— Вы любите поросятину? — спросила она.
Лукьянов любил поросятину, поэтому, остановив свой взгляд на могучих бедрах польской женщины, подтвердил:
— Очень.
Все хорошо, думал Лукьянов. Сидеть с простой женщиной и ужинать тоже хорошо. И хорошо быть живым. Ради ужина Мария сменила халат на простое черное платье и, удалившись в ванную комнату, чуть припудрила лицо. «Лицо Марии худее, чем ее тело», — констатировал Лукьянов. Между тем они неторопливо беседовали.
— Казимир Карлович веселый, — продолжала Мария. — И с ним хорошо работать.
— О да, — поддержал Лукьянов, жуя поросятину. Поросятина была вкусная, однако варварскую еду эту невозможно было пожирать без помощи пальцев, посему, увидев, что Мария, обкромсав кость вначале ножом и вилкой, взяла ее в руки, Лукьянов последовал ее примеру. — Я жил здесь, на Лоуэр Ист-Сайд, на одной улице с Казимиром до войны, в начале девяностых.
— В девяностых я еще жила в Бруклине с родителями. Мы сбежали из Польши в Австрию в восемьдесят первом году. И через четыре месяца уже были в Америке. Потом вышла замуж. В девяносто третьем. И тоже жила в Бруклине. Здесь тогда было дорого жить. — Размытые временем серые глаза Марии грустно посмотрели на Лукьянова.
— А что случилось с мужем? — спросил он.
— Погиб. Он был в винном оптовом бизнесе, поехал закупать партию калифорнийского шабли.
— Где?
— В Лос-Анджелесе двадцать второго ноября две тысячи седьмого года. Русская ядерная подводная лодка подошла на десять миль к городу. Вы, наверное, помните. Три ракеты с ядерными головками.
— Говорят, в трех не было необходимости. Достаточно было одной…
— Единственное утешение, что подлодку уничтожили. Обыкновенной торпедой.
Они помолчали.
— Получилось, что Стив пропал без вести, — спокойно сказала Мария, — потому что в эту часть города до сих пор не ступала нога человека. Ждут, когда совсем рассеется радиация. Там был эпицентр. Так они говорят. Как вы думаете, Ипполит, когда-нибудь будет еще такая война?
— Не знаю, Мария. Надеюсь, что нет. Надеюсь, что люди будут продолжать убивать друг друга более кустарными способами. Надеюсь, что напугались хотя бы на сто лет.
— Я его давно забыла, — Мария посмотрела на Лукьянова. — Восемнадцать лет прошло. Как будто он был в чужой жизни, не в моей… А вы, Ипполит, вы были женаты?..
— Никогда… Всю мою жизнь я встречался с девушками и женщинами, и мне в голову не приходило поселиться вместе с одной из них…
— Ох вы какой, — вздохнула Мария, может быть, несколько раздосадованная тем, что ее гость оказался таким легкомысленным. — Казимир Карлович сказал, что вы известный писатель.
— Преувеличивает, по старой дружбе. Никогда известным не был. Одна книга принесла мне много денег. Прототипом героя «Ловушки» послужил Казимир. Но авторов полицейских романов критики не принимают всерьез. — Мария кивнула серьезно, и Лукьянов продолжил: — После войны и вовсе стало сложно быть писателем. Цензуры, как вы знаете, нет, но столько поправок к «Издательскому акту», что жанр полицейского романа умер своей смертью. Если главный герой должен быть бездетным, непьющим, моральным, лояльным и законопослушным, то становится непонятным, почему такой хороший человек занимается такой грязной работой. Все полицейские в известном смысле уроды, Мария, как и преступники… Они друг друга стоят. Одновременно это не исключает вдруг очень человеческих проявлений в них…
— А кто пробил вам голову? — Мария смело посмотрела в лицо Лукьянову. Первый раз.
— Злые люди, — сказал Лукьянов насмешливо. И увидел уже ставшие историческими события: себя сутки назад, переодевшегося в костюм дочери Кларисс, револьвер системы «Боршард», который Кларисс, пожертвовавшая реликвией («Вы должны себя защитить, Ипполит»), извлекла из глубин шкафа, истеричный поход Лукьянова к зданию Департмента Демографии, отчаяние, короткий неумелый солдафонский допрос. Непонятно как сохранивший свой темперамент живым маленький лейтенант, неожиданная свобода…
— Злых людей стало так много, — вздохнула Мария.
— Выпьем за добрых, — предложил Лукьянов. И они выпили «казимировки». На самом деле автор trash books — полицейских романов не верил в разделение людей на злых и добрых. Он считал, что качества человека зависят от обстоятельств. «Если тебя ведут на казнь — ты добрый. Если ты ведешь на казнь — ты злой».
