А ребятишки побежали наперегонки. Колька Манеев и Чоо-Чой обогнали всех… А потом и Колька Манеев отстал, и красное платье Чоо-Чой уже далеко маячило в долине.
– Эх, искупаться бы! – сказала Чечек, откидывая на спину косы.
– А где, в ключе? Там и колен не замочишь.
– А побежим на озеро.
– На Аранур? – испугалась Ардинэ. – Что ты, Чечек, ты про это озеро и не говори никогда!
– Я знаю… – вдруг притихнув, сказала Чечек, – я слышала… – А через минутку улыбнулась: – А у нас около школы свой пруд есть. Чистая-чистая вода! Пруд был маленький, а ребята взяли да провели арык из Гремучего. Теперь туда день и ночь вода льется. И пять штук хариусов плавает – ребята пустили.
Ардинэ вздохнула:
– Счастливая ты, Чечек!.. – И, вглядевшись в ту сторону, где виднелись островерхие аилы, сказала: – А вот и наши выехали сено сгребать!..
Все ближе и ближе навстречу по дороге идут лошади, тащат деревянные волокуши – такими хорошо сгребать сено со склонов. И еще идут лошади, катятся конные грабли – новенькая голубая машина далеко видна, и приподнятые крутые зубья граблей горят на солнце.
– Бежим к ним, Ардинэ! – крикнула Чечек и, не дожидаясь ответа, побежала.
На первой паре коней с волокушей ехали Чот и Василь. Их головы еле виднелись над головами лошадей.
– Василь, Чот, – попросила Чечек, – дайте я поезжу! А? Эй!
Василь важно смотрел вперед и ничего не отвечал. А Чот ответил, тоже не глядя:
– Ага! Ты поездишь! А норму кто выполнит? Ты норму выполнишь?
И два всадника на толстых гнедых лошадях, не останавливаясь, проехали мимо, таща за собой тяжелую деревянную волокушу.
Чечек нахмурилась: вот ведь упрямые! Тоже работники, подумаешь – норму выполняют!
Но вот еще двое с волокушей. Чечек обратилась было к ним, но эти мальчишки гнали рысью и даже не слышали, что она говорила.
– Дураки! – крикнула им вслед Чечек, зная, что они все равно не услышат. – Подумаешь! А я вот возьму да на конные грабли сяду!
Но и на конные грабли не посадили Чечек. Молодой строгий бригадир Кузьма сдвинул черные брови и сказал:
– Это не игрушка – это машина. Мне в руки машину дали. Разве можно из машины игрушку делать?
Чечек, совсем огорченная, остановилась на дороге. Ардинэ догнала ее:
– Ну ладно, ладно, Чечек! Пойдем лучше искупаемся в ключе…
Неожиданно бригадир Кузьма остановил лошадей и крикнул:
– Девочки, там еще волокуша есть! Бегите запрягайте! Нуклей вам лошадей даст.
Чечек и Ардинэ бросились по дороге наперегонки с ветром. И немного времени прошло, а они уже сидели на лошадях и гнали на покос волокушу. Девочки пели, смеялись, стучали босыми пятками по гладким бокам лошадей. Ветер развевал их длинные черные косы. Э, эй! Хорошо мчаться по мягкой дороге, хорошо, когда у людей много работы, – значит, и добра у людей много и веселья много!
Чечек и Ардинэ остановили лошадей у кромки сухого сена, раскинутого по долине.
– Дед Устин! – закричала Ардинэ. – Откуда заволакивать?
Дед Устин, который помогал молодым рабочим закладывать стог, оперся на вилы и посмотрел на них, прикрыв от солнца глаза:
– Это кто такие? Еще помощники? – И обрадовался: – Ну-ну, давай, давай! Вон с того увала начинайте – и сюда!
