомые тёлки либо уже выебаны, либо уже съебались. Чарлин сняли, та тётка, которую Дохлый трахнул на её 21-й день рождения, тоже. Забита даже девица с глазами, как у Марти Фельдман, и волосами, как на лобке.
И так всю жизнь, бля. Приходишь раньше всех, ужираешься или удалбливаешься со скуки и забиваешь на всё или являешься к шапочному разбору.
Малыш Джи стоит у камина и потягивает из банки «лагер». Он кажется испуганным и захмелевшим. Я говорю себе, что всё это может закончиться тем, что я отдрючу этого чувачка в его толстый пердильник.
От этой мысли мне становится хуёво. Впрочем, в отпуске все мы кобеля и шлюхи.
Дурная кровь
Я познакомился с Аланом Вентерсом в группе самопомощи «ВИЧ - положительно», хотя он недолго был членом этой группы. Вентерс никогда не заботился о своём здоровье и вскоре заразился одной из многих оппортунистических инфекций, которым мы подвержены. Меня всегда забавлял этот термин - «оппортунистическая инфекция». Он вызывает у меня самые приятные ассоциации. Я тут же вспоминаю об «оппортунизме» предпринимателя, который нарушает рыночный баланс, или «оппортунизме» нападающего на скамье штрафников. Ох, и хитрые сучата, эти оппортунистические инфекции.
Члены группы находились примерно в одинаковом состоянии здоровья. Мы все были ВИЧ-инфицированные, но в основном асимптоматические. На наших собраниях витал дух паранойи: каждый пытался украдкой проверить, не распухли ли у другого лимфатические узлы. Знаете, как неприятно, когда во время разговора собеседник скользит взглядом по твоей шее?
Такой тип поведения только усиливал ощущение нереальности, которое не покидало меня в то время. Я не мог понять, что со мной произошло. Результаты анализов казались поначалу невероятными и совершенно не соответствовали моему самочувствию и здоровому виду. Несмотря на два повторных анализа, в глубине души я был уверен, что произошла какая-то ошибка. Моё самообольщение было поколеблено, когда Донна перестала со мной встречаться, но оно всегда оставалось где-то под спудом вместе с непреклонной решимостью. Мы всегда верим только тому, чему хотим верить.
Я перестал ходить на заседания группы, после того как Алана Вентерса положили в приют. Это меня расстроило, и вообще, мне хотелось его проведать. Том, мой шеф и один из консультантов группы, не одобрил моего решения.
- Послушай, Дэви, я понимаю, что было бы очень хорошо навестить Алана в приюте, хорошо для него. Но в данный момент меня больше беспокоишь ты. У тебя прекрасное самочувствие, и цель группы - заставить нас жить полноценной жизнью. Мы не должны отказываться от радостей жизни только потому, что мы ВИЧ-инфицированные…
Бедняга Том. Этот был его первый ляпсус.
- Что значит «мы», Том? Ты что, член королевской семьи? А если ты ВИЧ-инфицированный, то нельзя ли поподробнее?
Здоровые розовые щёки Тома покраснели. Здесь он был бессилен. За многие годы интенсивного межличностного общения он научился сдерживать себя на визуальном и вербальном уровнях. Его смущение не выдавали ни бегающий взгляд, ни дрогнувший голос. Но, к сожалению, старина Том ничего не мог поделать с пылающими красными пятнами, которые выступали у него на щеках в таких случаях.
- Прости меня, - самоуверенно извинился Том. Он имел право на ошибку. Он всегда говорил, что у людей есть это право. Попробуй рассказать об этом моей нарушенной иммунной системе.
- Просто меня беспокоит то, что ты решил проводить время с Аланом. Наблюдение за тем, как он угасает, не принесёт тебе пользы, и кроме того, Алан был не самым положительным членом группы.
- Зато он был самым ВИЧ-положительным.