— А теперь, Мария, выпьем за вас… — предложил Лукьянов.
— Ой, да ну, чего же за меня? — застеснялась Мария.
Лукьянов заметил, что морщины на ее лице разгладились, но зато от выпитой водки раскраснелся кончик вздернутого носа. «Поддает, наверное, от одиночества. Женщина в ее возрасте… Сколько ей может быть лет? Сорок пять? Очевидно. Живот. Зад. Большие груди…» Выпили и опять принялись за поросятину.
В одиннадцать часов, когда Мария, наклонившись над тахтой в ливинг-рум, постилала Лукьянову белье, он взял ее за талию и повернул к себе. Мягкие беспомощные губы женщины растерянно встретили его губы, потом оправились и, обнаружив свою волю, уже смело встретили губы Ипполита. Раздевая женщину несколько минут спустя у нее в спальне, купая руки в мягком тесте ее грудей, спуская их на мягкую булку живота, осторожно подталкивая ее, уже раздетую, похожую на надувную белую игрушку, к кровати, Ипполит чувствовал радостное здоровое удовольствие человека, поступающего согласно законам природы. Такого чувства здоровья и радости он не испытывал очень давно, если вообще испытывал. «Это и есть, наверное, то чувство, которое простые люди физического труда испытывают всякий раз, когда влезают на свою самку», — подумал Лукьянов, лаская и отодвигая пышную белую ляжку женщины.
— Ипполит, Ипполит…
Он открыл глаза. Белое существо, темнея впадинами глаз, нависло над ним, большие груди свисали коровьим выменем. — Стучат в окно…
Он не сразу понял, кто стучит, какое окно и чьи груди висят над ним. Ему было хорошо и жарко, другое тело мягко покрывало его ноги, и ему хотелось обратно в жару и в хорошо.
— Стучат, я боюсь. Пойди посмотри, кто это, а, Ипполит?
Он вспомнил, что он Ипполит и мужчина. Мужчина, у которого твердое тело, должен, прикрывая собой мягкое существо, встать и пойти грудью на предполагаемую опасность. Только убив мужчину, враги могут добраться до мягкого тела его самки. Ипполит встал, и его женщина повела его к окну. И спряталась, почему-то присела на корточки, как большая белая лягушка, у кресла. Ипполит отвернул занавеску и выглянул на улицу. Было темно. Энергичный стук повторился.
— Кто? Кто там? — спросил Лукьянов, вглядываясь в мрак.
— Подними раму, — сказала белая лягушка, с пола пересевшая в кресло. — На улице ничего не слышно.
Лукьянов поднял раму вверх и выбросил «кто там?» в темноту.
— Мне нужен Ипполит Лукьянов, — сказал юношеский высокий голос.
— Это я, — сознался Ипполит, тотчас же засомневавшись, нужно ли было сознаваться.
— Меня послал Виктор О'Руркэ, — сказал голос. — Ты готов?
— Почти. Выхожу, — заверил Лукьянов, полностью возвратившийся к действительности.
Он задвинул раму и пошел по квартире, нашаривая свои веши. Лягушка превратилась в заспанную Марию, накинувшую полиэстеровый халат.
— Что случилось?
— За мной заехали, мне нужно уходить.
— Так быстро? Сейчас четыре утра…
— Четыре утра? — Лукьянов был удивлен, что человек О'Руркэ опоздал. А может быть, он полчаса стучал в окно, и ни он, ни Мария не слышали?
— Давно стучали? — спросил он Марию.
— Нет, я сплю чутко. А почему так неожиданно, Ипполит?
— Прости, я забыл тебя предупредить. Водка. Крепкая «Казимировка».
— Все остальное тоже из-за водки? — спросила Мария грустно.
— Нет, — мягко возразил Лукьянов, уже одеваясь.
И правда, в постель к Марии он попал из симпатии к ней, и «Казимировка» была тут ни при чем.
— Я появлюсь, — сказал он и подумал, что это обычная ложь, которую говорят более подвижные мужчины менее подвижным женщинам.
— Приходи всегда, когда тебе будет нужно, — грустно сказала Мария.
— Спасибо, — поцеловал ее Лукьянов и вышел из квартиры.
— Долго, — неодобрительно сказал поджидавший его на улице юноша в мотоциклетном шлеме, забрало шлема было поднято вверх, и Лукьянов немедленно понял, что юноша был девушкой.
— Извиняюсь. Я уже думал, вы не появитесь. Виктор сказал в три тридцать.
— План изменен, — изрекла строгая девушка и сунула в руки Лукьянова шлем. — Надень.
Они спустились со ступеней высокого крыльца дома № 209.