Девочки повернули лошадей на округлый увал. Навстречу им шла волокуша Василя и Чота, полная пушистого сена. Чечек загляделась на них и забыла о своей лошади. Лошадь полезла куда-то в сторону, волокуша перекосилась…
– Гляди-ка! – сказал Чот, кивнув на девочек. – Во как едут!
Василь взглянул и насмешливо скривил свое круглое лицо. Чечек смутилась и тотчас выровняла свою лошадь.
Они въехали на увал, повернули лошадей и пустили вниз. Волокуши тащились сзади, сгребая сено. И когда спустились с увала, то сено уже поднималось выше деревянных стен волокуши.
– Правь к стогу, – сказала Ардинэ.
– Не развалим по дороге? – прошептала Чечек.
Но дружные лошади шаг в шаг шли по луговине и бережно тащили полную сена волокушу.
Чечек успокоилась: и что особенного – сгребать сено волокущей! Вот уж эти мальчишки! Воображают, будто трудное дело делают, а сами только и знают, что на лошадях сидят, только и смотрят, как бы с лошадей не свалиться. Подумаешь, труд! А Чечек что смотреть: она может заснуть на лошади и то не свалится!
Вот если бы на конных граблях проехать, вот на тех, которыми Кузьма управляет!.. Вон как плавно идет эта красивая новенькая голубая машина, вон как чисто и широко она загребает сено, как блестят ее крутые серебряные зубья!
И вдруг дрогнула волокуша, затормозила…
– Стой! – крикнула Ардинэ.
Чечек остановила лошадь, но было уже поздно: Чечек загляделась на конные грабли и не видела, как ее край волокуши наехал на большой щербатый камень. Волокуша приподнялась, соскочила с камня и прошла дальше, но большая куча пушистого сена осталась позади, на зеленой скошенной луговине.
– Хо! – сказала Ардинэ. – Куда глядишь?
Чечек растерялась:
– Как же теперь, Ардинэ?
Но Ардинэ уже соскочила с лошади:
– Давай скорей запихнем в волокушу… Скорее, пока ребята не видали!
Чечек тоже спрыгнула с лошади. Девочки хватали охапки сена и закидывали обратно в волокушу. Платья сразу прилипли к плечам от пота, волосы на лбу взмокли, сено забивалось за ворот. Но Ардинэ и Чечек бегом носились с охапками и только глядели по сторонам – не видит ли их кто? Не смеются ли над ними?
Ардинэ подобрала последнюю охапку:
– Все! Садись, Чечек.
Они обе снова влезли на лошадей и тронулись к стогу – ровно, медленно, осторожно. Чечек уже не оглядывалась по сторонам, только глядела лошади под ноги.
Мальчишки промчались навстречу с пустой волокушей – Чечек даже и тут не оглянулась. Но вот наконец и утес с шатром густых лиственниц, вот и стог, вот и старый Устин прищурившись глядит на них:
– Завози сюда! Давай, давай! Ближе, ближе!..
Ардинэ и Чечек подвели волокушу к самому стогу, остановились. Подбежали рабочие, приподняли волокушу. Девочки тронули лошадей – и пушистая, легкая золотисто-зеленая гора сена осталась возле стога.
– Гони, гони! – закричал дед Устин. – Живей, живей, живей! Пока солнце на небе.
Девочки засмеялись, хлестнули лошадей.
– Только не все камни сшибайте! – крикнул им вслед дед Устин.
Чечек и Ардинэ переглянулись: вот старый, увидел все-таки! И, хлестнув еще раз отгулявшихся за весну лошадей и хлопнув их голыми пятками по гладким бокам, снова помчались на увал. Вот и опять круглая вершина увала. И опять, медленно спускаясь, загребает волокуша шуршащее сено. И снова сено, как облако, колышется над стенками волокуши…
– Гляди, Чечек! – повторяет Ардинэ. – Гляди!
– Гляжу, гляжу, – отзывается Чечек, – не бойся!.. – и, не оглядываясь по сторонам, вытирает рукавом вспотевший лоб.