Том решил не обращать внимания на мою остроту. Он имел право не реагировать на негативное поведение окружающих. «У всех нас есть такое право», - говорил он нам. Мне нравился Том: он одиноко взрыхлял свою борозду, всегда стараясь быть положительным. Я подумал о том, что моя работа, состоявшая в наблюдении за тем, как жестокий скальпель Хауисона вскрывал дремлющие тела, была гнетущей и отчуждающей. Но это было сплошное удовольствие по сравнению с наблюдением за тем, как души расстаются с телом. Как раз этим-то и занимался Том на заседаниях группы.
Большинство членов группы «ВИЧ - положительно» были внутривенными наркоманами. Они подхватили ВИЧ в наркоманских притонах, которые расплодились у нас в городе в середине восьмидесятых, после того как закрыли магазин хирургических принадлежностей на Бред-стрит. Это остановило приток новых игл и шприцев. С тех пор наркоманы стали пользоваться большими общими шприцами, и с этого всё началось. У меня есть друг по имени Томми, которого присадили на иглу эти парни из Лейта. Одного из них я знаю, его зовут Марк Рентон, я работал вместе с ним, когда ещё был пацаном. По иронии судьбы, Марк колется уже много лет, но, насколько мне известно, он до сих пор не ВИЧ-инфицированный, а я никогда в жизни не притрагивался к этой штуке. Впрочем, в нашей группе довольно много героинистов, и наверное, он скорее исключение, чем правило.
На заседаниях группы обычно царила напряжённая атмосфера. Наркоманы ненавидели двух гомосексуалистов. Они считали, что ВИЧ изначально попал в городскую наркоманскую среду через одного педика-домовладельца, который трахал своих постояльцев-торчков в счёт квартплаты. Я и две женщины, одна из которых не кололась, хотя её сексуальный партнёр был героинистом, ненавидели всех, потому что мы не были ни гомосексуалистами, ни наркоманами. Вначале я, как и все остальные, считал себя «безвинно» заражённым. В те времена ещё можно было винить во всём «чернушников» и голубых. Однако я видел плакаты и читал брошюры. Помню, как в эпоху панка «Секс Пистолз» пели о том, что «невиноватых нет». Это сущая правда. Нужно только прибавить к этому, что некоторые виноваты больше других. Это снова напомнило мне о Вентерсе.
Я давал ему шанс - шанс раскаяться. Хотя этот ублюдок его и не заслужил. На заседании группы я сказал первую ложь, первую в цепи других, с помощью которых я собирался завладеть душой Алана Вентерса.
Я сказал группе, что занимался открытым небезопасным сексом со здоровыми людьми, прекрасно зная о том, что я ВИЧ-инфицированный, и что я в этом раскаиваюсь. В комнате повисла мёртвая тишина.
Присутствующие нервно заёрзали на стульях. Потом женщина по имени Линда расплакалась, качая головой. Том спросил у неё, не желает ли она покинуть заседание. Она отказалась, ей хотелось подождать и услышать, что скажут другие, и она злобно глянула в мою сторону. Но я практически не обращал на неё внимания и не сводил глаз с Вентерса. У него было характерное, вечно скучающее выражение лица. Я мог бы поклясться, что по его губам пробежала неуловимая усмешка.
- Нужно набраться смелости, чтобы сказать такое, Дэви. Я уверен, что это стоило тебе большого мужества, - торжественно произнёс Том.
Ничегошеньки не стоило, хрен ты тупой, я соврал. Я пожал плечами.
- Я уверен, что с твоих плеч упал колоссальный груз вины, - продолжал Том, подняв брови и приглашая меня к разговору. На сей раз я воспользовался этой возможностью.
- Да, Том. Если б я только мог разделить свои чувства со всеми вами. Это ужасно… Я не думаю, что люди простят…
Другая женщина в группе, Марджори, отпустила какое-то оскорбительное замечание в мой адрес, но я этого даже не заметил, а Линда продолжала рыдать. От говнюка же, сидевшего напротив меня, не последовало никакой реакции. Меня раздражали его эгоизм и аморальность. Мне хотелось разорвать его голыми руками, прямо здесь и сейчас. Но я старался управлять своими эмоциями, упиваясь роскошным планом его уничтожения. Болезнь может завладеть его телом: это была её победа, какой бы злобной силой она ни была. Моя победа будет более глобальной, более сокрушительной. Я хотел сломить его дух. Я собирался нанести смертельные раны его якобы бессмертной душе. Аминь.
