Я сделал еще глоточек и, отложив бутылку, связал лежавшего без сознания Уиттингтона, после чего на цыпочках пошел к двери, мысленно повторяя, что нужно найти какое-то другое место, где можно было бы переждать, что в любой момент сюда могут приехать жуткие уродцы и начать мне квасить мозги. Коридор-штольня был пуст и ярко освещен. Я отступил назад. Слишком светло, слишком легко. Слишком опасно. Лучше посижу спокойно тут. Буду следить на экранах за ходом штурма… Я посмотрел назад, на экраны. Я их видел. Другие тоже могли видеть. Спокойно.
Человечеству я не помогу, если дам себя здесь прикончить.
У меня жена и ребенок.
И пес. Я тихонько причмокнул. Монти поднял ухо, потом бровь и посмотрел на меня.
— Иди сюда, — попросил я. — Ты мне нужен.
Он встал и, отряхнувшись, подошел.
— Ты ведь видел этих вонючих жирных слизняков? Монти, прошу тебя. Ты уже два раза себя показал, еще немного, а?
Он лизнул меня в щеку, едва не содрав мне верхнее веко. Я поцеловал его в нос.
— Ну так слушай: мы уходим отсюда и идем к выходу. Но осторожно, не разделяемся, ни на кого не нападаем… Просто идем навстречу Саркисяну и Нику. Ладно? И не лаем.
Я подумал, чего еще мы не будем делать.
Ладно. Не будем больше болтать, думать и ждать.
Мы вышли в коридор. Откуда мы пришли? Кажется, справа. Насколько я помнил — там ничего не было. Значит, надо идти направо.
Но я пошел налево. Сам я ступал бесшумно, Монти постукивал когтями, но времени на «пе-дог-кюр», как это называл Фил, сейчас не было. Пистолетик не слишком подходил к моей руке, и приходилось все время поправлять его в ладони, пытаясь подогнать его к ней, словно бейсбольную перчатку. Господи, если бы со мной был «элефант»! Совершенно по-другому себя чувствуешь, когда знаешь, что одни осколки от стены могут неплохо разукрасить морды этих маленьких уродцев. Шагов через двадцать штольня плавно свернула направо, я прижался к стене и, удвоив бдительность, осторожно пошел по твердому каменному полу. Становилось светлее, словно лампы были расположены чаще, собственно, так оно и оказалось, к тому же это были более мощные, хотя и достаточно старые, лампы накаливания. Потом послышался какой-то звук, что-то вроде музыки — негромкая мелодия разносилась под сводами коридора. Я посмотрел на Монти — он тащился за мной с мрачным выражением на морде: «Я так и знал, теперь тебе всё время будет чего-то хотеться. Не надо было соглашаться…» Я сделал еще несколько шагов и, пригнувшись, выглянул за угол.
Штольня расширялась, переходя в зал. С этого места мне мало что было видно — кусочек стола, какой-то ящик, у другой стены голубые металлические стеллажи с беспорядочно разложенными, скорее даже, разбросанными на них непонятными предметами. Играла музыка, я отчетливо ее слышал — какой-то джаз, похоже, еще времен Глена Миллера. Неожиданно в поле моего зрения появился Монти, который, спокойно помахивая хвостом, направился в зал. Я тихо зашипел, пытаясь его остановить, но это было бесполезно, и я на цыпочках последовал за ним…
Монти, не колеблясь, пересек невидимую линию, составлявшую порог, и, оказавшись в зале, побежал вперед, опустив нос к земле. Я остановился на пороге и огляделся по сторонам. В помещении было пусто. То есть — ничто не шевелилось. Из проигрывателя доносились звуки — десятка полтора саксофонов, трубы, тромбоны. Приятный унисон, усыпляющий и мягкий.
Я вошел в помещение, бдительно оглядываясь в поисках камер, датчиков, охранников и близнецов, и заметил в его центре большое округлое ложе с огромным сердцем в изголовье. Сердце было красным — каким же еще оно могло быть? Когда-то атласное, теперь оно было потрепано, чем-то вымазано, запятнано, разодрано… Когда-то оно пульсировало дюжиной лампочек, теперь горели только две. Может, оно и к лучшему.
Я подошел ближе, поскольку именно туда направлялся Монти. Когда я оказался рядом, пес спрятался за ложе, и справедливо, — никогда до сих пор у меня не было к нему стольких претензий.
