– Хорошо, хорошо! Чегень есть, сырчики есть… Накормлю, накормлю гостя!
– А я тебе сейчас еще кусок баранины пришлю – накорми получше!
– Ладно, ладно. Накормлю, накормлю!
Бригадир ушел. Русский стоял и оглядывался по сторонам. Он ничего не понимал по-алтайски и никогда не был в алтайском аиле. Чечек подметила, с каким удивлением разглядывал он черные от многолетней сажи стены аила из коры и жердей, шкуру дикого козла, лежащую на земляном полу около огня, высокую кадушку, в которой бабушка квасит чегень. Понемногу лицо его хмурилось, косматые брови все больше сдвигались.
– Как может человек жить здесь? – сказал он сам себе.
– Кто привыкнет, тот может, – сказала Чечек.
– Ты по-русски говоришь? – обрадовался гость. – Вот как чудесно! А я думаю: как же нам с бабушкой объясняться? Она по-русски не понимает, а я ни одного алтайского слова не знаю.
Чечек засмеялась:
– А что ж такого? Я в русской школе учусь.
И пока бабушка хлопотала, собирая ужин, Чечек познакомилась и подружилась с гостем. Приезжий сказал, что он кинооператор, что зовут его Андрей Никитич и что приехал он издалека – из самой Москвы. Чечек, услышав слово «Москва», так вся и загорелась. А какая она, Москва? А какие там дома? А какие улицы? А какой Кремль? А правда, что над Кремлем всегда красные звезды горят?
Андрей Никитич охотно отвечал Чечек, рассказывал о больших домах и широких улицах, о богатых магазинах, о красивых театрах, о ярких фонарях, которые горят всю ночь, о трамваях и троллейбусах, которые движутся электричеством, о прекрасных Дворцах пионеров, где устраиваются для детей вечера, спектакли, лекции, где дети работают в разных кружках – делают модели, вышивают, учатся музыке…
А бабушка Тарынчак тем временем выкладывала на кошму свои запасы. Достала с решетки над очагом свежий кусок сырчика, зачерпнула в кадке чегеня, разрезала кусок баранины, который принесла ей румяная Катерина, наложила в миску толкана. С полочки, привешенной к наклонным жердям, сняла кусок черствого хлеба и тоже подала. Дают бабушке Тарынчак хлеба, а она его и не ест почти. А зачем хлеб? Толкан есть, сырчик есть, чегень есть, молоко есть…
Андрей Никитич поел баранины, выпил кружку кислого чегеня.
– Спасибо, бабушка, – сказал он, – больше не могу.
Но Чечек живо вмешалась:
– Как же так, Андрей Никитич? А сырчик не кушали! И толкан не кушали! У нас так нельзя – бабушка обидеться может!.. – И добавила по-алтайски: – Бабушка, гость не кушает, ты его плохо угощаешь.
Бабушка Тарынчак всполошилась.
– Кушайте, пожалуйста, кушайте! – заговорила она по-алтайски, улыбаясь и кивая головой.
Бабушка крепко держалась древнего алтайского обычая – накормить гостя досыта, подать гостю все, что он захочет, и крепко обижалась, если гость отказывался от ее угощения.
Андрей Никитич съел еще кусок мяса, потом съел кусок сырчика – жесткой творожной лепешки, высушенной над огнем очага. Сырчик он еле проглотил и запил кислым чегенем.
– Спасибо, бабушка, спасибо! – сказал он, кланяясь. – Я больше не хочу.
Бабушка Тарынчак обернулась к Чечек:
– Что он говорит?
У Чечек лукаво блеснули глаза.
– Он говорит: дай еще чего-нибудь!
Бабушка засуетилась. Вот еще есть вяленое мясо…
Андрей Никитич, увидев новый кусок мяса, замахал руками:
– Да я сыт, спасибо!