Том окинул взглядом всю группу:
- Кто-нибудь сопереживает Дэви? Как вы относитесь к этому?
После паузы, во время которой я пожирал глазами бесстрастное лицо Вентерса, малой Гогси, наркоман из нашей группы, истерически загоготал. Потом он разразился кошмарной речью, которую я ждал услышать от Вентерса.
- Хорошо, что Дэви это сказал… я сделал то же самое… я сделал, блядь, то же самое… ни в чём не повинная девица, которая ни хера никому не сделала… я возненавидел весь мир… в смысле… просто я подумал, почему это должно меня ебать? Что у меня есть в жизни… мне двадцать три года, а у меня ничего нет, даже ёбаной работы… почему это должно меня волновать… когда я сказал девице, она страшно расстроилась… разревелась, как малое дитя, - после этого он посмотрел на меня и улыбнулся сквозь слёзы самой прекрасной улыбкой, которую я видел в своей жизни. -…но всё было в порядке. Она сдала анализы. Три раза в течение шести месяцев. И ничего. Она не заразилась…
Марджори, которая заразилась в аналогичных обстоятельствах, зашипела на нас. И тогда это произошло. Сука Вентерс завращал глазами и улыбнулся мне. Сработало. Наступил решающий момент. Злость ещё не прошла, но она смешалась с огромным спокойствием, могучей ясностью. Я улыбнулся ему в ответ, ощущая себя спрятавшимся в воде крокодилом, который выследил нежного пушистого зверька, пришедшего к реке на водопой.
- Не… - жалобно проскулил Гогси в сторону Марджори, - всё было не так… ждать её результаты анализов было ещё хуже, чем ждать свои… вы не понимаете… и я не понимаю… вернее, не понимал… всё не так…
Том пришёл на помощь дрожащей, косноязычной массе, в которую он превратился.
- Не будем забывать об ужасной злости, обиде и горечи, которую все вы испытали, узнав о том, что вы заразились ВИЧем.
Это было приглашение к очередной из наших привычных, нескончаемых дискуссий. Том называл это «преодолением нашего гнева» посредством «примирения с реальностью». Эта процедура преследовала терапевтическую цель, и именно такой она представлялась многим участникам группы, но я находил её утомительной и тоскливой. Возможно, потому, что у меня самого была другая повестка дня.
В эту полемику о личной ответственности Вентерс вносил, как обычно, свою полезную и содержательную лепту:
- Чушь, - восклицал он, когда кто-нибудь страстно доказывал свою точку зрения. Том, как всегда, спрашивал его, почему он так считает.
- Просто так, - отвечал Вентерс, пожимая плечами. Том просил его объяснить.
- Просто один человек думает так, а другой - иначе.
В ответ на это Том спрашивал Алана, какова его точка зрения. Алан говорил: «Мне по барабану» или «Мне насрать». Точно не припомню.
Тогда Том спрашивал его, зачем он сюда пришёл. Вентерс говорил:
- Я могу уйти.
Он уходил, и обстановка мгновенно разряжалась. Было такое ощущение, будто кто-то испустил зловоннейший бздёх, а потом каким-то невероятным образом всосал его обратно в задницу.
Впрочем, он всегда возвращался обратно, с насмешливым, злорадным выражением лица. Казалось, Вентерс был единственным из нас, который считал себя бессмертным. Он с наслаждением наблюдал за тем, как другие старались быть положительными, а потом унижал их. Он никогда не наглел настолько, чтобы его выгнали из группы, но значительно снижал её моральный дух. Болезнь, терзавшая его тело, была цветочками по сравнению с гораздо более мрачным недугом, которым был поражён его больной разум.
Как это ни странно, Вентерс считал меня родственной душой и даже не подозревал о том, что я посещаю эти заседания лишь затем, чтобы как можно лучше его изучить. Я никогда не выступал в группе и напускал на себя циничный вид всякий раз, когда выступал кто-нибудь другой. Такое поведение позволило мне сблизиться с Аланом Вентерсом.
