«Неблагонадежный старик» улыбнулся в темноте и уснул.
3 июля 2015 года
Он вышел вместе с Кларисс. Моросил мелкий утренний дождь, и почти все жители города, оказавшиеся на улице, были облачены в желтые комбинезоны. У Кларисс нашелся в доме свободный комбинезон, принадлежавший ее дочери, и она ссудила им Лукьянова. Они расстались у автобусной остановки. Кларисс направлялась на работу в Публичную библиотеку на 42ю улицу и 5ю авеню, где они два дня назад и познакомились, а Ипполит… Ипполит не знал, куда он направляется.
— Если тебе опять негде будет ночевать — приходи.
— Спасибо.
— И если тебе что-нибудь будет нужно — не забывай, что ты можешь явиться прямо в библиотеку.
— Как, Кларисс, — без айдентити-кард?
— О Боже, я забыла… но все равно дай о себе знать, что и как, ладно?
— Да, еще раз спасибо.
Желтая лягушка Кларисс неуклюже забралась последней в автобус, и за ней сомкнулись двери.
Ипполит пошел в Ист-Вилледж. С предвоенного еще времени, когда он там жил, у него осталось несколько знакомств, достаточно незначительных для того, чтобы они фигурировали в его досье, но могущих оказаться полезными в его теперешнем положении. Мимо пронеслись, держа путь в даунтаун, несколько черных закрытых автомобилей «Крайслер-13», сопровождаемых впереди и сзади черными (бронированными, знал Лукьянов) фургонами и десятком мотоциклистов в черной форме федеральной охраны. Вряд ли Президент, но кто-то вроде секретаря министра, подумал с уважением Лукьянов. Если бы он был экс-министром, ему дали бы умереть своей смертью. Он мог бы дожить и до ста лет. В конце концов, дед Лукьянова дожил до ста четырех лет. Несмотря на радиоактивный дождь, отшлифованная за сотни лет машина американской демократии функционировала нормально, утренние рабочие уже заняли свои места и приступили к производству материальных благ. Безработные, а их в стране насчитывалось несколько десятков миллионов, уже выходили из клубов безработных — каждое утро безработные обязаны были являться в клубы, где в течение двух часов им читали лекции по экономике и демографии. Именно сейчас толпы их, возвращающихся из клубов, покрыли улицы. В Русском Союзе, говорят, нельзя болтаться по улицам без дела. В Соединенных Штатах днем ты можешь при наличии значка и айдентити-кард болтаться с шести утра до десяти вечера на улицах. Позже, когда город мгновенно темнеет, рабочие третьей смены сменяются рабочими четвертой смены, и темные улицы все равно полны людей. Но ночью вероятность того, что тебя остановит какая-нибудь из полиций, куда более велика, чем днем. Русские — непрактичная нация, подумал Лукьянов. Хотя в жилах его текла и русская кровь, он не мог понять, почему нужно затрачивать столько средств на дневной контроль и проверку документов, в то время как наличие активаторов и компьютерной системы досье и без этого обеспечивает государству тотальный контроль над личностью. Да, подумал Лукьянов, шагая в блеклом дожде и вспоминая газетные бури своей юности и зрелости, государства добились тотального контроля над людьми. Годы рассеяли и разрушили идеологии, только основные лозунги выжили и украшают теперь фасады государств. Шаблонные определения «демократия» и «коммунистическое общество» остались, но главными оказались система, структура, государство.
Через час с небольшим он пришел в Ист-Вилледж. Дождь так и не перестал, он только ослаб и поредел. Вначале Ипполит прошел мимо нужного ему тсриф-шопа, не останавливаясь. Уже одно то, что тсриф-шоп оказался на месте, сообщило Ипполиту некоторую энергию. Он прошел по Первой авеню, до самой Хьюстон-стрит и затем повернул обратно. Тсриф-шоп помещался между 6й и 7й улицами и назывался «International food thrift shop». Ипполит нажал на кнопку звонка. Рыжая от времени штора, по всей вероятности бывшая когда-то белой шторой, отодвинулась, в стекле, между ржавых решеток, показалось бледное лицо блондинки средних лет, и внимательные недоверчивые глаза осмотрели Лукьянова. Потом дверь открылась сама. Ипполит вошел внутрь.
Внутри царила полутьма, единственная электрическая лампочка находилась в дальнем углу зала. В полутьме, в запахе еды, расхаживали несколько посетителей. Половина зала была отведена под продукты, самым пахучим продуктом была копченая сельдь, и этот запах сельди наполнял помещение, глубина же зала была занята разнообразной, самой неожиданной одеждой, даже несколько шуб висели под самым потолком, прикрытые пластиком, заметил Ипполит. Цветные польские платки соседствовали с горками вываленных прямо на открытые прилавки конфет, и запах сельди время от времени перебивался встречными потоками воздуха, содержащего ветерок нафталина.