Июльское солнце щедро поливало зноем, золотое марево дрожало над землей. Сладкий, густой и душный запах сена неподвижно висел над долиной.
Ходили по склонам деревянные волокуши, ходили конные грабли. Все меньше и меньше становилось сена в долине, а стога вырастали один за другим около скалы, под навесом лиственниц…
Уже примолкли веселые разговоры и у лошадей потемнели от пота бока, а дед Устин, все такой же расторопный, такой же живой, без устали покрикивал:
– А ну давай, давай! Дружок, дружок, погоняй! Шевели вилами, шевели, шевели! Давай, давай, пока солнце на небе!..
Чечек и не заметила, как все сено перетаскали с увала. Василь и Чот захватили последний прогон, и круглая гора стала вдруг гладкая и зеленая, будто умытая.
– А теперь куда – на тот склон? – спросила Ардинэ.
– Тот склон ребята подбирают, – ответил дед Устин.
– А куда же – на равнину?
– А что на равнине делать?
Ардинэ и Чечек оглянулись на равнину – конные грабли заваливали последние валы.
– А куда ж тогда?
– Тогда домой, – сказал дед Устин. – Время не раннее, живот кушать просит.
Только сейчас заметила Чечек, что полдень давно прошел и жаркое золотое марево в долине погасло.
Какой-то верховой выехал из тайги. Лошадь шла крупной рысью. Старый, коричневый от загара человек подъехал к стогам. Черные усы свешивались у него по углам рта, и жиденькая бородка торчала клином.
– Эзен! – глухо сказал он.
И все разноголосо ответили:
– Эзен! Эзен!
Чечек живо обернулась: чей это такой знакомый голос?
– Дедушка Торбогош! – закричала она и замахала рукой. – Здравствуй, здравствуй, дедушка!
Строгое лицо старого смотрителя табунов Торбогоша сразу засияло и заулыбалось всеми морщинами.
– Эзен, внучка! Эзен!
Торбогош поговорил с дедом Устином, посмотрел стога, спросил, сколько скошено и сколько еще косить…
Вскоре погнали лошадей домой, в стан. Мальчишки скакали впереди, Чечек и Ардинэ – за ними. Только бригадир Кузьма остался далеко позади: он ехал шагом – боялся повредить свою новенькую голубую машину.
Старый смотритель Торбогош сначала держал коня рядом с конем деда Устина, а когда кончил разговор, пустил своего Серого. Серый поднял гривастую голову, раздул ноздри и, еле касаясь земли копытами, полетел вперед по мягкой луговой дороге. Мальчишки пытались его догнать, но мелькнул в засиневшей дали силуэт пригнувшегося к шее коня всадника в острой шапке и исчез за поворотом…
Дед Торбогош
Чечек вошла в аил усталая, разгоряченная. Бабушка Тарынчак понюхала воздух:
– Не то солнце принесла с собой, не то душистые травы!
– А дедушка где? – быстро спросила Чечек.
Бабушка Тарынчак, помешивая чегень в кожаном мешке, ворчливо ответила:
– Где?.. Везде! Только в аиле никогда нету! Пустил коня, а сам поскакал баню смотреть. Баню там какую-то строят, так ему все надо…
– Поскакал! – засмеялась Чечек. – Уж ты, бабушка, скажешь. Как будто он кабарга какая-нибудь.
– Вот баню строят… Что вздумает народ! Уж теперь люди все время мыться хотят, даже зимой! И в колхозе баня, и в совхозе баня… А теперь уж и в бригаде надо баню строить! Что такое? Совсем народ беспокойный стал. А что – нельзя подождать, когда будет тепло, да помыться в ручье, если хочется?.. И старый Торбогош туда же скачет!
– Да ведь он же смотритель, бабушка! – со смехом возразила Чечек. – Что ты это! Он же должен знать, какую в смотрительстве баню строят! А как же?.. А вот как построят баню, да как натопят, да нагреют полный котел воды! Сколько хочешь лей воду, сколько хочешь мойся!.. А что, бабушка, не пойдешь?