Подружиться с этим парнем было несложно. Больше никто не хотел с ним общаться: я стал его другом просто за неимением лучшего. Мы начали вместе пить: он - безрассудно, я -осторожно. Я принялся знакомиться с его жизнью, упорно, тщательно и методично накапливая сведения. Я закончил химический факультет Стратклайдского университета, но никогда не подходил к изучению научных дисциплин с такой скрупулёзностью и таким воодушевлением, с какими я подошёл к изучению Вентерса.
Как большинство ВИЧ-инфицированных в Эдинбурге, Вентерс заразился через чужую иглу, принимая героин. По нелепой случайности, ему поставили положительный диагноз на ВИЧ уже после того, как он спрыгнул с иглы, но теперь он стал горьким пьяницей. Судя по тому, что он пил всё без разбора, нередко во время затяжного запоя набивая себе желудок несвежими булочками и тостами, его ослабленный организм мог стать лёгкой добычей для всевозможных инфекций-убийц. В период общения с ним я уверенно предрекал, что его дни сочтены.
Так оно и вышло: вскоре в его крови гуляли сотни вирусов. Но ему было всё равно. Вентерс вёл прежнюю жизнь. Он начал посещать приют, или «отделение», как они его называют: вначале, как амбулаторный больной, а потом ему выделили личную койку.
Когда я ездил к нему в приют, почему-то всегда шёл дождь: мокрый, ледяной, обложной дождь с ветром, пронизывающим все твои одёжки, как рентгеновский луч. Простыть значило заболеть, а заболеть значило умереть, но в то время это не имело для меня значения. Теперь я, конечно, забочусь о своём здоровье, но тогда я был полностью поглощён одной задачей: её нужно было выполнить во что бы то ни стало.
Здание приюта нельзя было назвать мрачным. Серые блоки облицевали приятной жёлтой кирпичной кладкой. Но подъездной дороги, вымощенной жёлтым кирпичом, всё же не предвиделось.
С каждым посещением Алана Вентерса приближался час моей последней, окончательной мести. Вскоре наступил момент, когда уже не приходилось рассчитывать на искренние извинения с его стороны. Одно время мне даже казалось, что я хочу не столько отомстить за себя, сколько услышать от Вентерса слова раскаяния. Если бы я их добился, то умер бы с верой в исконную доброту человеческой души.
Бренный сосуд из кожи и костей, вмещавший в себе жизненные силы Вентерса, не мог служить жилищем ни для какой души и менее всего для той, на которую можно было бы возложить надежды человечества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
- Ахуенна рат опяць цибя видзиць, стырина! - Никси похлопал меня по спине. Заметив Джи, он прошептал: - Пиришол на стыричкоф, да? - Я вывел малого ублюдка вперёд. У меня не хватало смелости бросить этого чувака после всего, что я от него услышал.
- Здоруво, брат. Рад тебя видеть. Это Джи. Мой хороший друг. Живёт в Стоуки, - я похлопал Джи по спине. У бедного мудачка было такое же выражение лица, как у кролика в клетке, который просит листочек салата.
Я пошёл прошвырнуться, оставив Джи с Полом и Никси разговаривать о «Наполи», «Ливерпуле» и прочей фигне - на международном мужском языке футбола. Иногда меня прикалывают эти разговоры, но бывает, их бессмысленная нудотность меня заёбывает.
На кухне два чувака спорят о подушном налоге. Один парень просто прикалывается, а второй - ебучий бесхребетный дебильный тори-лейбористский холоп.
- Ты двойной ёбаный мудак. Во-первых, потому что ты думаешь, будто у лейбористов есть хоть какие-то шансы снова придти к власти в этом столетии, и во-вторых, потому что ты думаешь, что если они даже придут к власти, то от этого хоть что-нибудь, на хуй, изменится, - я бесцеременно вмешиваюсь в их разговор и осаживаю чувака. Он стоит с отвисшей челюстью, а второй парень смеётся.