— Казимир Карлович у себя? — спросил Ипполит по-польски блондинку, в молчании ожидающую его инициативы.
Казимир Карлович, — церемонное славянское обращение Лукьянов употребил для того, чтобы пробудить в блондинке доверие к своей персоне.
— Нету, — сказала блондинка и покачала головой, повторив «нету». — Зачем вам Казимир Карлович?
— Я вас очень прошу, скажите ему, что его спрашивает Лукьянов.
Ипполит улыбнулся, и не только для того, чтобы смягчить блондинку и заставить ее пойти далеко, за шубы в пластике, где, как знал Ипполит, существует дверь, ведущая в глубину, в подсобное помещение, где и находится, если он еще жив, Казимир Карлович Пуришкевич, единственный владелец и глава «International food thrift shop incorporation». Ипполит улыбнулся и странной логике разговора, вопросов и ответов.
Блондинка, которую Ипполит про себя назвал «коровой», посмотрела на него тем же недоверчивым взглядом, каким глядела на него, отодвинув штору, пожала плечами и пошла за шубы. Посетители — толстая женщина среднего возраста с девочкой лет восьми и пожилой человек, может быть, возраста Ипполита копались в провизии. Женщина сняла с полки консервную банку с крабами и читала этикетку, может быть, выясняя дату выпуска крабов, а может быть, точный состав соленой водички, в которой покоились крабы. Пожилой мужчина в джинсовой рубашке, широко расстегнутой на волосатой груди, открыл единственный в помещении холодильный шкаф и внимательно вглядывался внутрь.
— Пройдите, — сказала блондинка уже более приветливо, показавшись из-за груд одежды, и кивком пригласила Ипполита приблизиться.
Скинув с головы на плечи желтый капюшон, Ипполит провел по лицу ладонью и пошел, задевая одежду, к блондинке. Отступив в сторону, блондинка пропустила его, на Ипполита пахнуло горячим большим телом, и он, пригнувшись, вошел в неожиданно светлую комнату, резко контрастирующую с хаосом и запущенностью «International food thrift shop». Казимир Пуришкевич уже встал из-за стола и выгибался во весь свой небольшой рост, приветствуя его улыбкой, как бы летевшей навстречу Ипполиту с розового лица, все тот же Казимир, комбинатор и делец, нисколько не постаревший хитрый толстяк Казимир. Гангстер.
— Мистер Лукьянов собственной персоной! Чем обязан? Дорогой гость. Редкий гость. Последний раз, если не ошибаюсь, вы были у меня осенью две тысячи шестого года. Подождите, дайте вспомнить… Да-да, двадцать пятого октября две тысячи шестого года.
Казимир Пуришкевич обладал необыкновенной памятью и был не прочь демонстрировать ее вновь и вновь при всяком удобном случае.
— А мистер Пуришкевич никак не изменился и по-прежнему блистательно лучезарен.
Они подошли друг к другу и, обменявшись вначале рукопожатиями, вдруг неожиданно для самих себя коротко и стеснительно обнялись. Бывшие соседи.
— Как поживаете, дорогой?.. — спросил Пуришкевич, указав Ипполиту на кожаное кресло, стоящее перед его массивным письменным столом. — Сам я, с вашего разрешения, вернусь в свою излюбленную позицию — И Пуришкевич протиснулся за свой стол в высокое кресло, напоминающее кресло дантиста, кожаное сиденье покоилось на никелированном стебле, и лепестки никеля несли на себе там и тут кожаные цветы, в середину с ласковым вздохом опустился Казимир.
— Поживаю плохо, — сказал Ипполит.
— Ну-ну, расскажите, — ласково попросил Пуришкевич, ничуть не смутившись тем, что Ипполит плохо поживает.
— Здесь можно говорить свободно? — Ипполит обвел взглядом светлый кабинет Пуришкевича.
— Если бы было нельзя, я бы уже давно тут не сидел. — Пуришкевич нахально усмехнулся.
— Вы, конечно, знаете о существовании закона 316, пункт «B», ограничивающего продолжительность жизни, Казимир Карлович?
— Разумеется, — пожал плечами Пуришкевич, — но мне только пятьдесят шесть, меня закон пока не беспокоит.
— Мне шестьдесят пять, — сказал Ипполит.
