Он дрался тяжелым молотом на длинной, окованной сталью рукояти с острым шипом внизу. Головка молота с одной стороны была плоской, с другой – вытянутой и слегка изогнутой, как клюв ворона. И следы от этого клюва уже темнели на блистающих доспехах немедийца.
Или, быть может, аквилонца – все равно. Все равно, ибо он проигрывал схватку и мог считаться уже покойником. Конан, понаблюдав недолгое время за двумя бойцами, был столь же уверен в своих выводах, как и в том, что в громовых раскатах над киммерийскими горами слышен голос Крома, Владыки Могильных Курганов.
Оружие асира (несомненно, Сайга, с которым ему предстояло сразиться) казалось потяжелее двуручного меча, но рыжебородый размахивал им с легкостью, чуть-чуть опережая выпады соперника. Конечно, аквилонец был хорош, силен и быстр, но Сайг все-таки превосходил его и силой, и быстротой. И он великолепно справлялся со своим молотом! Он отбивал удары меча то обухом, то вороновым клювом, то рукоятью; когда же сам делал выпад, то оружие неизменно поворачивалось острием к врагу и, если удавалось пробить его защиту, то на панцире аквилонца возникала новая трещина или вмятина. Кое-где по доспехам уже струилась кровь – первый признак того, что рыцарь проигрывает бой.
Молот – коварное оружие, думал Конан, разглядывая асира и стараясь запомнить его приемы. Неопытный воин не выстоит с молотом против меча или топора, а опытный – победит. В клинке и в лезвии секиры мощь словно бы растянута вдоль заостренного края, в боевом молоте она собрана в точку. Один верный удар – и шлем пробит вместе с черепом, либо проломлен панцирь и ребра, либо дыра в набедреннике, и плоть под ним превратилась в кровавую кашу… Да, коварное оружие молот, и не всякий оборонится от него клинком!
Светловолосому это пока удавалось, хоть движения его стали замедленными, а кровавые ручейки все чаще и чаще пятнали доспех. Но асиру, похоже, надоело играть с соперником; внезапно он сделал богатырский замах, и когда меч взвился кверху, чтобы отразить удар, перехватил свое оружие и неуловимым движением вогнал стальной шип на конце рукояти под самое забрало аквилонца.
Или немедийца – теперь это и в самом деле не имело никакого значения. Противник Сайга рухнул на песок, меч его отлетел в сторону; зрители, взревев и потрясая кулаками, вскочили. Эти знатные хаббатейцы не церемонились – хватали у разносчиков подносы с кувшинами, фруктами да сладостями и в восторге метали на арену. Следом полетели серебряные браслеты и цепи, целые жаровни с мясом, зонты и шелковые шарфы. Победившему праллу все это было ни к чему; по обычаю он мог взять что-то из еды либо питья, а все остальное доставалось служителям и стражам арены.
Сайг, бросив свой молот на труп побежденного, вылил в глотку кувшин вина, потом схватил жареную баранью ляжку и неторопливо направился к двери. Крепкие зубы его рвали мясо, челюсти работали без передыху, залитая потом и жиром волосатая грудь лоснилась.
Таким он и появился в камере – с куском мяса во рту, с полуобглоданной костью в руке. Не одарив Конана ни взглядом, ни словом, асир опустился на скрипнувший под его тяжестью топчан, прожевал кусок, запил добрым глотком бранда и, не глядя, швырнул остаток бараньей ноги на половину Конана. Киммериец тоже промолчал, поднял кость и переправил ее обратно. Но, я отличие от Сайга, он глядел, куда бросает, и потому метательный снаряд угодил асиру прямо в лоб.
Раздался жуткий рев. Рыжебородый вскочил, потрясая кулаками, и бросился к решетке. Казалось, она не выдержит столь мощного напора, однако толстые железные прутья хоть и дрогнули, но устояли. Асир просунул между ними руку, словно пытаясь дотянуться до Конана, стоявшего у противоположной стены, стиснул огромный кулак и погрозил обидчику. Кулак, размером с небольшую дыню – из тех, что выращивают в Туране – раскачивался в пяти локтях от киммерийца, и Кован, не выдержав соблазна, плюнул. С достаточной меткостью, надо заметить.
Рев внезапно прекратился. Перестав трясти решетку, асир вернулся к столу и своему ложу. Он словно бы успокоился, и Конан отметил эту внезапную смену настроения, характерную для северян: они легко впадали в ярость, но с той же быстротой ее огонь угасал, сменяясь холодным и мстительным расчетом. В таком состоянии асы и ваниры были наиболее опасны.
Сайг, казалось, что-то задумал. Он то косился на соседа, защищенного неприступной решеткой, то с сомнением разглядывал находившиеся на столе кувшины с водой и остатками бранда, и две глиняные тарелки – с огрызками яблок, полуобъеденной гроздью винограда и десятком медовых лепешек. Наконец асир отвернулся от стола, шагнул к двери и грохнул в нее кулаком, подзывая служителей.