На ложе лежала мумия. Сморщенный, истлевший труп, кажется, женского пола; когда-то тело выглядело значительно лучше, но по мере высыхания жировая ткань исчезала, кожа сморщивалась, и теперь оно напоминало высохшую картофелину, разве что складки кожи были более обширными. Все анатомические черты, на основании которых можно было бы определить пол мумии, были скрыты этими складками, впрочем, меня это и не интересовало. Тонкие спутанные волосы, словно разорванная паутина, расползлись по подушке. Мумия была до колен прикрыта…
Вот черт!.. Она вовсе не была ничем прикрыта, у нее просто не было ног по колено! Это была та самая Сьюзен, или как ее там, мать уродцев, если верить Уиттингтону — оплодотворенная Чужим, его инкубатор!.. Я отскочил от ложа. Только теперь я заметил, что от какого-то электронного комода, похоже, извлеченного с затонувшего «Титаника», к трупу тянутся провода, грязные и во многих местах грубо соединенные из отдельных кусков. При мысли о том, что то, что я видел перед собой, может быть еще живым, у меня встали дыбом волосы на всем теле, из-за чего я наверняка стал похож на плод внебрачной связи с дикобразом.
Быстро отвернувшись, я огляделся вокруг. Только теперь я стал замечать детали помещения и с каждой секундой всё лучше понимал значение слова «ад». Прежде всего я увидел несколько саркофагов, и содержимое первого из них убедило меня, что, если я не хочу, чтобы до конца жизни меня мучили кошмары, мне не стоит заглядывать в другие. В ближайшем лежал под слоем голубого прозрачного студня мужчина, тщательно освежеванный, видимо, с помощью какой-то невообразимой техники. Все волосы на теле остались на своих местах, исчезла только кожа, на которой, как мне до сих пор казалось, они должны были держаться. Не знаю почему, но больше всего меня потряс вид волос на лобке, опускавшихся на ярко-красную мошонку. Наверное, действительно, это самое чувствительное место у мужчины. Некоторое время я стоял, уставившись в стену и тяжело дыша. Потом вытер мокрую от холодного пота руку о штаны и поспешил к входу в другой коридор. Лишь бы подальше от саркофагов, от сухой, отвратительной, как таракан, мумии, от стеллажей с несколькими сотнями аквариумов и банок с чудовищным содержимым. Я ворвался в туннель, убежденный, что нет такой силы, которая удержала бы меня от того, чтобы разрядить всю обойму в омерзительных близняшек. Нужно было лишь выяснить, где они могут находиться.
Но как?
Я стоял, думал и прислушивался.
Сначала раздался приглушенный, но сильный взрыв. Потом две или три очереди из «бреггера». Тишина. Сообразив, откуда доносились звуки, я бросился в ту сторону, через несколько шагов мне в лицо ударила воздушная волна, словно обрушился большой фрагмент коридора, но свет не погас. Выстрелы стихли.
Я метался от ответвления к ответвлению, чувствуя, что заблудился. Царила полная, до отвращения жуткая тишина. Я подозвал Монти и еще раз попросил о помощи. Не знаю, то ли он меня понял, то ли просто решил вернуться, но во всяком случае, снова пройдя через чудовищный паноптикум с погруженными в пластификатор телами, мы вернулись в центр управления.
Уиттингтон извивался на полу, смрад рвоты не давал дышать, но мне удалось добраться до стола и схватить телефон. Потом я добился очередного успеха, соединившись с Саркисяном.
А еще чуть позже за мной пришли и вывели наружу.
Там я сел в машину и закутался в одеяло, после чего провалился в некое подобие летаргии, сна, кататонии. Кажется, я отвечал на вопросы и что-то рассказывал. Кажется, я пил, курил и мочился.
Потом мы летели. А я засыпал и просыпался, обливаясь холодным потом. Я отказался принимать какое-либо снотворное — прямо я об этом не просил, но Дуг понял, что я имею в виду, — он просто всё время сидел рядом со мной. В очередной раз приходя в себя, я видел его и потому не кричал. По крайней мере, не каждый раз.
Потом было уже лучше. Я ни о чем не спрашивал, мне не хотелось знать, чем закончилось обследование шахты, в кого стреляли. Я был сыт происшедшим по горло. Я просто сидел, скорчившись на койке у стены самолета, и курил.
Твари. Скоты. Властители снов. Впрочем — какие там властители! Похитители снов!
