Кое-где торчали факелы, и их рыжие языки окрашивали бледно-розовый камень в алые и пурпурные тона, так что казалось, будто стенка покрыта пятнами свежей крови. В западном конце каменного овала была проделана дверь, ведущая в кольцевой коридор под скамьями амфитеатра, в восточном – врата, через которые служители вытаскивали погибших праллов. По слухам, их вывозили на ближайшие виноградники, закапывая прямо между лозами; таким образом, живым невольникам полагалось забавлять Хаббу, а мертвым – способствовать плодородию ее земель и, в конечном счете, богатству.
Ворота амфитеатра запирались изнутри на засовы, дверь же всегда была открыта – не столько из-за подневольных бойцов, попадавших сквозь нее на ристалище, сколько для удобства охранников. Сразу за дверью, слева, находился арсенал, а справа – караульная, где коротали время стрелки. Днем они поочередно выводили праллов на арену – для поединков либо на прогулку, а ночью дремали, пили по маленькой и развлекались игрой в кости. Снаружи дежурил лишь один часовой, и стоял он как раз у двери, откуда мог обозревать темные щели окон и всю посыпанную песком арену. Обычно для этого хватало света месяца и звезд, но в безлунные ночи, вроде сегодняшней, вокруг ристалища горели факелы.
К счастью, у окошка киммерийца их не было. Ближайший пылал над дверью, рядом с охранником, и Конан пополз туда, извиваясь в песке, словно огромная ящерица. Часовой стоял к нему в пол-оборота, задумчиво разглядывая небеса, и яркие южные звезды стали последним, что довелось ему повидать в жизни. Конан прыгнул, сбил его наземь, ухватил левой рукой за челюсть, правой уперся в затылок и повернул. Раздался чуть слышный хруст шейных позвонков, и тело стража обмякло.
При нем нашлись меч, копье, нож и лук со стрелами. На взгляд Конана, хаббатейские клинки были коротковаты, хоть н довольно тяжелы, но выбирать не приходилось; он взял себе меч, подтолкнув кинжал и копье подползавшему Сайгу.
– Готов поганец? – пробурчал асир.
– Готов, – ответил киммериец. – Теперь нарежем лапши из тех жаб, что дрыхнут в караульной.
Они поднялись на ноги. Сильная рука рыжебородого стиснула плечо Конана; на одном дыхании он шепнул:
– Как войдем, ты стань у двери, чтоб ни один шакал не вылез наружу. Ну, я сверну им шеи… всем, до кого доберусь.
– Ладно, – киммериец кивнул и, пропустив вперед Сайга, перешагнул порог. Беглецы миновали недлинный прямой коридор, свернули направо и очутились еще перед одной дверью, распахнутой настежь. За ней, в просторном помещении с низкими каменными сводами, сидели и лежали на покрытых коврами скамьях семь человек: трое, с мечами у поясов и луками за спиной, метали кости, а четверо, безоружные и полуголые, дремали – видно, их очередь нести стражу приходилась на вторую половину ночи.
Сайг переломил копейное древко о колено. Послышался треск, три воина подняли головы, но не успел Конан прошипеть «Тихо, рыжий болван!», как асир уже ворвался в караульную – с наконечником копья в одной руке и обломком древка в другой.
Да, его не зря звали на родине Сигваром Бешеным! Он действовал стремительно и безжалостно: копье тут же воткнул в глаз одному из солдат, второго уложил могучим ударом кулака, а третьего, успевшего выхватить меч, огрел палкой. Череп хрустнул, брызнули кровь и белесая каша мозгов, четверо дремавших стражей вскочили, но в руке Сайга сверкнул меч, и Конан, покинувший свою позицию у двери, уже стоял наготове за его спиной. Раздались звуки глухих ударов, и охранники, один за другим, упали на залитые кровью ковры.
– Пора сматываться, – произнес Сайг, поспешно забрасывая за спину лук и набитый стрелами колчан.
Но Конан не торопился. Подобрав связку огромных ключей, он изучал их, пока не выбрал один, отмеченный серебряной насечкой.
– Похоже, от кладовой, – буркнул он, поворачиваясь к асиру. – Идем туда, приятель, я должен забрать свои клинки.
– И то дело! Нельзя оставлять в этом гадюшнике волшебное оружие, – согласился рыжебородый, отбрасывая в сторону короткий хаббатейский меч. – Да и я возьму топор, ибо с такой игрушкой не повоюешь, клянусь Имиром! Мне надо разжиться чем-нибудь поувесистей.