— Садись в коляску.
Мотоцикл «Харлей-Дэвидсон», сверкая мощной системой хромированных мышц и сухожилий, ждал их внизу.
Лукьянов послушно забрался в коляску.
— Застегнись, — приказала строгая девушка, и Ипполит, послушно опрокинув себе на грудь кожаный полог, пристегнул его к корпусу коляски, натянув кожаные петли на торчащие из корпуса металлические пуговицы.
— Я думал, «Харлей» давно не существует, — осторожно отметил Лукьянов.
Девушка уселась в водительское седло и съехала на один бок, устраивая ступню на педали зажигания.
— Разумеется, не существует, — хмыкнула девушка. — Это подделка. — И завела мотор.
Темный и потому невыносимо мрачный город испугал еще теплого и полусонного Лукьянова. Он крепко схватился за поручень, возвышающийся на уровне его груди, как будто ему угрожала опасность выпасть из коляски, и испуганно глядел на пустынные пейзажи, по которым они проезжали. Страх его проистекал еще и оттого, что мотоциклетная коляска едва возвышалась над растрескавшимися неухоженными улицами — и было такое впечатление, что он, только что проснувшийся, едет по улицам ночного ада в надбитой с одной стороны яичной скорлупе. Седок — юная амазонка находилась в лучшем положении, поскольку она возносилась конной статуей над теми же улицами, и те же угрюмые ночные облики спящих порталов состарившихся зданий, ящики и мешки с мусором, выброшенная на улицы мебель казались ей куда более ничтожными, чем ее летящему на корточках в яйце пассажиру. Наконец, выбравшись из пыльных и скучных переулков, они пересекли Хаустон-стрит, застроенную новыми казармами и домами для рабочих, и еще через несколько поворотов выбрались на Первую авеню. На пересечении 6й улицы и Первой авеню на ее East стороне хрипели голоса и у самого тротуара шевелилась группа людей. Юная амазонка, обернувшись к Лукьянову, крикнула весело: «Убивают!» — и скособочила руль таким образом, чтобы проехать поближе к группе. Лукьянов смог разглядеть в лунном свете группу «youth workers», человек пять или шесть, бьющих мужчину и женщину. В момент, когда тандем амазонка — Лукьянов проехал мимо дерущихся, один из синеджинсовых обрушил железный прут на голову и плечи человека в яркой рубашке. Захрипев, человек рухнул на землю. «А-ааааа!» — заорал, в свою очередь, и «youth worker» с прутом, потому что женщина впилась зубами ему в руку. Увлекая Лукьянова в аптаун, мотоцикл оставил позади короткую ночную сцену, и сквозь ровное пофыркивание харлеевского мотора Лукьянов услышал, как девушка смеется.
На Первой авеню темноту украшали светофоры — признак цивилизации, и в районе 15й улицы Лукьянов заметил открытый бар, в котором горели свечи. С дюжину людей толпилось вокруг бара, среди них несколько городских жандармов. Черно-белый автомобиль городских жандармов был запаркован на обочине. Амазонка молчала, посему Лукьянов предался созерцанию и невыносимой грусти.
«Надо бы умереть», — сказал он себе откровенно. Жизни всегда будет мало, но когда-то ведь необходимо и остановиться. Умереть, и пусть они останутся со своим прекрасно отрегулированным обществом, с ночными крысиными драками на улицах, с барами, в которых, как в девятнадцатом веке, горят свечи. Нужно умереть и лежать тихо в земле, и чтоб ничто не волновало. В земле», — повторил Лукьянов горько. Пожалуй, они не кладут мертвых в землю. А куда кладут? Впервые за последние два десятилетия Ипполит задумался над тем, куда же теперь девают умерших нью-йоркцев. Сжигают? Очевидно, сжигают. В 21 м веке говорить о смерти считается неприличным.
— Эй, ты жив там? — спросила его амазонка.
— Жив.
— Хорошо, — удовлетворилась амазонка.
Лукьянов понял, что они сейчас выберутся из Манхэттена по Квинсборо-бридж. Через несколько минут под колесами мотоцикла уже шелестел металлический шероховатый настил моста Квинсборо, а в просветах между ржавыми гигантскими балками моста были видны ровные треугольники неспокойной тяжелой воды Ист-ривер — мертвой реки уже во времена детства и юности Лукьянова. Интересно, если опустить в Ист-ривер рыбину, очевидно, вытащив ее обратно, обнаружишь только скелет? Ядовитые реки, страшные улицы…
Мысли Лукьянова резко оборвались, потому что при выезде с Квинсборо-бридж мотоцикл вдруг накрыло пятно света. Амазонка затормозила и остановилась.