Я не спрашивал, поймали ли близнецов, или их завалило тоннами камней при взрыве. Если бы я узнал, что они летят на этом же самолете… Пришлось бы встать, пойти и убить их. А что бы это дало? Искупил бы я смерть тех нескольких десятков свидетелей, убитых «Дерби»? Скотта, которого убил сам Уиттингтон? Или его ни в чем не повинного двойника? Вэл, в конце концов?
Поэтому я не вставал.
Эпилог
Голос в трубке звучал натянуто и неестественно, я уже собирался сказать: «Спасибо огромное» — по этой ключевой фразе прерывалась связь, — когда вдруг услышал слово «фильм». Что-то застучало в коробочке с надписью «Ассоциации».
— Простите, не могли бы вы повторить? — спросил я, чувствуя холодок на затылке.
Грассирующий голос произнес:
— Я звоню со студии при киношколе Сары Шуберт. Мы хотим в рамках дипломного этюда снять фильм по мотивам вашей повести, речь идет о «Двери в сад воспоминаний»…
— Калитке, — машинально поправил я. — «Калитка в сад воспоминаний».
— Простите? А! Неважно… — Холодок на затылке исчез, зато я почувствовал, как волна жара ударяет мне в лицо. — Ну так вот, студенты сыграют в старых виртуальных скафандрах, а потом мы наложим на это соответствующие образы актеров. Понимаете? Знаете Саймона Грея? Наверняка нет, это тот, кто должен был играть Филипа Марлоу, но вместо него взяли того деревянного Роберта Митчема, помните? Так что на экране наконец появился бы по-настоящему лучший исполнитель…
— Стоп!
— …лучше него нет…
— СТОП!!! — рявкнул я, предварительно отключив компенсатор. Наверняка он сейчас получил по барабанным перепонкам с силой не меньшей, чем при взрыве ящика петард. Он замолчал, может быть, умер. — Это вы мне звонили недели три назад? И разговаривали с кем-то другим? Так?
— Ну да… Тот человек сказал… — Он перестал изображать европейский акцент, заикаясь чисто по-американски.
— А кто тебе позволил звонить по личному номеру, а? Этот номер закрыт, законно ты никак не мог его получить! Ах ты сволочь!.. Я немедленно сообщаю твои данные в прокуратуру, мой адвокат пришлет тебе повестку!
— Но речь идет о фильме… — пробормотал он.
— Ищи сценарий, который удастся реализовать за решеткой, придурок! Вон с линии!
Довольный собой, я встал и направился в сад. Подышать немного свежим воздухом — и в постельку. По дороге я заглянул в ванную, откуда доносилось легкое жужжание.
— Знаешь, я не выдержала и прочитала твою новую повесть. Ну, ту, про Скотта Хэмисдейла?
Пима плавными движениями водила по лицу новым ионо-тропо-крипто-супермассажером. Я широко зевал и не был готов к подобному признанию.
— Знаю, — сказал я, когда мне удалось вернуть челюсть на место. — Я бы не стал оставлять ее на самом верху, если бы не хотел. Ну знаешь, подсознание автора…
— Знаю.
— А ты ее не оставила наверху, для Фила?
— Нет. Впрочем, он пока почти не выходит из комнаты.
Ну да. Наш новый, идентичный старому дом одарил его действительно новым компьютером с набором последних игр и фильмов.
— Но он заметил, что две ступеньки не скрипят так, как в старом.
— Ага… придется предъявить рекламации.
— И скажи еще, что когда слишком долго стоишь перед зеркалом в нашей ванной, — она на мгновение перестала массировать лицо, — то оно начинает моргать.
— Да? А мне казалось, что когда я стою перед ним слишком долго, то от этого старею, по крайней мере, отражение в зеркале кажется мне странно старым.
— Да. Согласна. — Она бросила массажер на трюмо. — Это глупо.
— Что? Зеркало или массажер?
Она не ответила и направилась в спальню, сбрасывая с себя халатик — или что там еще может быть из столь прозрачного шелка. Я издал хищное урчание.
— Нет, погоди. — Я получил по лапам. — Ты мне ничего больше не рассказал… Что вы там нашли? В той шахте?
— Ах, там? — Я сел поудобнее. — Ничего. То есть — близнецов. Дебильных карликов. Маленькая частная психушка.
— А Чужой?
— Господи, какой Чужой? Ты поверила в ту чушь, которую нес свихнувшийся Уиттингтон?