— Уже? — изумился Казимир, впрочем, так и не придав своему лицу сочувствующего выражения. — Я бы никогда не дал вам больше пятидесяти пяти. Я всегда думал, что вы мой ровесник.
— Если бы, — вздохнул Ипполит.
— Это вас и заботит, мистер Лукьянов, как я понимаю? Что думаете делать?
— Прожить как можно дольше, — ответил Лукьянов улыбнувшись, стараясь «сложить» лицо таким образом, чтобы гримаса поместилась ровно посередине между геройским и безразличным выражениями.
— И вы хотите, чтобы я помог вам жить как можно дольше? — Пуришкевич ухмыльнулся. — Чего ради? Я даже не ваш лучший друг.
Ипполит хотел сказать, что годы не оказали никакого воздействия на психологическую структуру Казимира Пуришкевича, что он с таким же удовольствием продолжает играть дешевого гангстера, «ужасно циничного и хладнокровно жестокого», но удержался, резонно рассудив, что Казимир и есть дешевый гангстер с Лоуэр Ист-Сайд.
— Казимир Карлович, мне нужна новая айдентити-кард и оружие. У вас есть связи. Помогите.
— Слушайте, Ипполит. — Казимир Карлович отодвинулся, упершись пухлыми руками в стол, далеко назад вместе со своим зубоврачебным креслом. — Вы появляетесь из ниоткуда через восемь лет после вашего последнего визита и просите у меня айдентити-кард и оружие. Раздобыв вам только первое или только второе, Казимир Пуришкевич рискует влететь в тюрьму на необыкновенно долгий срок до самого того времени, когда уже и к Казимиру Пуришкевичу станет применим закон 316, пункт «B»…
— Демографический закон 316, пункт «C», гласит, что все преступники, содержащиеся под стражей к моменту их шестидесятилетия, подлежат уничтожению, дорогой Казимир, — прервал его Ипполит.
— В самом деле? — Пуришкевич выглядел удивленным. — Я не знал.
— Такому умному человеку, как вы, срок не грозит, Казимир Карлович. Насколько я знаю, вы никогда не отбывали наказания, не так ли?..
— Сидел, сидел, — ухмыльнулся Казимир, — в ранней молодости. По неопытности. Но сидел под другой фамилией, так что в компьютеры информация не попала.
— Вы правда не знали о существовании закона 316, пункт «C», Казимир Карлович?
— Какая разница, знал, не знал, — засуетился Пуришкевич в кресле. — Главное не это. Могу ли я вам доверять, вот в чем дело.
— Можете. Я же вам доверился. Вам никакого труда не составит сделать несколько телефонных звонков и выяснить, что Ипполиту Лукьянову действительно шестьдесят пять лет, а следовательно, я автоматически вне закона и, придя к вам, подвергаю себя смертельной опасности. У вас много грехов перед ними, пусть и не доказуемых в суде, но грехов. А вдруг вы решите замолить один из них, выдав им Ипполита Лукьянова, литератора? А я все же вам доверился.
— Если бы вы им были так нужны, они бы убрали вас, не дожидаясь, пока вы сентиментально отпразднуете свой день рождения, Лукьянов. Чушь. — Пуришкевич сделал оборот в кресле, оно неожиданно оказалось вертящимся. Сделав оборот, он протер лицо ладонью. — Хорошо, предположим, я вам доверяю. Предположим, я вам достану айдентити и оружие. У вас есть капуста, money, чтобы за них заплатить?
— Нет, — признался Лукьянов.
— Вот. — Пуришкевич торжествующе улыбнулся. — С этого и нужно было начинать. Писатель! Автор полицейских романов. Секс и преступления! И вы имеете нервы приходить к занятому человеку и морочить ему голову вашими проблемами, не имея денег, чтобы заплатить за мою заботу о ваших проблемах… — Пуришкевич встал, оправил свой цвета какао мятый костюм, потом синюю рубашку и закончил туалет, подтянув широкий красный галстук.
— Деньги есть в моем банке. Немного, но есть. Но с изъятием айдентити-кард автоматически закрыт и счет… Я уверен. — Лукьянов помолчал. — Послушайте, Казимир, я могу отработать для вас эти деньги…
— А-а! Бросьте. — Пуришкевич даже зажмурил глаза и махнул рукой. — Что вы можете? Писатель!.. Чушь.
— Вы, надеюсь, понимаете, что мне совсем нечего терять, Казимир Карлович. — Ипполит постарался заглянуть в глаза Пуришкевичу. — Совсем нечего. Дайте мне в обмен на айдентити-кард любую работу, как бы опасна она ни была.