– Мяса! Мяса, вороний кал! Мяса, порази вас Имир! И побольше! Целое блюдо!
Голос у него был басистым и гулким, напоминавшим звуки боевых асирских рогов. Конан поморщился; у него заложило уши.
Затем он стал с интересом наблюдать, как приотворилась дверь, как в щель просунули овальное блюдо с исходившим паром барашком, как Сайг принял его, грохнул на стол и с хрустом выломал две задние ноги. Конану было еще неясно, что собирается делать рыжебородый, и потому дальнейшие события застали его врасплох. Сайг вцепился зубами в мясо, отодрал по куску с одной и другой бараньей ляжки, а затем метнул их – так ловко и быстро, что киммериец не успел увернуться.
Одна нога попала ему в плечо, другая мазнула по щеке. Асир с издевкой захохотал. Конан, отправив оба метательных снаряда обратно (без особого успеха, потому что Сайг был начеку), скрипнул зубами и подошел к двери. Теперь пришла его очередь стучать, звать стражей и требовать мяса, но заказал он не баранину, а бычью ногу. Ведь кости у быка куда увесистей, чем у жалкого барана!
Когда обед был доставлен, Конан запустил им в Сайга, едва не своротив тому челюсть. Заодно его метательный снаряд сбросил на пол кувшины с водой и брандом, а также блюда с фруктами и лепешками. Асир не остался в долгу, и некоторой время по камере летали самые разнообразные предметы: бараньи и говяжьи кости, огрызки яблок, осколки глиняной посуды, бесформенные комья, хлебного мякиша – словом, все, что пролезало меж прутьев решетки.
Наконец, сдирая медовую лепешку со скулы, Конан прорычал:
– Рыжая шкура! Ублюдок!
Сайг не задержался с ответом, рявкнув:
– Медвежье дерьмо!
– Моча черного верблюда!
– Киммерийский козел!
– Отрыжка Нергала!
– Протухшая свинья!
– Волосатый недоумок!
– Вонючий червь!
– Смрадный пес, сын пса!
– Нужник Крома!
– Имирово отродье!
– Шакалья задница!
– Потомок шелудивого осла!
Так они переругивались некоторое время, а когда запас проклятий истощился, перешли к угрозам.
– Моя секира еще почешется о твою шею, киммерийская вошь! – пообещал асир.
– Почешется, и только! А вот твою печень я вырву и швырну псам! – Мою печень?! Чтоб тебя бешеный волк обмочил! Тебе, крыса, никогда не добраться до моей печени!
– Это сделает мой клинок, тупоголовый.
– Твоим клинком только в заду у кабана ковырять!
– Верно! В заду у рыжего вонючего асирского кабана! Мне, знаешь ли, все равно, где сделать дырку, чтоб поглядеть на твою печень: в брюхе или в заднице.
– Глядеть-то будет нечем! Вышибу тебе гляделки молотом, да заодно и череп сворочу!
– Свой побереги, асирская обезьяна! Сайг приблизился к решетке, обхватил прутья ладонями и попробовал просунуть меж них голову. Голова не проходила. Она была слишком огромной, и прутья уперлись в скулы и виски. Если б Сайг все же ухитрился продвинуть ее хоть немного вперед, то наверняка потерял бы уши.
– Эй, киммериец, – сказал он, внезапно понизив голос. – Иди-ка сюда, приятель, я тебе что-то расскажу.
Конан шагнул к решетке, тоже вцепился в нее и устремил мрачный взгляд на рыжего. Надо сказать, что к северянам, ванам и асам, он не питал особой неприязни; были среди них у Конана и враги, и друзья, и даже побратимы – вроде Ньорда и Хорсы или Эйрима Высокого Шлема, ванирского вождя. Но этого асира, этого великана с нелепой собачьей кличкой Сайг, он ненавидел от всей души. А как же иначе? Ведь Сайг был первопричиной всего, что случилось в кабаке «Веселый Трот»: из-за этой рыжей шкуры туранцы продали его, Конана, а хаббатейский царь Гхор Кирланда, громоносный ублюдок, купил себе нового пралла для развлечений и забав! Царя Конан тоже ненавидел, хоть и не видал его ни разу, но Сайга он ненавидел больше. По крайней мере, в данный момент.
– Слушай-ка, чего я тебе скажу, – повторил асир, обдавая Конана густым винным запахом. – В этом гадюшнике, в этом жабьем болоте я – первый! Первый! Понял? Был я здесь первым, первым и останусь… Да, останусь, сколько бы вонючих киммерийцев не грозили вырвать мою печень. Конец всем один – молот в висок, секира в брюхо! А чтоб порадовать хаббатейских свиней, я еще и спляшу на твоих кишках.
– Клянусь Кромом, свинья на то лишь и годится, чтоб радовать других свиней, – Мрачно ухмыльнулся киммериец. – Смотри, как бы не поскользнуться во время плясок!
