Грунин отец почернел от заботы. Ходил по соседним колхозам – не дадут ли лошадей. Но и в одном и в другом колхозе сказали:
– У самих сев. Отсеемся – дадим.
И обижаться было нельзя – после немцев мало осталось лошадей в колхозах, сами не знали, как управиться.
Может, в десятый раз побежал городищенский председатель на машинно-тракторную станцию. Его высокая, жилистая, чуть согнутая фигура намозолила глаза трактористам. Станция была разорена. Со скрипом и скрежетом собирали там тракторы, отыскивали и добывали части. Торопились к весне. Но разорить легко, а построить трудно. Касаткину обещали: как только сможет хоть один трактор выйти в поле, так прежде всего прислать в Городище. Может, через недельку, может, через две…
В сумерки, вернувшись домой, председатель созвал собрание.
Колхозники собрались по первому зову – два раза посылать ни за кем не пришлось.
Стенька и Груня сидели на бревнышке у двери, подобрав босые ноги, – им уже были известны невеселые новости, которые принес председатель.
Первой на собрание пришла тетка Настасья Звонкова, Ромашкина мать, в потертой одежонке из «чертовой кожи», с большими серыми заплатами на локтях и в платке из конской зеленой попоны.
Но и в заплатанной одежке и грубом платке Ромашкина мать была статная и красивая. Только горе проложило глубокую морщину на ее крутом лбу и тронуло сединой ее черные волосы, расчесанные на прямой пробор.
Потом пришла тетка Дарья Соколова, худенькая, рыжеватая, с набухшими веками. Держась за ее юбку, рядом шагал самый младший из ее ребятишек, трехлетний Сенька. Дарья шла, засунув руки в рукава ватника, и не поднимала глаз, словно думала какую-то непосильную думу. Она недавно получила извещение, что муж ее погиб в бою за Ржев.
Пришел легким шагом маленький старичок Митрич, пришла тетка Антонина Солонцова, Женькина мать. Горе она несла вместе со всеми: и мерзла в лесных ямах, скрываясь от врагов, и голодала, и задыхалась зимой в риге от тесноты и дыма. Но не сдалась. Улыбка так и мелькала на ее лице – в глазах, в морщинах у рта, в ямочках на щеках…
Тяжело ступая в своих новых сапогах, пришел дед Мирон. Быстрым шагом догнала его худая, смуглая, синеглазая Стенькина мать, тетка Елена…
Гурьбой, толкаясь и смеясь, собрались молодые девушки и стали в сторонке.
Не отстала и бабушка Вера. Она была всех нарядней – в черном плюшевом салопе и в большой шали с бахромой. Бабушка Вера была догадлива – успела все свое добро на себя надеть. И с тех пор так и не снимает, хоть и тепло подступило, хоть и жарко ей становится под косматой шалью…
Подождали, когда соберутся остальные колхозники. А когда все собрались, разместились на бревнышках, на чурбаках, тихонько вышла и стала сзади Грунина мать, маленькая тихая женщина в низко повязанном голубом платке.
Председатель, опершись обеими руками на свою палку, посмотрел на одного, на другого.
– Ну, что делать-то, бабы? Каждый день сейчас – золото, а мы это золото попусту теряем. Сей овес в грязь – будешь князь. А у нас поле подсыхает. Семян дали нам сортовых, шатиловских. Не загубить бы урожай…
– Копать надо, – твердо сказала тетка Настасья, – не терять время.
– Копать? Лопатами? – слегка всплеснула руками тетка Анна Цветкова, Раисина мать. – Поле – копать?
Но тут сразу подхватило несколько голосов:
– А что ж – глядеть, как поле сохнет? Весну упускать? Ждать теперь некогда! Некогда ждать!
– Да ведь сроду лопатами поле не копали…
– Не копали – значит, нужды не было. А теперь нужда подошла.
И порешили: пока дадут лошадей да пока придет трактор, копать поле под овес заступами.
Трудно быть бригадиром
Невиданная, трудная это была работа. Заступов понабрали по соседним деревням и начали вскапывать поле. А поле – это не грядки на огороде, поле меряют гектарами. Копали все – и старые и молодые, и больные и здоровые. Крестьянское сердце не терпело – на дворе весна, а поле лежит не пахано!
Копали с утра до обеда. После обеда приходили снова и копали дотемна. А в обеденный перерыв выходили на поле ребятишки.
Бригадиром выбрали Груню.
Это произошло для нее неожиданно и как-то само собой.
Мать послала ее созвать ребятишек:
– Собери их, да приходите к нам в поле. Будете сорняки из земли выбирать.
Поле, подернутое сизой прошлогодней стерней, широко разлеглось по отлогому склону. Верхним краем оно взбегало к самой опушке сквозистой березовой рощи. А нижний край его извилисто и мягко припадал к берегам маленькой речушки Вельги, которая журчала и поблескивала среди невысоких зарослей ивняка.