— А что, нет?
— Конечно. Неизвестно, откуда он взял эту пару бедняг. Неизвестно, как он забрался в эту шахту. Одно было реальным и настоящим — действительно, несколько десятков лет назад он создал «Дерби-один», а потом «Дерби-два». И в этом, собственно, и заключался успех нашей операции.
— А сны?
— Сны… Что ж, у него была и такая идея, он и в самом деле планировал получить контроль над определенными людьми с помощью снов. Они действительно похитили несчастную Лейшу Падхерст и заставили ее работать над излучателем сновидений. Веринчи тоже был в их организации, они решили с его помощью завладеть миссис Гроддехаар, вернее, ее огромным состоянием. Шляпник во время снятия мерки провел первые испытания, а потом хотел проверить, что ей снилось, и спросил про сон, естественно, запрограммированный ранее. Он не предполагал, что старуху это настолько взволнует, что она даже наймет детектива…
— Значит, мы можем спать спокойно?
Она прижалась ко мне.
— А кто сказал, что мы можем спать? Для этого еще слишком рано, дорогая моя.
— Ты думаешь о возможности тотального контроля? Что мы якобы постоянно оставляем где-то следы, сообщаем о себе в магазинах, банках, лифтах, домах, на автостоянках и в больницах? — Она отодвинулась и посмотрела мне в глаза. Наивная, еще моя мать давала себя обмануть подобному искреннему и открытому взгляду.
Я погладил ее по голове.
— Уже слишком поздно бояться. С тех пор как Всемирная Сеть опутала земной шар, мы перестали быть анонимами. Тебя столько раз в день регистрируют всевозможные камеры и датчики, что ты не в состоянии этого избежать, не пользуясь незаконными методами.
Так, как это делаю я, мысленно добавил я.
— Ну так чего мне в таком случае следует бояться?
— Гррр… бойся вот этого!
— Оуэн… Оуэн! Ты сумасшедший…
Но я уже был в ударе. Слишком поздно, миссис Йитс!
* * *
Я проснулся в два часа ночи. Что мне снилось, я не помнил, но сон не был неприятным, приятным, впрочем, тоже. Я осторожно выбрался из постели, на цыпочках вышел в коридор и помчался в гостиную. Банка холодного пива ждала меня в баре. Фил когда-то сказал: «Это не бар, а баржа». Насколько я догадывался, он имел в виду форму, а не величину. Хотя что может быть общего у прямоугольного шкафчика с баржей?
Я выхлестал половину банки и тяжело вздохнул. Мне очень не нравилось обманывать Пиму. До сих пор я самое большее недоговаривал часть правды, самую худшую, просто чтобы она за меня не беспокоилась. На этот раз всё было иначе.
Но что мне было делать — рассказать ей о старой сморщенной безногой мумии на испачканном спермой, полуразваливающемся ложе? О мамочке, с которой «развлекались», по словам Уиттингтона, близнецы? В которой — к моему удивлению и ужасу — еще билось сердце, хотя этому противоречил сам вид тела, а сердце сокращалось раз в полторы минуты? О Лейше Падхерст, вплавленной в кусок пластика, и еще о нескольких десятках тел в такой же остекленевшей массе? О том, что Уиттингтон успел признаться, что это он, собственноручно, с помощью какой-то предоставленной ему Чужим разновидности гипноза, выжег Эйприл половину мозга? А сам сразу же после признания начал молниеносно угасать и рассыпаться буквально на глазах, словно возвращая назад подаренный ему Чужим век? Что четыре недели спустя после событий в шахте он впал в спячку, такую же, как Эйприл, но через восемь дней умер? Эйприл продолжала спать, и я мог лишь надеяться, что ей ничего не снится. Ибо сама она снилась мне дважды, оба раза в окружении толпы дотошных ученых, а в другом сне подобная же толпа снилась мне вокруг мумии Сьюзен. Кошмары, кошмары…
И что хуже всего — я не знал, что происходит с близнецами. Захваченные во время штурма с помощью электромагнитного оружия, того самого, которое мы использовали, пытаясь выкурить Уиттингтона, они извивались и скулили и были полностью нейтрализованы… Саркисян клялся, что ему сказали, что они угасли точно так же, как и Уиттингтон. Но, сознательно или нет, он подчеркивал: «Клянусь, что мне так сказали». А насчет его личного мнения я спросить не осмелился…
Неважно.