- Иминна эта я и хацел рсталкаваць этаму ублютку, - говорит он с бирмингемским акцентом.
Я откалываюсь от них, оставляя холопа в недоумении. Захожу в спальню, где какой-то чувак лижет какую-то девицу, а в трёх футах от них ширяются какие-то «чернушники». Я смотрю на торчков. Ёбаный в рот, они ширяются баянами, и всё такое. А я тут теории строю.
- Хочешь заснять, чувак? - спрашивает меня тощий «гот», который варит дрянь.
- Хочешь получить по ебалу, сука? - отвечаю я вопросом на вопрос. Он отворачивается и продолжает варить. Какое-то время я смотрю на его макушку. Видя, что он пересрал, я попускаюсь. Стоит мне приехать на юг, и у меня всегда появляется эта заморочка. Через пару дней она проходит. Мне кажется, я знаю, откуда она берётся, но это слишком долго объяснять и слишком жалко звучит. Выходя из комнаты, я слышу, как девица стонет на кровати, а чувак говорит ей:
- Какая у цибя сладзинькая пиздзёнка…
Шатаясь, выхожу в дверь; в ушах снова звучит этот нежный, медленный голос: «Какая у цибя сладзинькая пиздзёнка…» и мне сразу становится ясно, что мне нужно.
Выбор у меня невелик. Что касается потрахаться, здесь особо не разгуляешься. В этот утренний час самые лакомые тёлки либо уже выебаны, либо уже съебались. Чарлин сняли, та тётка, которую Дохлый трахнул на её 21-й день рождения, тоже. Забита даже девица с глазами, как у Марти Фельдман, и волосами, как на лобке.
И так всю жизнь, бля. Приходишь раньше всех, ужираешься или удалбливаешься со скуки и забиваешь на всё или являешься к шапочному разбору.
Малыш Джи стоит у камина и потягивает из банки «лагер». Он кажется испуганным и захмелевшим. Я говорю себе, что всё это может закончиться тем, что я отдрючу этого чувачка в его толстый пердильник.
От этой мысли мне становится хуёво. Впрочем, в отпуске все мы кобеля и шлюхи.
Дурная кровь
Я познакомился с Аланом Вентерсом в группе самопомощи «ВИЧ - положительно», хотя он недолго был членом этой группы. Вентерс никогда не заботился о своём здоровье и вскоре заразился одной из многих оппортунистических инфекций, которым мы подвержены. Меня всегда забавлял этот термин - «оппортунистическая инфекция». Он вызывает у меня самые приятные ассоциации. Я тут же вспоминаю об «оппортунизме» предпринимателя, который нарушает рыночный баланс, или «оппортунизме» нападающего на скамье штрафников. Ох, и хитрые сучата, эти оппортунистические инфекции.
Члены группы находились примерно в одинаковом состоянии здоровья. Мы все были ВИЧ-инфицированные, но в основном асимптоматические. На наших собраниях витал дух паранойи: каждый пытался украдкой проверить, не распухли ли у другого лимфатические узлы. Знаете, как неприятно, когда во время разговора собеседник скользит взглядом по твоей шее?
Такой тип поведения только усиливал ощущение нереальности, которое не покидало меня в то время. Я не мог понять, что со мной произошло. Результаты анализов казались поначалу невероятными и совершенно не соответствовали моему самочувствию и здоровому виду. Несмотря на два повторных анализа, в глубине души я был уверен, что произошла какая-то ошибка. Моё самообольщение было поколеблено, когда Донна перестала со мной встречаться, но оно всегда оставалось где-то под спудом вместе с непреклонной решимостью. Мы всегда верим только тому, чему хотим верить.
Я перестал ходить на заседания группы, после того как Алана Вентерса положили в приют. Это меня расстроило, и вообще, мне хотелось его проведать. Том, мой шеф и один из консультантов группы, не одобрил моего решения.