Прихватив пару факелов, они отправились в оружейную. Вскоре Конан, со вздохом облегчения, уже затягивал на груди портупею, к которой были пристегнуты ножны рагаровых мечей; к ним он добавил отличный хаббатейский лук и длинный кинжал. Сайг вооружился большой секирой с лунообразным лезвием и, словно прощаясь, с печальной гримасой погладил свой боевой молот – слишком тяжелый и неуклюжий, чтобы тащить его на себе всю ночь. Беглецам предстояло двигаться быстро, чтобы достичь с рассветом дикой степи.
– Копья, – Конан кивнул на стояк с копьями; особенно его привлекали кушитские, с наконечниками длиной в локоть.
– На кой нам они? – возразил асир.
– Пустят за нами собак, узнаешь, на кой. Против шандаратских псов хорошо бы иметь копье… – киммериец задумчиво почесал в затылке.
– Они нам только помешают, парень. Слишком длинные! Плохо бежать с такой оглоблей на плече.
– Плохо. Ну, Нергал с ними! Может, раздобудем что-нибудь подходящее по дороге. Пойдем!
Очутившись в коридоре, Конан зыркнул глазами по запертым дверям, тянувшимся в обе стороны. Было их не меньше полусотни, и за каждой сидел подневольный боец – из Турана или Зембабве, из Аквилонии или Шема, из Ванахейма или далекого Кхитая. Разные лица, разные обычаи, разные люди, но все злые, как отощавшие за зиму волки… Но даже голодный волк должен иметь свой шанс!
Киммериец поднял взгляд на заросшее рыжей бородой лицо асира.
– Выпустим?
– Пошли они к Имиру в задницу! С одними ключами да замками провозимся до рассвета! Еще и увяжется кто за нами… А к чему лишняя обуза?
– Ни к чему, – согласился Конан. – Однако Митра отплатит нам за благое дело. Так почему бы его не совершить?
Асир ухмыльнулся.
– С чего бы тебя потянуло на благие дела, киммерийский стервятник? Готовишься к встрече со своим Наставником? Желаешь выслужиться перед Митрой? – Хотя бы и так, рыжая шкура, хотя бы и так! Почему не совершить доброго деяния? Которое, к тому же, нам ничего не стоит!
Последний довод казался неотразимым, но Сигвар покачал головой.
– Говорю тебе, воронья башка, провозимся с ключами всю ночь! А нам надо убираться, и поскорее!
– Не провозимся.
Конан отпер замок на ближайшей двери, затем распахнул ее и, шагнув в камеру, пнул в бок храпевшего на лежаке пралла. Тот приподнялся и сел, недоуменно моргая глазами; свет факела на мгновение ослепил его. Похоже, этот узник, смуглый, жилистый и горбоносый, родился на западном берегу Вилайета, в горах Ильбарс или в замбулийской пустыне. Левый его глаз прикрывала плотная повязка.
– Слушай, кривая обезьяна, – сказал Конан на туранском, – охранники мертвы, а дверь оружейной открыта. Там полно всякого добра: есть мечи да луки, копья и секиры. И еще есть ключи от всех остальных замков… Вот! – Он швырнул тяжелую связку на топчан. – Возьми факел, сын осла и свиньи, и принимайся за работу!
Сунув факел ошарашенному туранцу, Конан выскочил в коридор и подмигнул приятелю:
– Видишь, как просто! А все остальное – в руках богов!
– Ну, пусть они нам отплатят за доброе дело, – глубокомысленно заметил Сайг, пробираясь следом за киммерийцем к выходу.
– А чего бы ты хотел от них?
– Как чего? Умереть, сражаясь! Уйти на Серые Равнины во-от с такой дырой в башке! – Асир раздвинул ладони на целый локоть. – С большой дырой, чтоб душа моя не ободрала бока, вылезая наружу.
– Зачем умирать? Жить приятней, – возразил Конан.
– Но жизнь всегда кончается смертью, клянусь когтями Нергала! И надо встретить ее достойно.