— Я не печатаю айдентити-кардс в типографии, я не произвожу оружие, дорогой мистер Лукьянов. — Пуришкевич вдруг стал приторно вежлив. — Все, что я мог бы сделать для вас, если бы у вас были доллары, попытаться узнать здесь и там, понюхать воздух — не пахнет ли в нем где-то айдентити-кард плюс пушкой, и если бы нашел, связал бы вас с теми, у кого бы их нашел, или взялся бы сам обменять ваши доллары на их товар. Понятно?
— Вот и понюхайте. Но давайте только заменим доллары в этой операции Ипполитом Лукьяновым, человеком, предлагающим свои услуги, готовым на все, «камикадзе». Я уверен, что ваши друзья…
— У меня нет друзей, Лукьянов…
— Хорошо, ваши предполагаемые контакты нуждаются в людях, которым нечего терять.
— Лукьянов, вам шестьдесят пять лет! Я понимаю, что закон 316, пункт «B», разрушит какой угодно разум, но взгляните правде в глаза: кому может быть полезен старик шестидесяти пяти лет?
Рассерженный Лукьянов расстегнул комбинезон. Сорвав его, он стащил с себя куртку и стал снимать тишотку.
— Эй, эй, что вы вздумали раздеваться у меня в офисе? — Пуришкевич вдруг развеселился и, выйдя из-за стола, внимательно обошел вокруг голого по пояс Лукьянова. — А что, и в самом деле неплохо сохранились…
— Неплохо сохранился! Пан Казимир, пощупайте мои бицепсы. — Лукьянов напрягся, и Пуришкевич охотно пощупал вздувшийся бицепс Лукьянова. — Черт, сильны! — уважительно пропел он и вернулся за стол, сел в кресло. Может быть, он поспешил убрать подальше от глаз Лукьянова свой вздувшийся живот и сдобную талию. — Но,— возгласил Пуришкевич из кресла, — вы что собираетесь делать с вашими мышцами — двигать мебель, Ипполит? Перемещением мебели вы и в несколько лет не сможете вернуть моим друзьям долг. Айдентити-кард обойдется вам тысяч в двадцать пять долларов.
— Я не собираюсь двигать мебель, я продемонстрировал вам свое общее физическое состояние. Блестящее, сознайтесь. Я бегаю, прыгаю и делаю все эти движения с тем же успехом, что и индивидуумы, имеющие удовольствие быть на четверть века младше меня. А почему айдентити-кард стоит такую несметную сумму денег? — Ипполит начал натягивать тишот.
— Вы же хотите настоящую айди, из Департамента Здоровья, Труда и Благосостояния, а не липовую, с которой вас задержит первая же полицейская облава, а? Настоящие производят там в Здортрудблаге и продают налево только очень надежным людям за очень большие деньги, так как риск очень велик… Но, — Казимир просиял, — на коррупции держится мир. О могучая коррупция!
— Мир уже ни на чем не держится, — хмуро прокомментировал Ипполит.
— Ну нет… вы думаете, если у вас несчастье, Лукьянов, то человечество вдруг прекратит с сегодняшнего дня есть, пить, делать любовь? О нет, даже если человечество будет знать, что ему остается неделя существования, оно все так же будет предаваться своим мелким грехам, и, представьте себе, у входа на тот свет, в самых даже воротах безумные будут продолжать пытаться друг друга обмануть, пусть на котэр, но обмануть… — Довольный произнесенной им речью Пуришкевич откинулся в кресле.
— Fuck them! Что делать мне, пан Казимир?
— Боюсь, что уже нечего, мистер Лукьянов.
Они помолчали.
— Слушайте, я могу, предположим, спокойно убирать людей. Передайте это вашим… контактам… В свое время меня учили…
— Когда «в свое время» — пятьдесят лет назад? И за кого вы меня принимаете, скажите, Лукьянов, за главу синдиката «Коза Ностра»? Я скромный гангстер с Лоуэр Ист-Сайда, только и всего… Выбросьте из головы романтическую чепуху, автор дешевых полицейских романов…
— Вы что, сомневаетесь в существовании закона 316, пункт «B»? Пуришкевич, вы сомневаетесь? Вы не сомневаетесь. Вы сомневаетесь в том, что мне шестьдесят пять? Тоже нет. Тогда соедините эти два обстоятельства вместе, скромный гангстер с Лоуэр Ист-Сайда, и поймите: перед вами сидит человек, приговоренный государством к смерти. OK? Я не предлагаю вам помочь мне из человеколюбия. Я пришел к вам потому, что кое-что о вас знаю, и вы меня знаете до такой степени, чтобы мне довериться. Я прожил за углом на ебаной 6й улице столько лет… Я вам рассказал свои обстоятельства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
3 июля 2015 года
Он вышел вместе с Кларисс. Моросил мелкий утренний дождь, и почти все жители города, оказавшиеся на улице, были облачены в желтые комбинезоны. У Кларисс нашелся в доме свободный комбинезон, принадлежавший ее дочери, и она ссудила им Лукьянова. Они расстались у автобусной остановки. Кларисс направлялась на работу в Публичную библиотеку на 42ю улицу и 5ю авеню, где они два дня назад и познакомились, а Ипполит… Ипполит не знал, куда он направляется.