- Послушай, Дэви, я понимаю, что было бы очень хорошо навестить Алана в приюте, хорошо для него. Но в данный момент меня больше беспокоишь ты. У тебя прекрасное самочувствие, и цель группы - заставить нас жить полноценной жизнью. Мы не должны отказываться от радостей жизни только потому, что мы ВИЧ-инфицированные…
Бедняга Том. Этот был его первый ляпсус.
- Что значит «мы», Том? Ты что, член королевской семьи? А если ты ВИЧ-инфицированный, то нельзя ли поподробнее?
Здоровые розовые щёки Тома покраснели. Здесь он был бессилен. За многие годы интенсивного межличностного общения он научился сдерживать себя на визуальном и вербальном уровнях. Его смущение не выдавали ни бегающий взгляд, ни дрогнувший голос. Но, к сожалению, старина Том ничего не мог поделать с пылающими красными пятнами, которые выступали у него на щеках в таких случаях.
- Прости меня, - самоуверенно извинился Том. Он имел право на ошибку. Он всегда говорил, что у людей есть это право. Попробуй рассказать об этом моей нарушенной иммунной системе.
- Просто меня беспокоит то, что ты решил проводить время с Аланом. Наблюдение за тем, как он угасает, не принесёт тебе пользы, и кроме того, Алан был не самым положительным членом группы.
- Зато он был самым ВИЧ-положительным.
Том решил не обращать внимания на мою остроту. Он имел право не реагировать на негативное поведение окружающих. «У всех нас есть такое право», - говорил он нам. Мне нравился Том: он одиноко взрыхлял свою борозду, всегда стараясь быть положительным. Я подумал о том, что моя работа, состоявшая в наблюдении за тем, как жестокий скальпель Хауисона вскрывал дремлющие тела, была гнетущей и отчуждающей. Но это было сплошное удовольствие по сравнению с наблюдением за тем, как души расстаются с телом. Как раз этим-то и занимался Том на заседаниях группы.
Большинство членов группы «ВИЧ - положительно» были внутривенными наркоманами. Они подхватили ВИЧ в наркоманских притонах, которые расплодились у нас в городе в середине восьмидесятых, после того как закрыли магазин хирургических принадлежностей на Бред-стрит. Это остановило приток новых игл и шприцев. С тех пор наркоманы стали пользоваться большими общими шприцами, и с этого всё началось. У меня есть друг по имени Томми, которого присадили на иглу эти парни из Лейта. Одного из них я знаю, его зовут Марк Рентон, я работал вместе с ним, когда ещё был пацаном. По иронии судьбы, Марк колется уже много лет, но, насколько мне известно, он до сих пор не ВИЧ-инфицированный, а я никогда в жизни не притрагивался к этой штуке. Впрочем, в нашей группе довольно много героинистов, и наверное, он скорее исключение, чем правило.
На заседаниях группы обычно царила напряжённая атмосфера. Наркоманы ненавидели двух гомосексуалистов. Они считали, что ВИЧ изначально попал в городскую наркоманскую среду через одного педика-домовладельца, который трахал своих постояльцев-торчков в счёт квартплаты. Я и две женщины, одна из которых не кололась, хотя её сексуальный партнёр был героинистом, ненавидели всех, потому что мы не были ни гомосексуалистами, ни наркоманами. Вначале я, как и все остальные, считал себя «безвинно» заражённым. В те времена ещё можно было винить во всём «чернушников» и голубых. Однако я видел плакаты и читал брошюры. Помню, как в эпоху панка «Секс Пистолз» пели о том, что «невиноватых нет». Это сущая правда. Нужно только прибавить к этому, что некоторые виноваты больше других. Это снова напомнило мне о Вентерсе.
Я давал ему шанс - шанс раскаяться. Хотя этот ублюдок его и не заслужил. На заседании группы я сказал первую ложь, первую в цепи других, с помощью которых я собирался завладеть душой Алана Вентерса.
Я сказал группе, что занимался открытым небезопасным сексом со здоровыми людьми, прекрасно зная о том, что я ВИЧ-инфицированный, и что я в этом раскаиваюсь. В комнате повисла мёртвая тишина.