Они отвалили засовы с ворот и выбрались наружу; там шла неширокая дорожка, по которой асир с киммерийцем и двинулись – прямо к восходу солнца. Вскоре беглецы перешли с шага на бег и больше не разговаривали, берегли дыхание. Двое мужчин мчались под звездами, в темноте, как два вышедших на охоту безмолвных барса; оружие на их широких спинах не гремело, подошвы сапог мягко касались утоптанной и гладкой поверхности земли, ветер развевал гривы цвета огня и воронова крыла, казавшиеся одинаково черными в почти непроницаемом мраке. Вскоре дорога, по которой они бежали, разветвилась: более широкая тропинка резко сворачивала влево, взбираясь на холм, к виноградникам; та, что поуже, вела на юго-восток и где-то там, впереди, наверняка сливалась с великим торговым трактом, с Путем Нефрита и Шелка. К счастью, Конан хорошо видел в темноте, и беглецы не пропустили нужный поворот.
Они продолжали свой бег, размеренный и, на первый взгляд, не слишком торопливый, но не всякий скакун угнался бы за этими скользившими в ночи тенями. Так мчатся степные волки, покрывая день за днем огромные пространства – уверенно, с холодным спокойствием и надеждой, что где-то впереди их ждут стада упитанных сайгаков, родники с чистой водой и глинистые холмы, изрезанные оврагами, с удобными для логовищ пещерами. Киммериец и асир тоже были волками – правда, не из тех, что готовы бегать в стае. Каждый из них считал себя вожаком и, среди подобных же волков, то ли дружинников-асиров, то ли шайки легкоконных мунган, то ли безжалостных вилайетских пиратов, всегда сумел бы отвоевать первенство. Но сейчас у них не было стаи; они могли полагаться лишь на свое оружие, на свои ноги и друг на друга.
Вскоре тропа вывела их к широкой, вымощенной камнем дороге, уходившей на восток. У левой и правой ее обочин на равных расстояниях высились остроконечные стелы, увенчанные небольшими шарами, покрытые вязью затейливых хаббатейских письмен, которых ни Конан, ни Сигвар Бешеный не смогли бы прочитать и при свете дня.
О чем говорили эти надписи? Славили ли они владык Хаббатеи? Вещали ль о могуществе их царства? Либо служили предостережением разбойникам и злодеям, могущим посягнуть на купцов из далеких стран и их товары? А может, они просто напоминали тем купцам, сколь велико расстояние до славного города Хаббы, и подсказывали, где поблизости можно выпить чашу вина, съесть миску лапши с перцем и варенного в молоке барашка? Великий Путь Нефрита и Шелка уходил на восток меж молчаливых, похожих на стражей каменных обелисков, рассекал поля, луга и виноградники богатой Хаббатеи и, распрощавшись с изобильным морским побережьем, терялся в бескрайних пустынях и степях. Он был столь же велик, как мир, ибо в те мгновенья, когда на восточном его конце занимался рассвет, западный край был еще темен и тих, еще дремал под бархатисто-черным небом, то озаренный бледным светом луны, то затаившийся под расшитым звездами покрывалом. Подобного тракта не было больше нигде; и лишь дорога, ведущая в мрачное царство Нергала, в подземную обитель мертвых, могла бы сравниться с ним своей протяженностью.
Надо сказать, что оба Великих Пути – тот, что вел от берегов Вилайета к Кхитаю, и тот, по которому души умерших уносились на Серые Равнины – в определенном смысле шли рядом, Многие опасности подстерегали путника на Дороге Нефрита и Шелка; он мог погибнуть от жажды и голода, от стрел кочевников-мунган или клинков разбойных шаек, мог утонуть, мог задохнуться в объятиях песчаной бури, мог окончить жизнь в волчьих клыках, мог сгинуть от укуса змеи. Так ли, иначе ли, он мог умереть и, следовательно, перебраться с Пути Живых на Путь Мертвых, что тянулся к подземным владениям Нергала. И лишь одни боги знали, куда же, в конце концов, попадет отважный странник – к богатым городам далекого Кхитая или к Вратам Вечности.
Но Конан не один раз шагал по обеим этим дорогам, а потому не боялся ни самого длинного в мире пути, ни маячившей рядом тропки, убегавшей к Серым Равнинам. Он даже не вспоминал об опасностях, что могли грозить ему с Сайгом в степных просторах, размышляя сейчас совсем о другом, о вещах более прозаичных, чем смерть – и, в то же время, призванных отдалить ее на самый долгий срок. Мерно раскачиваясь на бегу, он думал о лошадях.
Когда перед беглецами замаячили неясные контуры стен Хиры, первого из хаббатейских городков, возведенных у Великого Пути, он остановился и спросил Сигвара:
– Как твоя нога, приятель? Можешь бежать?
– Могу. Не беспокойся о моей ноге, – отдуваясь, сказал асир. – Ни ноги, ни руки меня еще не подводили.