Теоретически я мог спать спокойно.
Практически — мне всё меньше хотелось спать. Сон — это чертовски долгое время, когда мы не властны над собственным телом и разумом.
Чертовски долго. Половина жизни.
Половина… по сути, не нашей жизни!!!
Может, кто-то еще пожелает ею завладеть?!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Человечеству я не помогу, если дам себя здесь прикончить.
У меня жена и ребенок.
И пес. Я тихонько причмокнул. Монти поднял ухо, потом бровь и посмотрел на меня.
— Иди сюда, — попросил я. — Ты мне нужен.
Он встал и, отряхнувшись, подошел.
— Ты ведь видел этих вонючих жирных слизняков? Монти, прошу тебя. Ты уже два раза себя показал, еще немного, а?
Он лизнул меня в щеку, едва не содрав мне верхнее веко. Я поцеловал его в нос.
— Ну так слушай: мы уходим отсюда и идем к выходу. Но осторожно, не разделяемся, ни на кого не нападаем… Просто идем навстречу Саркисяну и Нику. Ладно? И не лаем.
Я подумал, чего еще мы не будем делать.
Ладно. Не будем больше болтать, думать и ждать.
Мы вышли в коридор. Откуда мы пришли? Кажется, справа. Насколько я помнил — там ничего не было. Значит, надо идти направо.
Но я пошел налево. Сам я ступал бесшумно, Монти постукивал когтями, но времени на «пе-дог-кюр», как это называл Фил, сейчас не было. Пистолетик не слишком подходил к моей руке, и приходилось все время поправлять его в ладони, пытаясь подогнать его к ней, словно бейсбольную перчатку. Господи, если бы со мной был «элефант»! Совершенно по-другому себя чувствуешь, когда знаешь, что одни осколки от стены могут неплохо разукрасить морды этих маленьких уродцев. Шагов через двадцать штольня плавно свернула направо, я прижался к стене и, удвоив бдительность, осторожно пошел по твердому каменному полу. Становилось светлее, словно лампы были расположены чаще, собственно, так оно и оказалось, к тому же это были более мощные, хотя и достаточно старые, лампы накаливания. Потом послышался какой-то звук, что-то вроде музыки — негромкая мелодия разносилась под сводами коридора. Я посмотрел на Монти — он тащился за мной с мрачным выражением на морде: «Я так и знал, теперь тебе всё время будет чего-то хотеться. Не надо было соглашаться…» Я сделал еще несколько шагов и, пригнувшись, выглянул за угол.
Штольня расширялась, переходя в зал. С этого места мне мало что было видно — кусочек стола, какой-то ящик, у другой стены голубые металлические стеллажи с беспорядочно разложенными, скорее даже, разбросанными на них непонятными предметами. Играла музыка, я отчетливо ее слышал — какой-то джаз, похоже, еще времен Глена Миллера. Неожиданно в поле моего зрения появился Монти, который, спокойно помахивая хвостом, направился в зал. Я тихо зашипел, пытаясь его остановить, но это было бесполезно, и я на цыпочках последовал за ним…
Монти, не колеблясь, пересек невидимую линию, составлявшую порог, и, оказавшись в зале, побежал вперед, опустив нос к земле. Я остановился на пороге и огляделся по сторонам. В помещении было пусто. То есть — ничто не шевелилось. Из проигрывателя доносились звуки — десятка полтора саксофонов, трубы, тромбоны. Приятный унисон, усыпляющий и мягкий.
Я вошел в помещение, бдительно оглядываясь в поисках камер, датчиков, охранников и близнецов, и заметил в его центре большое округлое ложе с огромным сердцем в изголовье. Сердце было красным — каким же еще оно могло быть? Когда-то атласное, теперь оно было потрепано, чем-то вымазано, запятнано, разодрано… Когда-то оно пульсировало дюжиной лампочек, теперь горели только две. Может, оно и к лучшему.
Я подошел ближе, поскольку именно туда направлялся Монти. Когда я оказался рядом, пес спрятался за ложе, и справедливо, — никогда до сих пор у меня не было к нему стольких претензий.