Ребятишки вышли на опушку рощицы. Колхозники копали землю, растянувшись по полю вереницей. Они начали копать от рощицы, отступая вниз, и этот край поля уже чернел тяжелыми влажными комьями только что поднятой земли.
Работали молча. Только слышно было, как неумолчно щебечут птицы во всех кустах, как журчит внизу веселая Вельга и как шурхают заступы, взрезая землю. Время от времени то один, то другой нагибались к пласту, вытаскивали длинное волокнище пырея или хрусткий, как сахар, корень молочайника и отбрасывали в кучку.
Увидев ребятишек, женщины приостановились и, опершись на заступы, разогнули спины.
– Молодая бригада пришла! – сказала с улыбкой чернобровая тетка Антонина. – Помогать, что ли, пришли?
– Помогать, – сказала Груня и подошла поближе. – Мамка велела!
– Неужто копать?
– Ой, помощнички! Завязнете в земле – вытаскивай вас, – засмеялись женщины.
Но Грунина мать не смеялась. Пользуясь остановкой, она сняла развязавшийся платок, поправила волосы и сказала:
– Выбирайте с поля всякие репьяки да относите куда-нибудь в кучку, а потом их сжечь нужно…
Ребятишки разбрелись по полю. Женщины снова замолчали, зашурхали заступами. Только одна тетка Антонина все спрашивала:
– Эй, бригада! А кто же у вас бригадир-то? Не Трофим ли? Или Нюрка Дарьина?
– Наверно, Грунька, – сказала тетка Анна, Раисина мать, – она все их на работу наряжает.
Выбирать сорняки – работа нетрудная. Только ноги вязнут в еще сырой земле, и на них нарастают такие комья, что не повернешься. Да руки стынут от еще не прогретой земли.
Ребята перекликались и гомонили, как грачи:
– Гляди, гляди! Во – корешок! Как редька!
– А вот пыреяка тащится! Вот распустил корни-то, как сеть, – рыбу ловить можно!
Когда солнце поднялось и стало в зените, Ромашкина мать, тетка Настасья Звонкова, воткнула заступ в землю. И, вздохнув, словно свалила с плеч большую тяжесть, сказала:
– Обедать, бабы!
Тетка Настасья была бригадиром.
Заступы перестали шурхать. Копщики разогнулись.
– Ох, и работка!
– Да, работка лошадиная…
– Что ж поделаешь! Лошадиная не лошадиная, а делать надо…
А бабушка Вера опять помянула фашистов. Подбирая из-под куста свой плюшевый салоп и мохнатую шаль, она погрозила куда-то своим костлявым кулаком:
– Все равно сдохнете, проклятые! Как вы нас ни разорили, как ни поиздевались, а мы выжили! Выжили!
Ребята собрались было тоже уходить. Но Ромашка взял заступ:
– А ну-ка, дай я попробую!
Он нажал заступ ногой и вывернул пласт земли.
– Ребята, давайте тоже копать, а? – оживился Женька Солонцов и подскочил к заступу, оставленному его матерью.
Колхозники медленно пошли в гору на тропочку, а тетка Настасья задержалась – посмотреть, нет ли огрехов.
– А что ж бы вам и не покопать? – сказала тетка Настасья. – Сколько ни накопаете – все хлеб. Только без бригадира нельзя. Выбирайте бригадира. А то напортите тут, а спрашивать будет не с кого. Ну, кто у вас тут позаботливей?
Тетка Настасья, вытирая руки влажной молодой травой, оглядывала ребят своими суровыми серыми глазами.
– Пускай Груня, – крикнула Стенька, – она заботливая!
– А может, из ребят кого? Будете ли вы ее слушаться-то?
– А чего же мы не будем слушаться! – весело сказал Женька. – Вот еще!
Раиса молчала, легонько размахивая длинным путаным корневищем пырея. Маленькие пухлые губы ее самолюбиво сжались и подобрались. Сразу – Груню! А почему это именно Груню? Тут ведь и другие есть…
– Груня уже немножко привыкла, – сказала Стенька, деловито размахивая руками, – она уж нас сколько раз на работу собирала.
– Да, пусть Грунька будет, – решительно сказал Ромашка, продолжая копать. – Что там рассуждать еще!
– Тогда проголосуйте!
Ромашка воткнул заступ в землю.
– Ох, мама, ты и пристанешь же!
– Нет уж, проголосуйте! – повторила тетка Настасья. – Все голосуйте. А то потом скажете: «А я ее не выбирал!» Кто за то, чтобы Груне быть бригадиром?