Присутствующие нервно заёрзали на стульях. Потом женщина по имени Линда расплакалась, качая головой. Том спросил у неё, не желает ли она покинуть заседание. Она отказалась, ей хотелось подождать и услышать, что скажут другие, и она злобно глянула в мою сторону. Но я практически не обращал на неё внимания и не сводил глаз с Вентерса. У него было характерное, вечно скучающее выражение лица. Я мог бы поклясться, что по его губам пробежала неуловимая усмешка.
- Нужно набраться смелости, чтобы сказать такое, Дэви. Я уверен, что это стоило тебе большого мужества, - торжественно произнёс Том.
Ничегошеньки не стоило, хрен ты тупой, я соврал. Я пожал плечами.
- Я уверен, что с твоих плеч упал колоссальный груз вины, - продолжал Том, подняв брови и приглашая меня к разговору. На сей раз я воспользовался этой возможностью.
- Да, Том. Если б я только мог разделить свои чувства со всеми вами. Это ужасно… Я не думаю, что люди простят…
Другая женщина в группе, Марджори, отпустила какое-то оскорбительное замечание в мой адрес, но я этого даже не заметил, а Линда продолжала рыдать. От говнюка же, сидевшего напротив меня, не последовало никакой реакции. Меня раздражали его эгоизм и аморальность. Мне хотелось разорвать его голыми руками, прямо здесь и сейчас. Но я старался управлять своими эмоциями, упиваясь роскошным планом его уничтожения. Болезнь может завладеть его телом: это была её победа, какой бы злобной силой она ни была. Моя победа будет более глобальной, более сокрушительной. Я хотел сломить его дух. Я собирался нанести смертельные раны его якобы бессмертной душе. Аминь.
Том окинул взглядом всю группу:
- Кто-нибудь сопереживает Дэви? Как вы относитесь к этому?
После паузы, во время которой я пожирал глазами бесстрастное лицо Вентерса, малой Гогси, наркоман из нашей группы, истерически загоготал. Потом он разразился кошмарной речью, которую я ждал услышать от Вентерса.
- Хорошо, что Дэви это сказал… я сделал то же самое… я сделал, блядь, то же самое… ни в чём не повинная девица, которая ни хера никому не сделала… я возненавидел весь мир… в смысле… просто я подумал, почему это должно меня ебать? Что у меня есть в жизни… мне двадцать три года, а у меня ничего нет, даже ёбаной работы… почему это должно меня волновать… когда я сказал девице, она страшно расстроилась… разревелась, как малое дитя, - после этого он посмотрел на меня и улыбнулся сквозь слёзы самой прекрасной улыбкой, которую я видел в своей жизни. -…но всё было в порядке. Она сдала анализы. Три раза в течение шести месяцев. И ничего. Она не заразилась…
Марджори, которая заразилась в аналогичных обстоятельствах, зашипела на нас. И тогда это произошло. Сука Вентерс завращал глазами и улыбнулся мне. Сработало. Наступил решающий момент. Злость ещё не прошла, но она смешалась с огромным спокойствием, могучей ясностью. Я улыбнулся ему в ответ, ощущая себя спрятавшимся в воде крокодилом, который выследил нежного пушистого зверька, пришедшего к реке на водопой.
- Не… - жалобно проскулил Гогси в сторону Марджори, - всё было не так… ждать её результаты анализов было ещё хуже, чем ждать свои… вы не понимаете… и я не понимаю… вернее, не понимал… всё не так…
Том пришёл на помощь дрожащей, косноязычной массе, в которую он превратился.
- Не будем забывать об ужасной злости, обиде и горечи, которую все вы испытали, узнав о том, что вы заразились ВИЧем.
Это было приглашение к очередной из наших привычных, нескончаемых дискуссий. Том называл это «преодолением нашего гнева» посредством «примирения с реальностью». Эта процедура преследовала терапевтическую цель, и именно такой она представлялась многим участникам группы, но я находил её утомительной и тоскливой. Возможно, потому, что у меня самого была другая повестка дня.
В эту полемику о личной ответственности Вентерс вносил, как обычно, свою полезную и содержательную лепту:
- Чушь, - восклицал он, когда кто-нибудь страстно доказывал свою точку зрения. Том, как всегда, спрашивал его, почему он так считает.