Но Чечек, пряча улыбку, покачала головой:
– Нельзя, нельзя! Хоть кусочек скушайте, а то бабушка обидится!
Андрей Никитич отведал вяленого мяса, а бабушка все кивала головой и просила еще покушать.
– Чечек! – взмолился Андрей Никитич. – Ну ты скажи бабушке, объясни ей, что я сыт. Понимаешь? Сыт!
– Да она мне не верит, – ответила Чечек.
– Ну, тогда я сам скажу. Как по-алтайски сказать: «Спасибо, я сыт?»
– Это по-алтайски надо так сказать: «Тойбодым!»
– Тойбодым, бабушка, тойбодым! – обратился Андрей Никитич к бабушке Тарынчак.
Та слегка растерянно посмотрела на гостя, а Чечек, задыхаясь от смеха, отскочила в темный угол, к кадушке с чегенем.
– Ну что ж ты, бабушка! – сказала она. – Дай гостю еще чего-нибудь. У тебя в кошелке яйца есть, а ты и забыла.
– А сейчас, сейчас! – обрадовалась бабушка.
И, живо достав кошелку с яйцами, принялась жарить яичницу. Андрей Никитич вскочил:
– Да что же это такое? Да я тойбодым, тойбодым! Ну что мне с нею делать?!
Чечек не выдержала и, взорвавшись смехом, повалилась на разостланную шкуру козла. Бабушка Тарынчак, подозревая какую-то шалость, смотрела на нее. А Андрей Никитич догадался:
– Ты что это придумала, а? Ты, видно, меня не тем словам научила? Ах, разбойница, ну погоди ты у меня! Приедешь в Москву – я тебе припомню, я тебя еще не так накормлю!..
А бабушка уже подавала яичницу, принимаясь снова угощать гостя.
– Да он сыт, бабушка, сыт! – смеясь, объяснила Чечек. – Уж он давно сыт – это я нарочно такие слова ему сказала. Оставь его, бабушка, дай ему отдохнуть!
Бабушка Тарынчак погрозила Чечек желтым от табака пальцем, на котором слабо блеснуло кольцо из красной меди:
– Без озорства у тебя никогда не обходится! – и, постелив гостю постель, села к огню и закурила свою большую черную трубку.
– Нет, вы мне все-таки скажите, – попросил Андрей Никитич, – как же вы живете в таком шалаше зимой?
– Так, – ответила Чечек. – Весь день костер горит. И всю ночь.
– Да ведь ночью все уснут, а костер погаснет.
– Конечно, погаснет.
– Ну и как же? Мороз ведь!
– Я не знаю как, – сказала Чечек, – вон бабушка знает… Бабушка, расскажи, как зимой живут в аиле. Замерзают, наверно?
– Все бывает, – ответила бабушка. – Ну, да старым ничего. А вот маленьким плохо было. Маленьким плохо.
Бабушке Тарынчак вдруг вспомнилось ее детство, далекое-далекое, будто приснившееся во сне.
– Мороз… Мороз… Мать вечером принесет большую охапку топлива, чтобы на всю ночь хватило. Сварит мясо, поужинаем. И тут самый трудный час наступает. Самых маленьких мать укладывает спать возле огня, а я побольше – мне около огня негде. Моя постель подальше от огня, в ямке, выкопанной в земляном полу. Мать берет меня на руки и тащит, а я бы от огня ни за какую сладость не отошла! Уложит меня в эту ямку, укроет овчиной. Теплая овчина, а от земли со всех сторон мороз лезет. Согнешься и дрожишь. Зубы стучат, стучат… Долго не спишь, долго. Лежишь, слушаешь. А за стеной коровы ходят, снег под копытами скрипит… Понемножку обогреешь свою ямку, уснешь… А ночью огонь погаснет. Дети заплачут от холода. И я заплачу. Мать встанет и опять запалит костер. Так опять согреемся… А утром на овчине целый комок инея. Дышишь во сне, а на овчине иней нарастает… Выскочишь из-под овчины да опять к огню… Плохо детям в аилах жить! Плохо!