На ложе лежала мумия. Сморщенный, истлевший труп, кажется, женского пола; когда-то тело выглядело значительно лучше, но по мере высыхания жировая ткань исчезала, кожа сморщивалась, и теперь оно напоминало высохшую картофелину, разве что складки кожи были более обширными. Все анатомические черты, на основании которых можно было бы определить пол мумии, были скрыты этими складками, впрочем, меня это и не интересовало. Тонкие спутанные волосы, словно разорванная паутина, расползлись по подушке. Мумия была до колен прикрыта…
Вот черт!.. Она вовсе не была ничем прикрыта, у нее просто не было ног по колено! Это была та самая Сьюзен, или как ее там, мать уродцев, если верить Уиттингтону — оплодотворенная Чужим, его инкубатор!.. Я отскочил от ложа. Только теперь я заметил, что от какого-то электронного комода, похоже, извлеченного с затонувшего «Титаника», к трупу тянутся провода, грязные и во многих местах грубо соединенные из отдельных кусков. При мысли о том, что то, что я видел перед собой, может быть еще живым, у меня встали дыбом волосы на всем теле, из-за чего я наверняка стал похож на плод внебрачной связи с дикобразом.
Быстро отвернувшись, я огляделся вокруг. Только теперь я стал замечать детали помещения и с каждой секундой всё лучше понимал значение слова «ад». Прежде всего я увидел несколько саркофагов, и содержимое первого из них убедило меня, что, если я не хочу, чтобы до конца жизни меня мучили кошмары, мне не стоит заглядывать в другие. В ближайшем лежал под слоем голубого прозрачного студня мужчина, тщательно освежеванный, видимо, с помощью какой-то невообразимой техники. Все волосы на теле остались на своих местах, исчезла только кожа, на которой, как мне до сих пор казалось, они должны были держаться. Не знаю почему, но больше всего меня потряс вид волос на лобке, опускавшихся на ярко-красную мошонку. Наверное, действительно, это самое чувствительное место у мужчины. Некоторое время я стоял, уставившись в стену и тяжело дыша. Потом вытер мокрую от холодного пота руку о штаны и поспешил к входу в другой коридор. Лишь бы подальше от саркофагов, от сухой, отвратительной, как таракан, мумии, от стеллажей с несколькими сотнями аквариумов и банок с чудовищным содержимым. Я ворвался в туннель, убежденный, что нет такой силы, которая удержала бы меня от того, чтобы разрядить всю обойму в омерзительных близняшек. Нужно было лишь выяснить, где они могут находиться.
Но как?
Я стоял, думал и прислушивался.
Сначала раздался приглушенный, но сильный взрыв. Потом две или три очереди из «бреггера». Тишина. Сообразив, откуда доносились звуки, я бросился в ту сторону, через несколько шагов мне в лицо ударила воздушная волна, словно обрушился большой фрагмент коридора, но свет не погас. Выстрелы стихли.
Я метался от ответвления к ответвлению, чувствуя, что заблудился. Царила полная, до отвращения жуткая тишина. Я подозвал Монти и еще раз попросил о помощи. Не знаю, то ли он меня понял, то ли просто решил вернуться, но во всяком случае, снова пройдя через чудовищный паноптикум с погруженными в пластификатор телами, мы вернулись в центр управления.
Уиттингтон извивался на полу, смрад рвоты не давал дышать, но мне удалось добраться до стола и схватить телефон. Потом я добился очередного успеха, соединившись с Саркисяном.
А еще чуть позже за мной пришли и вывели наружу.
Там я сел в машину и закутался в одеяло, после чего провалился в некое подобие летаргии, сна, кататонии. Кажется, я отвечал на вопросы и что-то рассказывал. Кажется, я пил, курил и мочился.
Потом мы летели. А я засыпал и просыпался, обливаясь холодным потом. Я отказался принимать какое-либо снотворное — прямо я об этом не просил, но Дуг понял, что я имею в виду, — он просто всё время сидел рядом со мной. В очередной раз приходя в себя, я видел его и потому не кричал. По крайней мере, не каждый раз.
Потом было уже лучше. Я ни о чем не спрашивал, мне не хотелось знать, чем закончилось обследование шахты, в кого стреляли. Я был сыт происшедшим по горло. Я просто сидел, скорчившись на койке у стены самолета, и курил.
Твари. Скоты. Властители снов. Впрочем — какие там властители! Похитители снов!
Я не спрашивал, поймали ли близнецов, или их завалило тоннами камней при взрыве. Если бы я узнал, что они летят на этом же самолете… Пришлось бы встать, пойти и убить их. А что бы это дало? Искупил бы я смерть тех нескольких десятков свидетелей, убитых «Дерби»? Скотта, которого убил сам Уиттингтон? Или его ни в чем не повинного двойника? Вэл, в конце концов?