- Просто так, - отвечал Вентерс, пожимая плечами. Том просил его объяснить.
- Просто один человек думает так, а другой - иначе.
В ответ на это Том спрашивал Алана, какова его точка зрения. Алан говорил: «Мне по барабану» или «Мне насрать». Точно не припомню.
Тогда Том спрашивал его, зачем он сюда пришёл. Вентерс говорил:
- Я могу уйти.
Он уходил, и обстановка мгновенно разряжалась. Было такое ощущение, будто кто-то испустил зловоннейший бздёх, а потом каким-то невероятным образом всосал его обратно в задницу.
Впрочем, он всегда возвращался обратно, с насмешливым, злорадным выражением лица. Казалось, Вентерс был единственным из нас, который считал себя бессмертным. Он с наслаждением наблюдал за тем, как другие старались быть положительными, а потом унижал их. Он никогда не наглел настолько, чтобы его выгнали из группы, но значительно снижал её моральный дух. Болезнь, терзавшая его тело, была цветочками по сравнению с гораздо более мрачным недугом, которым был поражён его больной разум.
Как это ни странно, Вентерс считал меня родственной душой и даже не подозревал о том, что я посещаю эти заседания лишь затем, чтобы как можно лучше его изучить. Я никогда не выступал в группе и напускал на себя циничный вид всякий раз, когда выступал кто-нибудь другой. Такое поведение позволило мне сблизиться с Аланом Вентерсом.
Подружиться с этим парнем было несложно. Больше никто не хотел с ним общаться: я стал его другом просто за неимением лучшего. Мы начали вместе пить: он - безрассудно, я -осторожно. Я принялся знакомиться с его жизнью, упорно, тщательно и методично накапливая сведения. Я закончил химический факультет Стратклайдского университета, но никогда не подходил к изучению научных дисциплин с такой скрупулёзностью и таким воодушевлением, с какими я подошёл к изучению Вентерса.
Как большинство ВИЧ-инфицированных в Эдинбурге, Вентерс заразился через чужую иглу, принимая героин. По нелепой случайности, ему поставили положительный диагноз на ВИЧ уже после того, как он спрыгнул с иглы, но теперь он стал горьким пьяницей. Судя по тому, что он пил всё без разбора, нередко во время затяжного запоя набивая себе желудок несвежими булочками и тостами, его ослабленный организм мог стать лёгкой добычей для всевозможных инфекций-убийц. В период общения с ним я уверенно предрекал, что его дни сочтены.
Так оно и вышло: вскоре в его крови гуляли сотни вирусов. Но ему было всё равно. Вентерс вёл прежнюю жизнь. Он начал посещать приют, или «отделение», как они его называют: вначале, как амбулаторный больной, а потом ему выделили личную койку.
Когда я ездил к нему в приют, почему-то всегда шёл дождь: мокрый, ледяной, обложной дождь с ветром, пронизывающим все твои одёжки, как рентгеновский луч. Простыть значило заболеть, а заболеть значило умереть, но в то время это не имело для меня значения. Теперь я, конечно, забочусь о своём здоровье, но тогда я был полностью поглощён одной задачей: её нужно было выполнить во что бы то ни стало.
Здание приюта нельзя было назвать мрачным. Серые блоки облицевали приятной жёлтой кирпичной кладкой. Но подъездной дороги, вымощенной жёлтым кирпичом, всё же не предвиделось.
С каждым посещением Алана Вентерса приближался час моей последней, окончательной мести. Вскоре наступил момент, когда уже не приходилось рассчитывать на искренние извинения с его стороны. Одно время мне даже казалось, что я хочу не столько отомстить за себя, сколько услышать от Вентерса слова раскаяния. Если бы я их добился, то умер бы с верой в исконную доброту человеческой души.
Бренный сосуд из кожи и костей, вмещавший в себе жизненные силы Вентерса, не мог служить жилищем ни для какой души и менее всего для той, на которую можно было бы возложить надежды человечества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34