— Если тебе опять негде будет ночевать — приходи.
— Спасибо.
— И если тебе что-нибудь будет нужно — не забывай, что ты можешь явиться прямо в библиотеку.
— Как, Кларисс, — без айдентити-кард?
— О Боже, я забыла… но все равно дай о себе знать, что и как, ладно?
— Да, еще раз спасибо.
Желтая лягушка Кларисс неуклюже забралась последней в автобус, и за ней сомкнулись двери.
Ипполит пошел в Ист-Вилледж. С предвоенного еще времени, когда он там жил, у него осталось несколько знакомств, достаточно незначительных для того, чтобы они фигурировали в его досье, но могущих оказаться полезными в его теперешнем положении. Мимо пронеслись, держа путь в даунтаун, несколько черных закрытых автомобилей «Крайслер-13», сопровождаемых впереди и сзади черными (бронированными, знал Лукьянов) фургонами и десятком мотоциклистов в черной форме федеральной охраны. Вряд ли Президент, но кто-то вроде секретаря министра, подумал с уважением Лукьянов. Если бы он был экс-министром, ему дали бы умереть своей смертью. Он мог бы дожить и до ста лет. В конце концов, дед Лукьянова дожил до ста четырех лет. Несмотря на радиоактивный дождь, отшлифованная за сотни лет машина американской демократии функционировала нормально, утренние рабочие уже заняли свои места и приступили к производству материальных благ. Безработные, а их в стране насчитывалось несколько десятков миллионов, уже выходили из клубов безработных — каждое утро безработные обязаны были являться в клубы, где в течение двух часов им читали лекции по экономике и демографии. Именно сейчас толпы их, возвращающихся из клубов, покрыли улицы. В Русском Союзе, говорят, нельзя болтаться по улицам без дела. В Соединенных Штатах днем ты можешь при наличии значка и айдентити-кард болтаться с шести утра до десяти вечера на улицах. Позже, когда город мгновенно темнеет, рабочие третьей смены сменяются рабочими четвертой смены, и темные улицы все равно полны людей. Но ночью вероятность того, что тебя остановит какая-нибудь из полиций, куда более велика, чем днем. Русские — непрактичная нация, подумал Лукьянов. Хотя в жилах его текла и русская кровь, он не мог понять, почему нужно затрачивать столько средств на дневной контроль и проверку документов, в то время как наличие активаторов и компьютерной системы досье и без этого обеспечивает государству тотальный контроль над личностью. Да, подумал Лукьянов, шагая в блеклом дожде и вспоминая газетные бури своей юности и зрелости, государства добились тотального контроля над людьми. Годы рассеяли и разрушили идеологии, только основные лозунги выжили и украшают теперь фасады государств. Шаблонные определения «демократия» и «коммунистическое общество» остались, но главными оказались система, структура, государство.
Через час с небольшим он пришел в Ист-Вилледж. Дождь так и не перестал, он только ослаб и поредел. Вначале Ипполит прошел мимо нужного ему тсриф-шопа, не останавливаясь. Уже одно то, что тсриф-шоп оказался на месте, сообщило Ипполиту некоторую энергию. Он прошел по Первой авеню, до самой Хьюстон-стрит и затем повернул обратно. Тсриф-шоп помещался между 6й и 7й улицами и назывался «International food thrift shop». Ипполит нажал на кнопку звонка. Рыжая от времени штора, по всей вероятности бывшая когда-то белой шторой, отодвинулась, в стекле, между ржавых решеток, показалось бледное лицо блондинки средних лет, и внимательные недоверчивые глаза осмотрели Лукьянова. Потом дверь открылась сама. Ипполит вошел внутрь.
Внутри царила полутьма, единственная электрическая лампочка находилась в дальнем углу зала. В полутьме, в запахе еды, расхаживали несколько посетителей. Половина зала была отведена под продукты, самым пахучим продуктом была копченая сельдь, и этот запах сельди наполнял помещение, глубина же зала была занята разнообразной, самой неожиданной одеждой, даже несколько шуб висели под самым потолком, прикрытые пластиком, заметил Ипполит. Цветные польские платки соседствовали с горками вываленных прямо на открытые прилавки конфет, и запах сельди время от времени перебивался встречными потоками воздуха, содержащего ветерок нафталина.