Бабушка Тарынчак вдруг улыбнулась:
– Ну, если построят да воды нагреют, чего же я не пойду? Вот еще! Люди пойдут – и я пойду.
– Да еще как радоваться будешь! А сейчас все ворчишь.
– Да что ж ворчу? Я на деда ворчу. И все бегает и все скачет, а дома его нету и нету. Всю жизнь этого старика дома нету, и обо всем ему забота! Ну, зачем ему обо всем забота, а?
– А как же ему не забота? Вот так! Да ведь он же партийный, бабушка.
Дедушка Торбогош пришел, когда уже совсем стемнело. Бабушка Тарынчак сразу забыла свою воркотню, засуетилась около очага, раздула угли, поставила на огонь чугунок с чаем, подала толкан, налила в чашечки молока, нарезала мяса… Дедушка уселся около огня, поджав ноги, закурил трубку. Он глядел сквозь дым на внучку свою Чечек, и суровое лицо его светлело и смягчалось.
– Ну-ка, внучка, расскажи, чему тебя в русской школе учат.
Чечек ответила не сразу. С чего начать?
– Очень много рассказывать надо, дедушка. Вот хочешь, я тебе стихи прочитаю?
Дедушка Торбогош кивнул черной бритой головой.
– Я тебе про пастуха прочитаю. Называется «Встреча».
Он стоял на холме высоком,
Словно вылит из смуглой бронзы.
Опираясь рукой на палку,
Зорко он осматривал дали.
…Пел пастух, что обильно лето,
Что колхозная жизнь счастлива
И что белыми островками
В поле ходят стада овечьи.
…Я спросил его, как здоровье,
– Хорошо. А твое, товарищ? –
А по бронзовому загару
Пробежала, как луч, улыбка.
А когда я спросил о прошлом,
У него задрожали губы:
– Для чего вспоминать печали,
Если радостны мы сегодня?
Бабушка Тарынчак так заслушалась, что не заметила, как у нее из чугуна убежал чай – бурый отвар побегов шиповника.
– Ай да Чечек! Ай да Чечек. В бабку пошла!..
Дедушка Торбогош слушал и кивал головой, а когда Чечек замолчала, сказал:
– А еще знаешь?
– Знаю, – ответила Чечек.
Она читала стихи и про Золотое озеро – Алтын-Коль, и про Катунь-реку, и про дорогой камень, который добывают в горах Алтая и везут в Москву на постройку больших дворцов…
– Я и русские знаю! – сказала Чечек, когда прочитала все, что знала по-алтайски.
Дед кивнул головой:
– Давай русские!
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том…
Дедушка Торбогош так же покачивал головой. А бабушка Тарынчак почти ничего не понимала, но она улыбалась: то, что читала Чечек, было как песня. А песню, иногда и не понимая, слушать радостно.
После ужина дедушка Торбогош вышел посидеть под звездами, и Чечек примостилась около него.
– Хорошие песни ты знаешь! – сказал дедушка. – А скажи-ка мне еще раз про пастуха.
Чечек снова начала читать:
Он стоял на холме высоком,
Словно вылит из смуглой бронзы…
И дедушка, шевеля губами, повторял за ней слова. А потом вздохнул и сказал:
– Хороший человек сложил эту песню!
– Это Кучияк сложил, – сказала Чечек.
Дедушка Торбогош взглянул на нее:
– Кучияк? Павел Кучияк – Ийт-Кулак – Собачье ухо?
– Почему Ийт-Кулак?
– А это его настоящее имя. Так звали раньше… Да, я слышал о нем. И отца знал. Шаман у него был отец. Плохой человек. Обманывал бедный народ, бубном гремел. Сколько одних лошадей погубил, самых лучших лошадей!..