– Ну, конечно! Я забыл, что ты лишь головой слаб, – Конан ухмыльнулся, всматриваясь в темные городские башни и крыши, торчавшие над стеной. Он протянул к ним руку. – Здесь нам надо раздобыть коней. Без коней в степи далеко не уйдешь. Значит, нужны кони, а еще – копья, фляги для воды, мешки, плащи и звонкая монета.
– Зачем нам фляги? – Сайг разгладил бороду. – Я понимаю, ежели они будут с брандом! А вода… на кой мне сдалась вода?
– Кром! Слушай, тупоголовый: гирканская степь – не равнины Асгарда, где зимой – снег, а летом – болото, и воду можно выжать из мха! В степи от речки до речки – целый дневной переход, и без воды его не всякий одолеет!
– Я одолею, – пробурчал асир, но все же взялся за свою секиру. – Ну, и где мы возьмем коней и все остальное добро? Полезем за ним в город?
– Зачем? У дороги должна быть караульная, а в ней – солдаты. У солдат есть все, что нам надо.
– Кроме денег, – произнес Сайг, но Конан, нетерпеливо махнув рукой, уже шагал по обочине.
При дороге и впрямь нашлась караульная – невысокая квадратная башенка в два яруса с выступающей аркой, над которой, как показалось Конану, торчал шар – примерно такой же величины, как сферы, венчавшие придорожные обелиски. Вход в башню освещали три факела; в загончике позади нее фыркали скакуны. Караульный пост находился рядом с дорогой, в десятке шагов от обочины, и с обеих сторон к нему подступали деревья. Конан, обнажив клинок, скользнул мимо темных стволов; Сайг, с секирой в руках, крался следом.
Двух стражей, прислонившихся к стене у входной арки, им удалось прикончить без шума. Затем киммериец и асир ворвались внутрь и отправили к Нергалу еще четырех солдат, дремавших на брошенных в углу кошмах. Среди снаряжения хаббатейцев нашлись и копья, и фляги, и мешки, и огнива, но монет, как и опасался Сигвар, было маловато – пригоршня серебра да три пригоршни меди. Медяками Конан побрезговал.
Прихватив все, что представляло ценность, они направились в загон и выбрали двух жеребцов – тех, что были уже оседланы. Вероятно, покойным стражам полагалось не только охранять дорогу, но и держать наготове пару коней для гонцов, развозивших царские повеления. Догадавшись об этом, Конан решил, что лошади должны быть выносливыми и резвыми.
Спустя недолгое время беглецы опять мчались по дороге на восток. Теперь они двигались быстрее, и изрядно возросший груз не тяготил плечи, зато топот копыт разносился на тысячу локтей окрест, предупреждая всякого, что по торговому тракту едут всадники. Это тревожило Конана, но он надеялся, что их примут за царских гонцов.
Мимо проносились темные поля и рощи; меж ними здесь и там неясными контурами маячили дома. Они то жались друг к другу, сплавляясь в бесформенную расплывчатую массу селения или деревушки, то стояли по отдельности, на холме или у излучин каналов и рек, отливавших в свете звезд тусклым серебром. Одинокие дома казались заметно массивней и выше – видно, то были загородные усадьбы кинатов; и Конан принялся размышлять о том, что, будь у него время, стоило бы наведаться в одну из этих вилл. Не меньшим соблазном являлись и придорожные караван-сараи, встречавшиеся через каждые двадцать-тридцать тысяч локтей; за их стенами сейчас наверняка почивали купцы, в кошелях которых водилось побольше монеты, чем у хаббатейских стражников.
Однако киммериец и асир не располагали временем даже для самого краткого налета. Не стоило сомневаться, что их дерзкий побег и убийство солдат не останутся безнаказанными; утром, едва обнаружатся трупы, по следам беглецов отправят погоню. Разумеется, конных стрелков, лучших в хаббатейском войске; опытных воинов, привыкших сражаться с дикими кочевниками Гиркании, знавших окрестные степи как собственную ладонь. И с ними будут собаки! Огромные шандаратские мастафы, способные загрызть барса!