Поднял руку Ромашка, опираясь другой на заступ. Поднял руку Женька, вытянув ее, будто хотел достать облако. Стенька вместе с поднятой рукой и сама вся приподнялась и шевелила пальцами от радости и нетерпения. Медленно, оглядываясь на других, поднял руку степенный Федя. И Ленька Козлик, и Трофим… Все стояли с поднятыми руками, испачканными свежей землей, среди сизого пустого поля, у которого только лишь один край чернел узкой влажной полосой. Ни на кого не глядя, все так же поджав пухлые губы, подняла руку и Раиса. Подняла и тут же опустила, словно устала держать.
– Ну, так. Теперь работайте, – сказала тетка Настасья, потуже завязывая платок. – Только уж если работать, то как следует, а не дурить. Смотри, бригадир, заботься! С тебя спрашивать буду!
И Груня ответила, глядя прямо в глаза тетке Настасье:
– Ладно. Буду заботиться.
Так вот и стала с того дня Груня бригадиром. Она очень беспокоилась. А ну как ребята покопают-покопают да и бросят – попробуй уговори их тогда! Уж очень работа тяжелая. На ладонях у всех в первый же день надулись мозоли. И в первый же день Груня и рассердилась и поссорилась с ребятами.
Ромашка почему-то вздумал копать один и ушел на другой конец поля.
– Ты зачем ушел-то? – сказала Груня. – Мы бы копали все вместе – так бы и гнали свой участок!
Но Ромашка смахнул пот со лба и, не поднимая головы, ответил:
– А я хочу здесь копать! Иди от меня и не командовай!
– А для чего же я тогда у вас бригадир?
– Не знаю, для чего, – упрямо ответил Ромашка, – а вот я не люблю, когда надо мной командовают!
Груня ничего не ответила, вернулась на свое место и взяла заступ. Тут шли веселые разговоры.
– Наш Трофим уже купался! – живо рассказывала Стенька. – Вода еще снеговая, а уж он – готово! Сначала по калужине босиком бегал, а потом и весь влез да выкупался. Пришел – сразу к печке. И молчит. Будто мы не видели!
– Ребята! – прервал ее Женька Солонцов. – Ребята, что я придумал!
– Какую-нибудь чушку, – пробурчал Федя.
– Уж сказал бы – чушь. А то – чушку! Я вот что придумал: давайте так играть, будто мы клад откапываем!
– Давайте!
Но Раиса сказала, насмешливо выпятив нижнюю губу:
– И ничуть не похоже. Клад искать – надо ямку на одном месте рыть. А мы – вон какую долину поднимаем! Ой, а руки больно до чего!
Она выпрямилась, потерла спину и скривила лицо.
– Ой!.. Не буду я! Все равно ничего не выйдет. Где это видано – поле лопатой копать?
И села на кочку.
– Не успела начать, а уж устала! – сказала Груня. – Вот когда все будут отдыхать, тогда и ты сядешь. Вставай!
Раиса встала, но заступ не взяла, а выбралась на тропочку и пошла домой. Груня чуть не заплакала.
– Ну, куда же ты? Ну, покопай хоть немножко-то!
– Думаешь, что председателева дочка, то тебя все и слушаться должны? – сердилась Раиса.
И ушла. А за ней неожиданно ушли две девочки поменьше – Анюта и Поля-Полянка.
Груня вспыхнула от гнева и обиды. К тому же у нее на ладони прорвалась мозоль, и было очень больно. Но Груня молчала. Попробуй пожалуйся – тогда и все жаловаться начнут.
Тяжелая, сырая земля не рассыпалась под заступом. Она туго резалась блестящими, влажными ломтями, и эти ломти, отрезанные заступом, надо было разбивать на мелкие комочки.
Заступ становился все тяжелее и тяжелее, и Груня чувствовала, как из ее рук постепенно уходит сила, руки делаются мягкими, слабыми и не хотят слушаться…
Груня старалась не думать об этом – ребята ведь работают же! Стенька режет землю и бьет комки, будто у нее руки железные. Да еще и смеется. Да еще все время рассказывает разные истории – такой уж у нее неумолчный язык.
И долговязый Женька работает, не жалуется. И Федя. И Ленька Козлик. Козлик – слабый, он то и дело отдыхает. Но не уходит.
А вот и Трофим тащится.
– Ты куда идешь, Трофим? – сказала Груня. – На эту работу я тебя не наряжала. Ты что ж, бригадира не слушаешься?
Трофим остановился. Он не мог понять – сердится Груня или шутит. Но обратно все-таки не пошел. Так и стоял молча, пока ребятишки работали. Груня поглядела на него и засмеялась:
– Смотрите, Белый Гриб стоит!
Груня смеялась, а сама только и думала, раз за разом всаживая заступ в землю:
«Ой, хоть бы поскорее обед кончился! Хоть бы поскорей пришли! Ой, совсем мочи нет!»