— Казимир Карлович у себя? — спросил Ипполит по-польски блондинку, в молчании ожидающую его инициативы.
Казимир Карлович, — церемонное славянское обращение Лукьянов употребил для того, чтобы пробудить в блондинке доверие к своей персоне.
— Нету, — сказала блондинка и покачала головой, повторив «нету». — Зачем вам Казимир Карлович?
— Я вас очень прошу, скажите ему, что его спрашивает Лукьянов.
Ипполит улыбнулся, и не только для того, чтобы смягчить блондинку и заставить ее пойти далеко, за шубы в пластике, где, как знал Ипполит, существует дверь, ведущая в глубину, в подсобное помещение, где и находится, если он еще жив, Казимир Карлович Пуришкевич, единственный владелец и глава «International food thrift shop incorporation». Ипполит улыбнулся и странной логике разговора, вопросов и ответов.
Блондинка, которую Ипполит про себя назвал «коровой», посмотрела на него тем же недоверчивым взглядом, каким глядела на него, отодвинув штору, пожала плечами и пошла за шубы. Посетители — толстая женщина среднего возраста с девочкой лет восьми и пожилой человек, может быть, возраста Ипполита копались в провизии. Женщина сняла с полки консервную банку с крабами и читала этикетку, может быть, выясняя дату выпуска крабов, а может быть, точный состав соленой водички, в которой покоились крабы. Пожилой мужчина в джинсовой рубашке, широко расстегнутой на волосатой груди, открыл единственный в помещении холодильный шкаф и внимательно вглядывался внутрь.
— Пройдите, — сказала блондинка уже более приветливо, показавшись из-за груд одежды, и кивком пригласила Ипполита приблизиться.
Скинув с головы на плечи желтый капюшон, Ипполит провел по лицу ладонью и пошел, задевая одежду, к блондинке. Отступив в сторону, блондинка пропустила его, на Ипполита пахнуло горячим большим телом, и он, пригнувшись, вошел в неожиданно светлую комнату, резко контрастирующую с хаосом и запущенностью «International food thrift shop». Казимир Пуришкевич уже встал из-за стола и выгибался во весь свой небольшой рост, приветствуя его улыбкой, как бы летевшей навстречу Ипполиту с розового лица, все тот же Казимир, комбинатор и делец, нисколько не постаревший хитрый толстяк Казимир. Гангстер.
— Мистер Лукьянов собственной персоной! Чем обязан? Дорогой гость. Редкий гость. Последний раз, если не ошибаюсь, вы были у меня осенью две тысячи шестого года. Подождите, дайте вспомнить… Да-да, двадцать пятого октября две тысячи шестого года.
Казимир Пуришкевич обладал необыкновенной памятью и был не прочь демонстрировать ее вновь и вновь при всяком удобном случае.
— А мистер Пуришкевич никак не изменился и по-прежнему блистательно лучезарен.
Они подошли друг к другу и, обменявшись вначале рукопожатиями, вдруг неожиданно для самих себя коротко и стеснительно обнялись. Бывшие соседи.
— Как поживаете, дорогой?.. — спросил Пуришкевич, указав Ипполиту на кожаное кресло, стоящее перед его массивным письменным столом. — Сам я, с вашего разрешения, вернусь в свою излюбленную позицию — И Пуришкевич протиснулся за свой стол в высокое кресло, напоминающее кресло дантиста, кожаное сиденье покоилось на никелированном стебле, и лепестки никеля несли на себе там и тут кожаные цветы, в середину с ласковым вздохом опустился Казимир.
— Поживаю плохо, — сказал Ипполит.
— Ну-ну, расскажите, — ласково попросил Пуришкевич, ничуть не смутившись тем, что Ипполит плохо поживает.
— Здесь можно говорить свободно? — Ипполит обвел взглядом светлый кабинет Пуришкевича.
— Если бы было нельзя, я бы уже давно тут не сидел. — Пуришкевич нахально усмехнулся.
— Вы, конечно, знаете о существовании закона 316, пункт «B», ограничивающего продолжительность жизни, Казимир Карлович?
— Разумеется, — пожал плечами Пуришкевич, — но мне только пятьдесят шесть, меня закон пока не беспокоит.
— Мне шестьдесят пять, — сказал Ипполит.
— Уже? — изумился Казимир, впрочем, так и не придав своему лицу сочувствующего выражения. — Я бы никогда не дал вам больше пятидесяти пяти. Я всегда думал, что вы мой ровесник.