Лошади мчались резвой рысью, и Конан, ритмично подскакивая в седле, размышлял о собаках и хаббатейских всадниках. Он не заблуждался на их счет и не переоценивал собственных сил; он знал, что если их с Сайгом догонят, схватка будет серьезной. В конце концов, все определялось тем, скольких воинов вышлют в погоню. Если десяток или полтора, беглецы могли подстеречь их, частью перебить, частью измотать и напугать; если больше, то победа превращалась в вопрос везения и удачи. Конан, уповая на благосклонность Митры, надеялся, что стрелков и собак будет не слишком много. С другой стороны, мог ли он рассчитывать на божественное провидение? Люди не всегда поступают по воле богов, и хаббатейцы не дураки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Ворота амфитеатра запирались изнутри на засовы, дверь же всегда была открыта – не столько из-за подневольных бойцов, попадавших сквозь нее на ристалище, сколько для удобства охранников. Сразу за дверью, слева, находился арсенал, а справа – караульная, где коротали время стрелки. Днем они поочередно выводили праллов на арену – для поединков либо на прогулку, а ночью дремали, пили по маленькой и развлекались игрой в кости. Снаружи дежурил лишь один часовой, и стоял он как раз у двери, откуда мог обозревать темные щели окон и всю посыпанную песком арену. Обычно для этого хватало света месяца и звезд, но в безлунные ночи, вроде сегодняшней, вокруг ристалища горели факелы.
К счастью, у окошка киммерийца их не было. Ближайший пылал над дверью, рядом с охранником, и Конан пополз туда, извиваясь в песке, словно огромная ящерица. Часовой стоял к нему в пол-оборота, задумчиво разглядывая небеса, и яркие южные звезды стали последним, что довелось ему повидать в жизни. Конан прыгнул, сбил его наземь, ухватил левой рукой за челюсть, правой уперся в затылок и повернул. Раздался чуть слышный хруст шейных позвонков, и тело стража обмякло.
При нем нашлись меч, копье, нож и лук со стрелами. На взгляд Конана, хаббатейские клинки были коротковаты, хоть н довольно тяжелы, но выбирать не приходилось; он взял себе меч, подтолкнув кинжал и копье подползавшему Сайгу.
– Готов поганец? – пробурчал асир.
– Готов, – ответил киммериец. – Теперь нарежем лапши из тех жаб, что дрыхнут в караульной.
Они поднялись на ноги. Сильная рука рыжебородого стиснула плечо Конана; на одном дыхании он шепнул:
– Как войдем, ты стань у двери, чтоб ни один шакал не вылез наружу. Ну, я сверну им шеи… всем, до кого доберусь.
– Ладно, – киммериец кивнул и, пропустив вперед Сайга, перешагнул порог. Беглецы миновали недлинный прямой коридор, свернули направо и очутились еще перед одной дверью, распахнутой настежь. За ней, в просторном помещении с низкими каменными сводами, сидели и лежали на покрытых коврами скамьях семь человек: трое, с мечами у поясов и луками за спиной, метали кости, а четверо, безоружные и полуголые, дремали – видно, их очередь нести стражу приходилась на вторую половину ночи.
Сайг переломил копейное древко о колено. Послышался треск, три воина подняли головы, но не успел Конан прошипеть «Тихо, рыжий болван!», как асир уже ворвался в караульную – с наконечником копья в одной руке и обломком древка в другой.
Да, его не зря звали на родине Сигваром Бешеным! Он действовал стремительно и безжалостно: копье тут же воткнул в глаз одному из солдат, второго уложил могучим ударом кулака, а третьего, успевшего выхватить меч, огрел палкой. Череп хрустнул, брызнули кровь и белесая каша мозгов, четверо дремавших стражей вскочили, но в руке Сайга сверкнул меч, и Конан, покинувший свою позицию у двери, уже стоял наготове за его спиной. Раздались звуки глухих ударов, и охранники, один за другим, упали на залитые кровью ковры.
– Пора сматываться, – произнес Сайг, поспешно забрасывая за спину лук и набитый стрелами колчан.
Но Конан не торопился. Подобрав связку огромных ключей, он изучал их, пока не выбрал один, отмеченный серебряной насечкой.
– Похоже, от кладовой, – буркнул он, поворачиваясь к асиру. – Идем туда, приятель, я должен забрать свои клинки.
– И то дело! Нельзя оставлять в этом гадюшнике волшебное оружие, – согласился рыжебородый, отбрасывая в сторону короткий хаббатейский меч. – Да и я возьму топор, ибо с такой игрушкой не повоюешь, клянусь Имиром! Мне надо разжиться чем-нибудь поувесистей.