– И взрослым не лучше, – вздохнул Андрей Никитич, когда Чечек перевела ему бабушкины слова. – Нет, не лучше. Пора людям эти аилы бросать. Пора!
– Да уж теперь народ бросает, – сказала бабушка. – Летом еще живут, а зимой нет. Зимой в избу уходят.
…Утром, после того как приезжие позавтракали и попрощались со всеми, кто жил в бригаде, Андрей Никитич сказал:
– А что, это озеро Аранур, о котором мне в Горно-Алтайске рассказывали, далеко отсюда?
– Где-то здесь, – ответил молодой алтаец-актер, – но где именно – не знаю.
Третий человек – тоже москвич, седой и голубоглазый, которого все называли режиссером, – спросил:
– И что за Аранур?
– Да озеро такое. Про это озеро всякие чудеса рассказывают.
Бригадир Иван Тызыяков, провожавший их, сказал:
– Это совсем недалеко. Километров восемь – вот и будет озеро Аранур. Только близко к нему не подъедете, согра кругом…
– Согра? – удивился Андрей Никитич. – А это что такое – согра?
– Болото, кочки, осока, – объяснил актер.
А седой режиссер сказал:
– Ничего, что согра. Поедем. Хоть издали посмотрим на этот Аранур. Может, годится.
Бригадир стал объяснять, как проехать к озеру. Но Андрей Никитич, который сам сел за руль, сказал:
– Вот мы возьмем с собой ребятишек – они и покажут дорогу… Чечек, ты дорогу знаешь?
– Знаю! – крикнула Чечек и живо забралась в машину.
– А я тоже знаю! – закричала маленькая Чоо-Чой и тоже влезла в машину.
А вслед за ней забрался черноглазый Нуклай, а за Нуклаем – Колька Манеев. А за Колькой полезло было еще пять человек: они все знали дорогу! Но Андрей Никитич сказал:
– Хватит! А то машина всех не повезет, – и захлопнул черную дверцу.
Машина полетела легко, как ласточка. Мягкое сиденье оберегало от толчков. Чечек казалось, что так мчаться она могла бы и день, и ночь, и еще день, и еще ночь… Но ребята, которые ревниво следили за правильной дорогой, закричали в один голос:
– Дядя, поворачивай, поворачивай! Тут потише: кочки… А тут ровно – давай!..
– А вон озеро!
– Останавливай, дядя! Болото!
Машина остановилась. У подножия зеленой горы лежало тихое, неподвижное озеро, синее, как синее небо, задумчиво сиявшее над ним. Ни одна птица не оживляла его, ни одно деревце не шумело над его гладкой, тяжелой водой.
– Это возьмем… – сказал седой режиссер. – Андрей Никитич, ну что скажешь? Разве не красота?
– Это красота… – задумчиво согласился Андрей Никитич. – Но что делать мне с моим сердцем? Грустно мне от этой красоты. Дико здесь, пустынно. И вся природа словно боится обрадоваться, ну вот так, как она радуется в Уссурийской тайге, – роскошно, глубоко, щедро! А тут она всегда словно в раздумье. Словно не верит в счастье, словно вспоминает о чем-то… Улыбнется солнечным лучом и тут же готова закрыться дымкой дождя или тумана, замкнутая, неласковая.
– В этом ты, пожалуй, прав, – согласился седой режиссер, – природа здесь суровая. Но ты попробуй посмотреть с другой стороны на эти безмолвные леса и долины. Ты вспомни, что в этой тайге полно жизни, что тут бродят медведи, лисы, дикие козлы, благородные маралы… что в этих долинах пасутся бесчисленные колхозные стада – тысячи овец, тысячи лошадей, тысячи голов рогатого скота… что всюду, где есть реки, уже шумят гидростанции… что молотилки на токах уже молотят электричеством, что электрические лампочки засветились в горах. И всюду в долинах на черной земле растут хлеба… и что алтайцы, извечные кочевники, нынче пашут колхозные поля, и не той рогулькой, которую мы видели в музее, но плугами и тракторами… Да что говорить – сады разводят! Это здесь-то, где сроду яблони не видели!