Поэтому я не вставал.
Эпилог
Голос в трубке звучал натянуто и неестественно, я уже собирался сказать: «Спасибо огромное» — по этой ключевой фразе прерывалась связь, — когда вдруг услышал слово «фильм». Что-то застучало в коробочке с надписью «Ассоциации».
— Простите, не могли бы вы повторить? — спросил я, чувствуя холодок на затылке.
Грассирующий голос произнес:
— Я звоню со студии при киношколе Сары Шуберт. Мы хотим в рамках дипломного этюда снять фильм по мотивам вашей повести, речь идет о «Двери в сад воспоминаний»…
— Калитке, — машинально поправил я. — «Калитка в сад воспоминаний».
— Простите? А! Неважно… — Холодок на затылке исчез, зато я почувствовал, как волна жара ударяет мне в лицо. — Ну так вот, студенты сыграют в старых виртуальных скафандрах, а потом мы наложим на это соответствующие образы актеров. Понимаете? Знаете Саймона Грея? Наверняка нет, это тот, кто должен был играть Филипа Марлоу, но вместо него взяли того деревянного Роберта Митчема, помните? Так что на экране наконец появился бы по-настоящему лучший исполнитель…
— Стоп!
— …лучше него нет…
— СТОП!!! — рявкнул я, предварительно отключив компенсатор. Наверняка он сейчас получил по барабанным перепонкам с силой не меньшей, чем при взрыве ящика петард. Он замолчал, может быть, умер. — Это вы мне звонили недели три назад? И разговаривали с кем-то другим? Так?
— Ну да… Тот человек сказал… — Он перестал изображать европейский акцент, заикаясь чисто по-американски.
— А кто тебе позволил звонить по личному номеру, а? Этот номер закрыт, законно ты никак не мог его получить! Ах ты сволочь!.. Я немедленно сообщаю твои данные в прокуратуру, мой адвокат пришлет тебе повестку!
— Но речь идет о фильме… — пробормотал он.
— Ищи сценарий, который удастся реализовать за решеткой, придурок! Вон с линии!
Довольный собой, я встал и направился в сад. Подышать немного свежим воздухом — и в постельку. По дороге я заглянул в ванную, откуда доносилось легкое жужжание.
— Знаешь, я не выдержала и прочитала твою новую повесть. Ну, ту, про Скотта Хэмисдейла?
Пима плавными движениями водила по лицу новым ионо-тропо-крипто-супермассажером. Я широко зевал и не был готов к подобному признанию.
— Знаю, — сказал я, когда мне удалось вернуть челюсть на место. — Я бы не стал оставлять ее на самом верху, если бы не хотел. Ну знаешь, подсознание автора…
— Знаю.
— А ты ее не оставила наверху, для Фила?
— Нет. Впрочем, он пока почти не выходит из комнаты.
Ну да. Наш новый, идентичный старому дом одарил его действительно новым компьютером с набором последних игр и фильмов.
— Но он заметил, что две ступеньки не скрипят так, как в старом.
— Ага… придется предъявить рекламации.
— И скажи еще, что когда слишком долго стоишь перед зеркалом в нашей ванной, — она на мгновение перестала массировать лицо, — то оно начинает моргать.
— Да? А мне казалось, что когда я стою перед ним слишком долго, то от этого старею, по крайней мере, отражение в зеркале кажется мне странно старым.
— Да. Согласна. — Она бросила массажер на трюмо. — Это глупо.
— Что? Зеркало или массажер?
Она не ответила и направилась в спальню, сбрасывая с себя халатик — или что там еще может быть из столь прозрачного шелка. Я издал хищное урчание.
— Нет, погоди. — Я получил по лапам. — Ты мне ничего больше не рассказал… Что вы там нашли? В той шахте?
— Ах, там? — Я сел поудобнее. — Ничего. То есть — близнецов. Дебильных карликов. Маленькая частная психушка.
— А Чужой?
— Господи, какой Чужой? Ты поверила в ту чушь, которую нес свихнувшийся Уиттингтон?
— А что, нет?
— Конечно. Неизвестно, откуда он взял эту пару бедняг. Неизвестно, как он забрался в эту шахту. Одно было реальным и настоящим — действительно, несколько десятков лет назад он создал «Дерби-один», а потом «Дерби-два». И в этом, собственно, и заключался успех нашей операции.