Прихватив пару факелов, они отправились в оружейную. Вскоре Конан, со вздохом облегчения, уже затягивал на груди портупею, к которой были пристегнуты ножны рагаровых мечей; к ним он добавил отличный хаббатейский лук и длинный кинжал. Сайг вооружился большой секирой с лунообразным лезвием и, словно прощаясь, с печальной гримасой погладил свой боевой молот – слишком тяжелый и неуклюжий, чтобы тащить его на себе всю ночь. Беглецам предстояло двигаться быстро, чтобы достичь с рассветом дикой степи.
– Копья, – Конан кивнул на стояк с копьями; особенно его привлекали кушитские, с наконечниками длиной в локоть.
– На кой нам они? – возразил асир.
– Пустят за нами собак, узнаешь, на кой. Против шандаратских псов хорошо бы иметь копье… – киммериец задумчиво почесал в затылке.
– Они нам только помешают, парень. Слишком длинные! Плохо бежать с такой оглоблей на плече.
– Плохо. Ну, Нергал с ними! Может, раздобудем что-нибудь подходящее по дороге. Пойдем!
Очутившись в коридоре, Конан зыркнул глазами по запертым дверям, тянувшимся в обе стороны. Было их не меньше полусотни, и за каждой сидел подневольный боец – из Турана или Зембабве, из Аквилонии или Шема, из Ванахейма или далекого Кхитая. Разные лица, разные обычаи, разные люди, но все злые, как отощавшие за зиму волки… Но даже голодный волк должен иметь свой шанс!
Киммериец поднял взгляд на заросшее рыжей бородой лицо асира.
– Выпустим?
– Пошли они к Имиру в задницу! С одними ключами да замками провозимся до рассвета! Еще и увяжется кто за нами… А к чему лишняя обуза?
– Ни к чему, – согласился Конан. – Однако Митра отплатит нам за благое дело. Так почему бы его не совершить?
Асир ухмыльнулся.
– С чего бы тебя потянуло на благие дела, киммерийский стервятник? Готовишься к встрече со своим Наставником? Желаешь выслужиться перед Митрой? – Хотя бы и так, рыжая шкура, хотя бы и так! Почему не совершить доброго деяния? Которое, к тому же, нам ничего не стоит!
Последний довод казался неотразимым, но Сигвар покачал головой.
– Говорю тебе, воронья башка, провозимся с ключами всю ночь! А нам надо убираться, и поскорее!
– Не провозимся.
Конан отпер замок на ближайшей двери, затем распахнул ее и, шагнув в камеру, пнул в бок храпевшего на лежаке пралла. Тот приподнялся и сел, недоуменно моргая глазами; свет факела на мгновение ослепил его. Похоже, этот узник, смуглый, жилистый и горбоносый, родился на западном берегу Вилайета, в горах Ильбарс или в замбулийской пустыне. Левый его глаз прикрывала плотная повязка.
– Слушай, кривая обезьяна, – сказал Конан на туранском, – охранники мертвы, а дверь оружейной открыта. Там полно всякого добра: есть мечи да луки, копья и секиры. И еще есть ключи от всех остальных замков… Вот! – Он швырнул тяжелую связку на топчан. – Возьми факел, сын осла и свиньи, и принимайся за работу!
Сунув факел ошарашенному туранцу, Конан выскочил в коридор и подмигнул приятелю:
– Видишь, как просто! А все остальное – в руках богов!
– Ну, пусть они нам отплатят за доброе дело, – глубокомысленно заметил Сайг, пробираясь следом за киммерийцем к выходу.
– А чего бы ты хотел от них?
– Как чего? Умереть, сражаясь! Уйти на Серые Равнины во-от с такой дырой в башке! – Асир раздвинул ладони на целый локоть. – С большой дырой, чтоб душа моя не ободрала бока, вылезая наружу.
– Зачем умирать? Жить приятней, – возразил Конан.
– Но жизнь всегда кончается смертью, клянусь когтями Нергала! И надо встретить ее достойно.
Они отвалили засовы с ворот и выбрались наружу; там шла неширокая дорожка, по которой асир с киммерийцем и двинулись – прямо к восходу солнца. Вскоре беглецы перешли с шага на бег и больше не разговаривали, берегли дыхание. Двое мужчин мчались под звездами, в темноте, как два вышедших на охоту безмолвных барса; оружие на их широких спинах не гремело, подошвы сапог мягко касались утоптанной и гладкой поверхности земли, ветер развевал гривы цвета огня и воронова крыла, казавшиеся одинаково черными в почти непроницаемом мраке. Вскоре дорога, по которой они бежали, разветвилась: более широкая тропинка резко сворачивала влево, взбираясь на холм, к виноградникам; та, что поуже, вела на юго-восток и где-то там, впереди, наверняка сливалась с великим торговым трактом, с Путем Нефрита и Шелка. К счастью, Конан хорошо видел в темноте, и беглецы не пропустили нужный поворот.