– Мы тоже около школы сад посадили, – ввернула словечко Чечек.
– А, видишь? Вот посмотри на эту Чечек. Она уже в аиле жить не будет. Она учиться пойдет, будет одной из тех, которые пробуждают природу всюду, где бы они ни были! Такие и дороги прокладывают, и электростанции строят, и сады сажают! Вот с этой стороны посмотри на Горный Алтай – может, ты и почувствуешь, что не так уж тут дико и пустынно!.. – И добавил, подавая Андрею Никитичу аппарат: – Давай крути! Запечатлевай эти тихие горы и безмолвие. Скоро настанет время, когда ты этого безмолвия даже и в алтайских долинах не найдешь!
Когда засняли все, что хотелось седому режиссеру, то взобрались на гору и оттуда глядели на озеро.
– Так расскажите же, что за чудеса такие знаете вы про это озеро? – спросил режиссер. – Ну, кто знает, ребята?
– Я знаю про озеро! – крикнул черноглазый Нуклай и поднял руку, как в школе.
– А я тоже знаю, – сказала Чечек, – мне бабушка рассказывала.
– Тебе бабушка рассказывала, а я сам видел, – сказал Колька Манеев.
Только маленькая Чоо-Чой молчала. Она тоже знала и видела, но плохо говорила по-русски, потому и не хотела рассказывать.
– Ну, рассказывайте все по очереди, – сказал Андрей Никитич.
А седой режиссер вынул записную книжечку и карандаш. И вот что он записал в своей книжечке.
…Жил здесь когда-то молодой богатырь. Один раз проезжал этот богатырь мимо озера Аранур, захотел напоить коня и влетел на коне прямо в озеро. Влетел, а обратно не выплыл – вода утащила, сразу на дно пошел. Только крикнуть успел. А потом выплыл, но не здесь, а в Телецком озере. А Телецкое озеро очень далеко отсюда…
Озеро Аранур всегда тихое. А однажды вдруг заволновалось. И пастухи увидели, что ворочается в озере рыба не рыба, кит не кит. Ну, что-то огромное! Побежали на коннозавод, рассказали директору. Собрался народ. И все видели: ворочается какая-то зверюга в озере, едва помещается. Захотели поймать. Вбили на берегу два столба. На крепкую рукоятку насадили железную «кошку», а на «кошку» – мясо. Привязали «кошку» тросами к столбам и пустили в воду. Стали ждать. Час ждут, два… пять часов ждут. Ничего. Все тихо. Директор ушел – к нему кто-то из треста приехал. И народ к ночи по домам разошелся. А утром пришли – что такое? Один столб покривился, другой столб вырван, трос оборван… А «кошка» с куском мяса пропала, пропала в неизвестной глубине. И снова стало тихо на озере Аранур. Откуда появилась огромная рыба? Куда ушла?..
И стали люди думать, что у этого озера дна нет. Может, оно под землей соединяется с Телецким озером? А может, и с океаном?.. Были на Арануре и исследователи-геологи. Они решили измерить глубину озера. Спустили лот на тысячу восемьсот метров, но дна так и не достали – лота не хватило.
И еще: есть недалеко от этого озера четыре речки, у которых нет устья. Текут, текут, а потом вдруг исчезают, уходят под землю. И люди думают, что здесь есть подземная пещера.
И еще удивительное явление видели на озере Аранур. Зимой, в сильный мороз, озеро замерзает на целый метр. И вдруг, среди зимы, неизвестно почему озеро взрывается со страшной пальбой, и лед взлетает вверх со столбом воды. А потом лед падает обратно, озеро снова замерзает. И опять все тихо.