— Если бы, — вздохнул Ипполит.
— Это вас и заботит, мистер Лукьянов, как я понимаю? Что думаете делать?
— Прожить как можно дольше, — ответил Лукьянов улыбнувшись, стараясь «сложить» лицо таким образом, чтобы гримаса поместилась ровно посередине между геройским и безразличным выражениями.
— И вы хотите, чтобы я помог вам жить как можно дольше? — Пуришкевич ухмыльнулся. — Чего ради? Я даже не ваш лучший друг.
Ипполит хотел сказать, что годы не оказали никакого воздействия на психологическую структуру Казимира Пуришкевича, что он с таким же удовольствием продолжает играть дешевого гангстера, «ужасно циничного и хладнокровно жестокого», но удержался, резонно рассудив, что Казимир и есть дешевый гангстер с Лоуэр Ист-Сайд.
— Казимир Карлович, мне нужна новая айдентити-кард и оружие. У вас есть связи. Помогите.
— Слушайте, Ипполит. — Казимир Карлович отодвинулся, упершись пухлыми руками в стол, далеко назад вместе со своим зубоврачебным креслом. — Вы появляетесь из ниоткуда через восемь лет после вашего последнего визита и просите у меня айдентити-кард и оружие. Раздобыв вам только первое или только второе, Казимир Пуришкевич рискует влететь в тюрьму на необыкновенно долгий срок до самого того времени, когда уже и к Казимиру Пуришкевичу станет применим закон 316, пункт «B»…
— Демографический закон 316, пункт «C», гласит, что все преступники, содержащиеся под стражей к моменту их шестидесятилетия, подлежат уничтожению, дорогой Казимир, — прервал его Ипполит.
— В самом деле? — Пуришкевич выглядел удивленным. — Я не знал.
— Такому умному человеку, как вы, срок не грозит, Казимир Карлович. Насколько я знаю, вы никогда не отбывали наказания, не так ли?..
— Сидел, сидел, — ухмыльнулся Казимир, — в ранней молодости. По неопытности. Но сидел под другой фамилией, так что в компьютеры информация не попала.
— Вы правда не знали о существовании закона 316, пункт «C», Казимир Карлович?
— Какая разница, знал, не знал, — засуетился Пуришкевич в кресле. — Главное не это. Могу ли я вам доверять, вот в чем дело.
— Можете. Я же вам доверился. Вам никакого труда не составит сделать несколько телефонных звонков и выяснить, что Ипполиту Лукьянову действительно шестьдесят пять лет, а следовательно, я автоматически вне закона и, придя к вам, подвергаю себя смертельной опасности. У вас много грехов перед ними, пусть и не доказуемых в суде, но грехов. А вдруг вы решите замолить один из них, выдав им Ипполита Лукьянова, литератора? А я все же вам доверился.
— Если бы вы им были так нужны, они бы убрали вас, не дожидаясь, пока вы сентиментально отпразднуете свой день рождения, Лукьянов. Чушь. — Пуришкевич сделал оборот в кресле, оно неожиданно оказалось вертящимся. Сделав оборот, он протер лицо ладонью. — Хорошо, предположим, я вам доверяю. Предположим, я вам достану айдентити и оружие. У вас есть капуста, money, чтобы за них заплатить?
— Нет, — признался Лукьянов.
— Вот. — Пуришкевич торжествующе улыбнулся. — С этого и нужно было начинать. Писатель! Автор полицейских романов. Секс и преступления! И вы имеете нервы приходить к занятому человеку и морочить ему голову вашими проблемами, не имея денег, чтобы заплатить за мою заботу о ваших проблемах… — Пуришкевич встал, оправил свой цвета какао мятый костюм, потом синюю рубашку и закончил туалет, подтянув широкий красный галстук.
— Деньги есть в моем банке. Немного, но есть. Но с изъятием айдентити-кард автоматически закрыт и счет… Я уверен. — Лукьянов помолчал. — Послушайте, Казимир, я могу отработать для вас эти деньги…
— А-а! Бросьте. — Пуришкевич даже зажмурил глаза и махнул рукой. — Что вы можете? Писатель!.. Чушь.
— Вы, надеюсь, понимаете, что мне совсем нечего терять, Казимир Карлович. — Ипполит постарался заглянуть в глаза Пуришкевичу. — Совсем нечего. Дайте мне в обмен на айдентити-кард любую работу, как бы опасна она ни была.