Они продолжали свой бег, размеренный и, на первый взгляд, не слишком торопливый, но не всякий скакун угнался бы за этими скользившими в ночи тенями. Так мчатся степные волки, покрывая день за днем огромные пространства – уверенно, с холодным спокойствием и надеждой, что где-то впереди их ждут стада упитанных сайгаков, родники с чистой водой и глинистые холмы, изрезанные оврагами, с удобными для логовищ пещерами. Киммериец и асир тоже были волками – правда, не из тех, что готовы бегать в стае. Каждый из них считал себя вожаком и, среди подобных же волков, то ли дружинников-асиров, то ли шайки легкоконных мунган, то ли безжалостных вилайетских пиратов, всегда сумел бы отвоевать первенство. Но сейчас у них не было стаи; они могли полагаться лишь на свое оружие, на свои ноги и друг на друга.
Вскоре тропа вывела их к широкой, вымощенной камнем дороге, уходившей на восток. У левой и правой ее обочин на равных расстояниях высились остроконечные стелы, увенчанные небольшими шарами, покрытые вязью затейливых хаббатейских письмен, которых ни Конан, ни Сигвар Бешеный не смогли бы прочитать и при свете дня.
О чем говорили эти надписи? Славили ли они владык Хаббатеи? Вещали ль о могуществе их царства? Либо служили предостережением разбойникам и злодеям, могущим посягнуть на купцов из далеких стран и их товары? А может, они просто напоминали тем купцам, сколь велико расстояние до славного города Хаббы, и подсказывали, где поблизости можно выпить чашу вина, съесть миску лапши с перцем и варенного в молоке барашка? Великий Путь Нефрита и Шелка уходил на восток меж молчаливых, похожих на стражей каменных обелисков, рассекал поля, луга и виноградники богатой Хаббатеи и, распрощавшись с изобильным морским побережьем, терялся в бескрайних пустынях и степях. Он был столь же велик, как мир, ибо в те мгновенья, когда на восточном его конце занимался рассвет, западный край был еще темен и тих, еще дремал под бархатисто-черным небом, то озаренный бледным светом луны, то затаившийся под расшитым звездами покрывалом. Подобного тракта не было больше нигде; и лишь дорога, ведущая в мрачное царство Нергала, в подземную обитель мертвых, могла бы сравниться с ним своей протяженностью.
Надо сказать, что оба Великих Пути – тот, что вел от берегов Вилайета к Кхитаю, и тот, по которому души умерших уносились на Серые Равнины – в определенном смысле шли рядом, Многие опасности подстерегали путника на Дороге Нефрита и Шелка; он мог погибнуть от жажды и голода, от стрел кочевников-мунган или клинков разбойных шаек, мог утонуть, мог задохнуться в объятиях песчаной бури, мог окончить жизнь в волчьих клыках, мог сгинуть от укуса змеи. Так ли, иначе ли, он мог умереть и, следовательно, перебраться с Пути Живых на Путь Мертвых, что тянулся к подземным владениям Нергала. И лишь одни боги знали, куда же, в конце концов, попадет отважный странник – к богатым городам далекого Кхитая или к Вратам Вечности.
Но Конан не один раз шагал по обеим этим дорогам, а потому не боялся ни самого длинного в мире пути, ни маячившей рядом тропки, убегавшей к Серым Равнинам. Он даже не вспоминал об опасностях, что могли грозить ему с Сайгом в степных просторах, размышляя сейчас совсем о другом, о вещах более прозаичных, чем смерть – и, в то же время, призванных отдалить ее на самый долгий срок. Мерно раскачиваясь на бегу, он думал о лошадях.
Когда перед беглецами замаячили неясные контуры стен Хиры, первого из хаббатейских городков, возведенных у Великого Пути, он остановился и спросил Сигвара:
– Как твоя нога, приятель? Можешь бежать?
– Могу. Не беспокойся о моей ноге, – отдуваясь, сказал асир. – Ни ноги, ни руки меня еще не подводили.
– Ну, конечно! Я забыл, что ты лишь головой слаб, – Конан ухмыльнулся, всматриваясь в темные городские башни и крыши, торчавшие над стеной. Он протянул к ним руку. – Здесь нам надо раздобыть коней. Без коней в степи далеко не уйдешь. Значит, нужны кони, а еще – копья, фляги для воды, мешки, плащи и звонкая монета.