— А сны?
— Сны… Что ж, у него была и такая идея, он и в самом деле планировал получить контроль над определенными людьми с помощью снов. Они действительно похитили несчастную Лейшу Падхерст и заставили ее работать над излучателем сновидений. Веринчи тоже был в их организации, они решили с его помощью завладеть миссис Гроддехаар, вернее, ее огромным состоянием. Шляпник во время снятия мерки провел первые испытания, а потом хотел проверить, что ей снилось, и спросил про сон, естественно, запрограммированный ранее. Он не предполагал, что старуху это настолько взволнует, что она даже наймет детектива…
— Значит, мы можем спать спокойно?
Она прижалась ко мне.
— А кто сказал, что мы можем спать? Для этого еще слишком рано, дорогая моя.
— Ты думаешь о возможности тотального контроля? Что мы якобы постоянно оставляем где-то следы, сообщаем о себе в магазинах, банках, лифтах, домах, на автостоянках и в больницах? — Она отодвинулась и посмотрела мне в глаза. Наивная, еще моя мать давала себя обмануть подобному искреннему и открытому взгляду.
Я погладил ее по голове.
— Уже слишком поздно бояться. С тех пор как Всемирная Сеть опутала земной шар, мы перестали быть анонимами. Тебя столько раз в день регистрируют всевозможные камеры и датчики, что ты не в состоянии этого избежать, не пользуясь незаконными методами.
Так, как это делаю я, мысленно добавил я.
— Ну так чего мне в таком случае следует бояться?
— Гррр… бойся вот этого!
— Оуэн… Оуэн! Ты сумасшедший…
Но я уже был в ударе. Слишком поздно, миссис Йитс!
* * *
Я проснулся в два часа ночи. Что мне снилось, я не помнил, но сон не был неприятным, приятным, впрочем, тоже. Я осторожно выбрался из постели, на цыпочках вышел в коридор и помчался в гостиную. Банка холодного пива ждала меня в баре. Фил когда-то сказал: «Это не бар, а баржа». Насколько я догадывался, он имел в виду форму, а не величину. Хотя что может быть общего у прямоугольного шкафчика с баржей?
Я выхлестал половину банки и тяжело вздохнул. Мне очень не нравилось обманывать Пиму. До сих пор я самое большее недоговаривал часть правды, самую худшую, просто чтобы она за меня не беспокоилась. На этот раз всё было иначе.
Но что мне было делать — рассказать ей о старой сморщенной безногой мумии на испачканном спермой, полуразваливающемся ложе? О мамочке, с которой «развлекались», по словам Уиттингтона, близнецы? В которой — к моему удивлению и ужасу — еще билось сердце, хотя этому противоречил сам вид тела, а сердце сокращалось раз в полторы минуты? О Лейше Падхерст, вплавленной в кусок пластика, и еще о нескольких десятках тел в такой же остекленевшей массе? О том, что Уиттингтон успел признаться, что это он, собственноручно, с помощью какой-то предоставленной ему Чужим разновидности гипноза, выжег Эйприл половину мозга? А сам сразу же после признания начал молниеносно угасать и рассыпаться буквально на глазах, словно возвращая назад подаренный ему Чужим век? Что четыре недели спустя после событий в шахте он впал в спячку, такую же, как Эйприл, но через восемь дней умер? Эйприл продолжала спать, и я мог лишь надеяться, что ей ничего не снится. Ибо сама она снилась мне дважды, оба раза в окружении толпы дотошных ученых, а в другом сне подобная же толпа снилась мне вокруг мумии Сьюзен. Кошмары, кошмары…
И что хуже всего — я не знал, что происходит с близнецами. Захваченные во время штурма с помощью электромагнитного оружия, того самого, которое мы использовали, пытаясь выкурить Уиттингтона, они извивались и скулили и были полностью нейтрализованы… Саркисян клялся, что ему сказали, что они угасли точно так же, как и Уиттингтон. Но, сознательно или нет, он подчеркивал: «Клянусь, что мне так сказали». А насчет его личного мнения я спросить не осмелился…
Неважно.
Теоретически я мог спать спокойно.
Практически — мне всё меньше хотелось спать. Сон — это чертовски долгое время, когда мы не властны над собственным телом и разумом.
Чертовски долго. Половина жизни.
Половина… по сути, не нашей жизни!!!
Может, кто-то еще пожелает ею завладеть?!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42