Отдыхать она не хотела – ей надо было выдержать бригадирскую марку. А то сядет бригадир отдыхать – какой же пример ребятам?
И когда она почувствовала, что разбивает последний пласт и что заступ сейчас выпадет у нее из рук, из кустов на дорогу вышли колхозники. Груня остановилась, выпрямилась, воткнула заступ в землю:
– Кончайте, ребята! – и блаженно перевела дух: выдержала!
Нет, все-таки трудно быть бригадиром!
Необыкновенная встреча
Да, трудно быть бригадиром.
Груня сидела на обгорелом, обмытом дождями обломке бревна. Тут раньше стояла их изба – горница с голубыми занавесками, кухня, сени, чулан. А там, сзади, двор. Во дворе под крышей ласточки всегда вили гнезда. Ничего не осталось. Одни головешки да обломки кирпича.
Груня держала в руке только что найденный в золе осколок розового блюдца. Это было Грунино блюдце. У нее тогда и чашка была такая же – розовая. От чашки даже и осколков нет…
Груня задумчиво и долго смотрела на скворца, который распевал над головой, у скворечни. Странно было видеть скворечню, когда рядом нет избы. И палисадник тоже. На сиреневых кустах развертываются темные блестящие листья. Напористо лезут из-под земли крупные светло-зеленые побеги мальвы. Скоро они поднимутся выше изгороди, стебли их подернутся серебристым пушком, развернутся круглые шершавые листья – и по всему стеблю, изо всех пазушек полезут светлые шелковые бутоны, раскроются, распустятся малиновые, розовые и алые цветы. И дела им нет, что маленькие веселые окна больше не смотрят на них. Им бы только весну да солнышко!
– Здравствуй, хозяюшка! – сказал кто-то.
Груня быстро обернулась. Возле разрушенной печки стоял незнакомый человек в защитной фуражке и в кителе.
«Начальник какой-то…» – подумала Груня. И тихо ответила:
– Здравствуйте.
– Ну, что же ты тут сидишь, девочка?
– Так.
– Наверное, по своей избе горюешь?
– Нет.
– Ах, нет? Вот как! Ну тогда, значит, у тебя еще какая-то забота есть.
– Никакой у меня заботы нету.
– Неправда. Есть.
Начальник сел поодаль на сухой пенек и достал тяжелый блестящий портсигар.
Груня опустила глаза и уставилась в розовый кусочек разбитого блюдца. Может, вскочить да убежать? Но дядька, кажется, ничего, не сердитый. И почему это он про ее заботу спросил?
– Хочешь, я скажу, о чем ты думаешь? – опять заговорил начальник. – Сказать?
Груня улыбнулась:
– Скажите.
– Ты думаешь: «Вот какой счастливый скворец – его дом цел остался, а мой сгорел!» Так?
– Нет, не так.
– Не так? А ну-ка, покажи руки. Ладони покажи!
Груня повернула руки ладонями вверх и покраснела. Кабы знала, вымыла бы получше!
– Хорошие руки, – сказал начальник, – с мозолями. Вижу, работаешь хорошо.
Груню обрадовала эта похвала. Она осмелела.
– Нет, не очень хорошо работаю, – сказала она. И снова лицо ее стало задумчивым. – Хочу, чтобы хорошо, а не выходит.
– А что же не выходит-то?
– Да вот не знаю. Ребята меня бригадиром выбрали. А сами не слушаются. Мы вот сейчас поле под овес копаем. А Раиса шваркнула заступ да с поля домой – у нее спина заболела! А разве у нас-то не болит? Мы уж вот пятый день копаем, а она и не идет даже! Я зову, а она: не пойду – и все! И вот Федя тоже. Чуть заглядишься, а уж он руки опустит и стоит, как овца на полднях, отдыхает. Ну, Козлик у нас слабый, пускай. А Федя здоровый, как кабан. А Ромашка только и знает: «Не командовай!»
– Так не говорят – «не командовай».
– Я знаю. Это он так говорит: «Девчонка, а командовает!» А я не могу его переспорить. Нет, не умею я бригадиром быть!
– А ты думаешь, кто-нибудь сразу умеет? Никто сразу не умеет. Это нелегко. Но что же делать? Мне вот тоже нелегко бывает.
– Вам?
– Да, мне.
Начальник вдруг посмотрел на Груню усталыми глазами, снял фуражку и провел рукой по гладким светлым волосам.
– Да, разорили вас! Крепко вас разорили, до корня.
Груня молчала. Над головой, у скворечни, по-прежнему веселился скворец.
– Ну ничего, – продолжал начальник, – поднимемся. Только рук опускать не надо. Со временем все опять будет, как было.
– И Городище будет, как было?
1 2 3 4 5 6 7 8