– Зачем нам фляги? – Сайг разгладил бороду. – Я понимаю, ежели они будут с брандом! А вода… на кой мне сдалась вода?
– Кром! Слушай, тупоголовый: гирканская степь – не равнины Асгарда, где зимой – снег, а летом – болото, и воду можно выжать из мха! В степи от речки до речки – целый дневной переход, и без воды его не всякий одолеет!
– Я одолею, – пробурчал асир, но все же взялся за свою секиру. – Ну, и где мы возьмем коней и все остальное добро? Полезем за ним в город?
– Зачем? У дороги должна быть караульная, а в ней – солдаты. У солдат есть все, что нам надо.
– Кроме денег, – произнес Сайг, но Конан, нетерпеливо махнув рукой, уже шагал по обочине.
При дороге и впрямь нашлась караульная – невысокая квадратная башенка в два яруса с выступающей аркой, над которой, как показалось Конану, торчал шар – примерно такой же величины, как сферы, венчавшие придорожные обелиски. Вход в башню освещали три факела; в загончике позади нее фыркали скакуны. Караульный пост находился рядом с дорогой, в десятке шагов от обочины, и с обеих сторон к нему подступали деревья. Конан, обнажив клинок, скользнул мимо темных стволов; Сайг, с секирой в руках, крался следом.
Двух стражей, прислонившихся к стене у входной арки, им удалось прикончить без шума. Затем киммериец и асир ворвались внутрь и отправили к Нергалу еще четырех солдат, дремавших на брошенных в углу кошмах. Среди снаряжения хаббатейцев нашлись и копья, и фляги, и мешки, и огнива, но монет, как и опасался Сигвар, было маловато – пригоршня серебра да три пригоршни меди. Медяками Конан побрезговал.
Прихватив все, что представляло ценность, они направились в загон и выбрали двух жеребцов – тех, что были уже оседланы. Вероятно, покойным стражам полагалось не только охранять дорогу, но и держать наготове пару коней для гонцов, развозивших царские повеления. Догадавшись об этом, Конан решил, что лошади должны быть выносливыми и резвыми.
Спустя недолгое время беглецы опять мчались по дороге на восток. Теперь они двигались быстрее, и изрядно возросший груз не тяготил плечи, зато топот копыт разносился на тысячу локтей окрест, предупреждая всякого, что по торговому тракту едут всадники. Это тревожило Конана, но он надеялся, что их примут за царских гонцов.
Мимо проносились темные поля и рощи; меж ними здесь и там неясными контурами маячили дома. Они то жались друг к другу, сплавляясь в бесформенную расплывчатую массу селения или деревушки, то стояли по отдельности, на холме или у излучин каналов и рек, отливавших в свете звезд тусклым серебром. Одинокие дома казались заметно массивней и выше – видно, то были загородные усадьбы кинатов; и Конан принялся размышлять о том, что, будь у него время, стоило бы наведаться в одну из этих вилл. Не меньшим соблазном являлись и придорожные караван-сараи, встречавшиеся через каждые двадцать-тридцать тысяч локтей; за их стенами сейчас наверняка почивали купцы, в кошелях которых водилось побольше монеты, чем у хаббатейских стражников.
Однако киммериец и асир не располагали временем даже для самого краткого налета. Не стоило сомневаться, что их дерзкий побег и убийство солдат не останутся безнаказанными; утром, едва обнаружатся трупы, по следам беглецов отправят погоню. Разумеется, конных стрелков, лучших в хаббатейском войске; опытных воинов, привыкших сражаться с дикими кочевниками Гиркании, знавших окрестные степи как собственную ладонь. И с ними будут собаки! Огромные шандаратские мастафы, способные загрызть барса!
Лошади мчались резвой рысью, и Конан, ритмично подскакивая в седле, размышлял о собаках и хаббатейских всадниках. Он не заблуждался на их счет и не переоценивал собственных сил; он знал, что если их с Сайгом догонят, схватка будет серьезной. В конце концов, все определялось тем, скольких воинов вышлют в погоню. Если десяток или полтора, беглецы могли подстеречь их, частью перебить, частью измотать и напугать; если больше, то победа превращалась в вопрос везения и удачи. Конан, уповая на благосклонность Митры, надеялся, что стрелков и собак будет не слишком много. С другой стороны, мог ли он рассчитывать на божественное провидение? Люди не всегда поступают по воле богов, и хаббатейцы не дураки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12