— Сойдите с мотоцикла! — приказал невидимый голос в громкоговоритель.
— Влипли, — негромко сказала амазонка. — Ты молчи, говорить буду я.
Лукьянов кивнул. Вот так приходит конец, именно тогда, когда ты расслабился, чувствуешь себя в безопасности. Ему уже не хотелось умереть, ему хотелось жить. Любой жизнью, но жить. Из темноты в пятно света навстречу им вошли трое в камуфляжной форме.
— License, — потребовал один из них, молодой парень в пилотке на короткоостриженной блондинистой голове.
Амазонка полезла во внутренний карман кожаной куртки.
— Медленно, бэби, — приказал ей парень.
Двое других, тупорылые автоматы свисали с плеч, безучастно смотрели на происходящее. Девушка вынула из кармана пластиковую айдентити-кард и протянула ее блондину в пилотке. «Что делают у Квинсборо-бридж парашютисты?» — подумал Лукьянов.
— Курьер Департмента Транспорта, — прочел парень, глядя в айдентити-кард. — Что в мотоцикле?
— Деливери. Пакеты, — девушка говорила спокойно.
Не отдавая ей кард, парень в пилотке указал на Лукьянова:
— Это кто?
— Бой-френд, — быстро, упреждая Лукьянова, сказала девушка.
Лукьянов, расстегнув пиджак, обнажил значок, данный ему Тэйлором.
— Специальный Агент Департмента Демографии.
По брезгливому выражению лица парня в пилотке было ясно, что он видит такой значок первый раз в жизни. Парни с автоматами оба жевали жвачку, Лукьянов заметил, что все парашютисты очень молоды и усиленно стараются выглядеть «настоящими парашютистами», как будто не веря в то, что они и есть настоящие. Лукьянов сталкивался с этим феноменом всю свою писательскую жизнь. Полицейские усердно стараются быть «настоящими полицейскими», преступники играют «настоящих преступников», сам Лукьянов играл в свое время роль «автора trash-books» — полицейских историй. Ребята хотят казаться невозмутимыми.
— Митчелл, осмотри их транспорт! — приказал блондин.
Один из парней отошел и наклонился над мотоциклом. Блондин отдал амазонке айдентити-кард и не спросил айдентити-кард у Лукьянова. Адреналин в крови Ипполита вскипел и шибанул ему в голову, как хорошее шампанское, вдруг обнаружились сырые, кислые запахи ночи, из-под шлема девушки вырвался черный локон и упал ей на лоб. «Почему она не снимет шлем? — подумал Лукьянов. — Кажется, она хорошенькая, female, молодые самцы тотчас бы вспомнили, что они самцы, а не парашютисты…» Возможно, поймав его мысли, девушка сняла шлем, и множество черных локонов тяжело стекло на ее кожаную куртку.
— Такая красивая девушка могла бы найти себе работу поспокойнее, — заметил блондин.
Она пожала плечами.
— Я люблю скорость, офицер.
— Ничего нет, лейтенант, — объявил Митчелл, — кроме этого…
В руке у него был небольшой кожаный мешок, обмотанный у горла металлической цепью, которая заканчивалась красными сургучными печатями. Лейтенант взял из руки Митчелла мешок и внимательно осмотрел печати.
— Пакеты, — заметила девушка, — спецпочта Департмента. Не секретная.
— Кого ищем, лейтенант? — осмелился спросить Лукьянов.
— Кого надо, — ответил лейтенант, протягивая мешок девушке.
«Неужели пронесло?» — подумал Лукьянов, не веря в то, что пронесло.
— Куда направляетесь? — спросил лейтенант.
— Аэропорт. Мы можем ехать?
— Можете, — без выражения объявил лейтенант.
Он поднял руку в воздух, и свет погас. Некоторое время невозможно было рассмотреть ничего вокруг, затем из мрака выступил бронетранспортер с торчащими на фоне чуть посветлевшего неба над Ист-ривер многочисленными стебельками пулеметов. Трое, смутные спины, шли не спеша к передвижному железному дому. У железного дома двигалось еще несколько фигур.
— Shit! — сказала девушка, когда они тихо отъехали от моста. — Я думала, мы пропали. Виктор предупредил меня, что у тебя нет никаких документов… А в мешке у меня… — Девушка не закончила и, вздохнув, засмеялась… — Ну повезло, прорвались…
— Слушайте, как вас зовут? Я даже не знаю, как ваше имя?
— Синтия… Синтия О'Руркэ…
Девушка нажала на педаль газа, очевидно давая этим понять, что разговор окончен, и поддельный «Харлей», подпрыгнув, понесся в хаос развернувшегося перед ними Большого Нью-Йорка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26