Люди не любят это озеро, в нем никто не купается. И рыбу не ловят. И ни одна водяная птица не садится на это озеро…
– А наш учитель купался, его не стащило, – добавил Нуклай ко всем этим рассказам, – только он тоже дна не достал.
– Интересно… – задумчиво сказал седой режиссер. Поставил точку и закрыл книжечку.
А Андрей Никитич вынул из кармана горсть конфет и роздал ребятишкам:
– Вот вам! За рассказ.
– Андрей Никитич, а дальше куда поедете? – спросила Чечек, спрятав конфетку в рукав: это бабушке Тарынчак.
– А дальше отвезем вас всех домой и поедем в Улаган. А потом на Телецкое озеро.
Чечек задумалась, глядя на дальние вершины. Вот бы и она поехала, посмотрела бы это озеро… И весь Алтай посмотрела бы! И весь мир посмотрела бы!
– Андрей Никитич, – попросила она, – напишите мне письмо.
– Письмо? – засмеялся Андрей Никитич. – С удовольствием. А что тебя интересует?
– Когда будете в Телецком, посмотрите: правда, что там яблони растут, или нет? И тогда напишите. Пожалуйста!
– Хорошо, – ответил Андрей Никитич, – обязательно посмотрю и обязательно напишу.
Снова на Катуни
Костя Кандыков уже начал скучать в тайге со своим кроличьим стадом. День ото дня становилось тревожнее, беспокойнее от забот и дум. Ему казалось, что сад без него заброшен, что Анатолию Яковлевичу не до яблонек: сейчас горячая пора в колхозе, а он секретарь партийной организации – должен и проверять, и помогать колхозу. Ребята почти все разъехались по своим деревням, а те, кто остался, кажется, не очень болеют за молодой сад. Может, забегут, поглядят, выдернут травинку-другую да и опять забудут про яблоньки… А их, наверно, поливать надо – погода стоит жаркая.
– Ну что я тут с ними сижу? – с нарастающей досадой говорил Костя, глядя на кроликов. В тайге, в одиночестве, он привык вслух разговаривать сам с собой. – Ну какой от меня толк? Подумаешь – накосить охапку травы да бросить за изгородь! Это и Алешка мог бы…
Костя не хотел сознаться даже самому себе, что он не полюбил кроликов. Хоть и заботился о них и даже гладил иногда тех, которые в руки давались, но с тоской чувствовал, что они с каждым днем все больше и больше надоедают ему.
– Дело делать надо, а я тут сижу с ними! Хоть бы уж скорее покос начинался – все-таки работа была бы!..
Иногда, устав от книг и от кроличьей суеты, он начинал бродить по долине Кологоша.
– Вот тут хорошо бы посадить яблони, – прикидывал он, – склон солнечный… А вон там – ягодники… Хорошо! Лес кругом, никаких лесозащитных полос не надо. Может, «персиковую викторию» развести, как у Лисавенко, – она же так легко размножается! А какая ягода – чуть ли не в кулак! Да тут бы ее корзинами собирать можно, возами! Эх, жалко, однако, в Барнаул уезжаю!.. А что жалко? – продолжал рассуждать Костя. – Разве навек? Выучусь, так ведь опять же сюда приеду. Эх, выучусь – что мы тогда вместе с Анатолием Яковлевичем наделаем! И с ребятами!
У Кости даже дух захватывало, когда он заглядывал в будущее. Бродя по тайге со своим острым садовым ножом, он, чтобы набить руку, делал прививки: прививал осину на сосну, березу на лиственницу. Он хотел научиться прививать так, чтобы даже самый опытный садовник не мог привить лучше. И потом все-таки любопытно: а что получится, если береза приживется на лиственнице? Какая ветка вырастет?..
Но вот наконец наступил и покос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20