— Я не печатаю айдентити-кардс в типографии, я не произвожу оружие, дорогой мистер Лукьянов. — Пуришкевич вдруг стал приторно вежлив. — Все, что я мог бы сделать для вас, если бы у вас были доллары, попытаться узнать здесь и там, понюхать воздух — не пахнет ли в нем где-то айдентити-кард плюс пушкой, и если бы нашел, связал бы вас с теми, у кого бы их нашел, или взялся бы сам обменять ваши доллары на их товар. Понятно?
— Вот и понюхайте. Но давайте только заменим доллары в этой операции Ипполитом Лукьяновым, человеком, предлагающим свои услуги, готовым на все, «камикадзе». Я уверен, что ваши друзья…
— У меня нет друзей, Лукьянов…
— Хорошо, ваши предполагаемые контакты нуждаются в людях, которым нечего терять.
— Лукьянов, вам шестьдесят пять лет! Я понимаю, что закон 316, пункт «B», разрушит какой угодно разум, но взгляните правде в глаза: кому может быть полезен старик шестидесяти пяти лет?
Рассерженный Лукьянов расстегнул комбинезон. Сорвав его, он стащил с себя куртку и стал снимать тишотку.
— Эй, эй, что вы вздумали раздеваться у меня в офисе? — Пуришкевич вдруг развеселился и, выйдя из-за стола, внимательно обошел вокруг голого по пояс Лукьянова. — А что, и в самом деле неплохо сохранились…
— Неплохо сохранился! Пан Казимир, пощупайте мои бицепсы. — Лукьянов напрягся, и Пуришкевич охотно пощупал вздувшийся бицепс Лукьянова. — Черт, сильны! — уважительно пропел он и вернулся за стол, сел в кресло. Может быть, он поспешил убрать подальше от глаз Лукьянова свой вздувшийся живот и сдобную талию. — Но,— возгласил Пуришкевич из кресла, — вы что собираетесь делать с вашими мышцами — двигать мебель, Ипполит? Перемещением мебели вы и в несколько лет не сможете вернуть моим друзьям долг. Айдентити-кард обойдется вам тысяч в двадцать пять долларов.
— Я не собираюсь двигать мебель, я продемонстрировал вам свое общее физическое состояние. Блестящее, сознайтесь. Я бегаю, прыгаю и делаю все эти движения с тем же успехом, что и индивидуумы, имеющие удовольствие быть на четверть века младше меня. А почему айдентити-кард стоит такую несметную сумму денег? — Ипполит начал натягивать тишот.
— Вы же хотите настоящую айди, из Департамента Здоровья, Труда и Благосостояния, а не липовую, с которой вас задержит первая же полицейская облава, а? Настоящие производят там в Здортрудблаге и продают налево только очень надежным людям за очень большие деньги, так как риск очень велик… Но, — Казимир просиял, — на коррупции держится мир. О могучая коррупция!
— Мир уже ни на чем не держится, — хмуро прокомментировал Ипполит.
— Ну нет… вы думаете, если у вас несчастье, Лукьянов, то человечество вдруг прекратит с сегодняшнего дня есть, пить, делать любовь? О нет, даже если человечество будет знать, что ему остается неделя существования, оно все так же будет предаваться своим мелким грехам, и, представьте себе, у входа на тот свет, в самых даже воротах безумные будут продолжать пытаться друг друга обмануть, пусть на котэр, но обмануть… — Довольный произнесенной им речью Пуришкевич откинулся в кресле.
— Fuck them! Что делать мне, пан Казимир?
— Боюсь, что уже нечего, мистер Лукьянов.
Они помолчали.
— Слушайте, я могу, предположим, спокойно убирать людей. Передайте это вашим… контактам… В свое время меня учили…
— Когда «в свое время» — пятьдесят лет назад? И за кого вы меня принимаете, скажите, Лукьянов, за главу синдиката «Коза Ностра»? Я скромный гангстер с Лоуэр Ист-Сайда, только и всего… Выбросьте из головы романтическую чепуху, автор дешевых полицейских романов…
— Вы что, сомневаетесь в существовании закона 316, пункт «B»? Пуришкевич, вы сомневаетесь? Вы не сомневаетесь. Вы сомневаетесь в том, что мне шестьдесят пять? Тоже нет. Тогда соедините эти два обстоятельства вместе, скромный гангстер с Лоуэр Ист-Сайда, и поймите: перед вами сидит человек, приговоренный государством к смерти. OK? Я не предлагаю вам помочь мне из человеколюбия. Я пришел к вам потому, что кое-что о вас знаю, и вы меня знаете до такой степени, чтобы мне довериться. Я прожил за углом на ебаной 6й улице столько лет… Я вам рассказал свои обстоятельства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26