Дедушка медленно, словно глядя в далекое прошлое, рассказывал Чечек о страшных и темных делах шаманов. Свадьбу справляют – шамана зовут. Заболел ли кто – шамана зовут. Умер ли кто, родился ли – опять шамана зовут… Идет шаман в аил и тащит за собой всяких богов и духов – добрых и злых. Тут и добрый Ульгень, и злой Эрлик, и небесные управители, и духи гор… И всем богам нужны жертвы: добрым – благодарственные, злым – умилостивительные. Народ алтайский тогда был темный и робкий, природа своими тайнами пугала его, и люди верили шаманьим сказкам. Лучшую лошадь в хозяйстве выбирал шаман для жертвы. И лошадь ту, привязав веревками за ноги, живую раздирали во все стороны и, привязав жердь на спину, ломали ей хребет…
– Ой, дедушка, как страшно! – прервала деда Чечек. – Неужели живую?
– Да, живую. А потом начинал этот шаман бить в бубен, петь, завывать и кружиться. И будто все время с богами говорит, а боги ему его же голосом отвечают: «Ао, кам, ао!..» Ну что ж? Так и больных лечили. Шаман пляшет, с богами перекликается, а болезнь человека сжигает. Умирает больной – шаман не виноват, значит, богам так нужно или жертва была плоха. Так люди и умирали без помощи. Многие умирали. Темное время было. Вспоминать трудно моему сердцу. Но зато, когда вспомнишь и сравнишь, – сразу жить радостнее. По-другому теперь живем. Светлый день наступил для алтайского народа!..
– Дедушка, а неужели Кучияк тоже с отцом шаманил?
– Э, нет! Кучияк отца своего не любил. Он ушел от него к деду своему, к Кучияку, и даже имя его взял. Там и жил. А деда его я, Чечек, хорошо знал. Это был большой человек, умный человек, сказитель. Таких сказителей, как был старый Кучияк, пожалуй, теперь и не найдешь на Алтае. Как возьмет свой топшур, как начнет петь какое-нибудь сказание – одну ночь поет, другую ночь поет, третью ночь поет… Мог целую неделю петь – и все будет складно и все умно. А откуда знал? Что от старых людей слышал, а что сам придумывал. Вот у него и Павел научился. А потом и сам большим человеком стал. В русском университете учился. Его в партию приняли. А ну-ка, Чечек, скажи еще раз, как там пастух на горе стоит!
Но Чечек уже надоело читать про пастуха.
– Я тебе завтра прочитаю, ладно, деда?
– Э! Завтра! – повторил дедушка Торбогош. – Завтра мой Серый в тайгу бежать будет.
– Как? Опять в тайгу? – закричала Чечек. – Сразу!
– Надо. В шестой бригаде давно не был.
– Дедушка, – ласково сказала Чечек, отводя рукой его дымящуюся трубку и заглядывая ему в глаза, – возьми и меня в шестую бригаду. Дедушка, э! Я давно табунов не видела. Возьми, дедушка!
Дедушка Торбогош со скрытой усмешкой покосился на нее и сказал:
– Если сама проснешься, поедем. Будить не буду.
Чечек вскочила, захлопала в ладоши:
– Я проснусь, проснусь! Только ты скажи: а какую лошадь взять? Дай порезвее, дедушка, чтобы от твоего Серого не отставала!..
…Еще лежала на траве тяжелая роса, еще волоклись, цепляясь за хвою, туманы, а уж дед Торбогош и Чечек мчались на лошадях по таежной тропе. Прозрачное бледно-зеленое небо сияло над тайгой, и прекрасная, как во сне, белая мерцающая звезда низко висела над острыми конусами гор.
Чечек не погоняла своего рыжего Арслана: он сам бежал за конем деда Торбогоша. Острая лесная свежесть разогнала сон. От быстрой езды захватывало дух и во всем теле возникало горячее ощущение счастья.
Потом начались крутые подъемы по каменистым тропкам, еле заметным, заросшим пушистыми листьями камнеломки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20