Тяжело дыша, Сайг уставился на него. Кулаки асира и киммерийца стискивали одни и те же прутья решетки, между лицами их и оскаленными зубами было не больше локтя.
– ты видел меня на арене? – с угрозой поинтересовался Сайг. – Видел, куда я наладил того дуболома с мечом? Туда же и ты пойдешь, приятель.
– Тот дуболом, похоже, был из аквилонцев? Или из немедийцев? – Брови Конана вопросительно приподнялись.
– Из немедийцев. Говорили, знатный рыцарь из-под Нумалии… попал в плен, когда ходил в Замору… не то за девками заморскими его понесло, не то за монетой… Ну, схватили его и продали сюда. А тут дуболом попал под мой молот! И долго я с этой немедийской немочью не провозился! Как считаешь, а?
– Не провозился, – подтвердил Конан. – Но разве я похож на немедийскую немочь? – усмехнулся он и, не дождавшись от асира ответа, заключил: – А потому гулять тебе, Сайг, без печени или без головы. Смотря по тому, что ты больше ценишь.
– Сайг? Ты назвал меня Сайгом? – Губы рыжебородого гневно искривились, потом взгляд его скользнул по многочисленным шрамам, пятнавшим торс Конана, и в серых глазах зажглись зловещие огоньки. – Тебе, я вижу, довелось пошататься в разных краях, киммерийский стервятник? – пробурчал он.
– Довелось, рыжая плесень.
– А не слышал ли ты имени Сигвара Бешеного?
– Не слышал. А тебе не говорили про Конана Киммерийца?
– Не говорили. Видать, тот Конан невелика птица… А Сигвара Бешеного знают и в Асгарде, и в Ванахейме, и в Гиперборее… Знают, и боятся! И ты бойся, потому как я Сигвар и есть! Сигвар Бешеный, прозванный хаббатейскими жабами Сайгом!
Конан презрительно сплюнул.
– Если ты, промороженный зад Имира, такой великий воин, как же угораздило тебя попасть на арену к жабам?
– Так же, как и тебя, кромово охвостье!
Несколько мгновений они мерялись яростными взглядами, потом Сайг наступил Конану на сапог. Киммериец ответил ударом в пах и отскочил от решетки, заставив рыжебородого взреветь от бессильного гнева.
Знакомство состоялось.
* * *
Прошло три или четыре дня. Теперь Конан понимал, зачем их с Сигваром посадили в одну камеру, разделенную решеткой на две половины. В том заключался глубокий смысл: соперники могли рычать друг на друга днем и ночью, кидаться костями и сыпать проклятьями, распаляя ненависть и наливаясь злобой. Их не собирались стравливать сразу; неприязнь должна была созреть, чтобы грядущий бой превратился в бескомпромиссную демонстрацию силы и звериной жестокости. Пока же каждый из фаворитов мог следить в окошко, как бьется его будущий противник – и гневно реветь, стискивая громадные кулаки. День за днем они швыряли друг в друга фекалиями и обглоданными костями, да обменивались ругательствами: Сайг поносил киммерийцев и Крома, называя его кастратом, Конан осыпал проклятьями рыжих псов-асов и глумился над Имиром, Иггом и прочими богами северян.
Однажды утром он заметил, что асир словно бы дожидается его пробуждения. Когда киммериец открыл глаза, Сайг, усевшись на своей лежанке, начал вычесывать пятерней кости из бороды, удаляя остатки вчерашней трапезы. Затем взгляд его обратился к кувшинчику с брандом. Отхлебнув пару глотков золотистой жидкости, Сайг нежно погладил сосуд и сказал:
– Да будет с тобой благословение Митры, приятель! Ты настоящий друг, с горячей душой и золотым сердцем, и ты всегда готов дать мне капельку радости. Клянусь бородой Имира, и я хотел бы тебя потешить! Вот только как? – Он задумчиво поковырял в зубах обломанным ногтем. – Пришла мне тут на ум одна история… Пожалуй, я тебе ее расскажу, а ты слушай, дружище, и постарайся не опустеть, пока мы с ней не закончим.
Сайг глотнул вина, покосился на соседа и, убедившись, что тот навострил уши, начал:
– Говорят, что Сигвар Бешеный из усадьбы Хосебю лучший воин в Асгарде. Сам я про то судить не берусь, но видит Игг и видит Имир, что с той поры, как минуло Сигвару семнадцать весен, ни один боец не побеждал его в схватке на мечах, секирах или молотах, и ни один хвастун, даже из киммерийских краев, не унес от него голову целой. Стрелять из лука Сигвар тоже был мастак: попадал в кольцо с полусотни шагов, а стрелы пускал так быстро, что летели они одна за другом подобно косяку серых гусей. Так что правду говорили люди, называя Сигвара лучшим воином в Асгарде.
– Люди много болтают, – произнес Конан, уставившись в потолок. – И не всем их россказням стоит верить.
Сайг, словно не слыша, погладил пальцем горлышко стеклянного кувшина.
– Ну, парень, вот что однажды случилось с Сигваром. Собрался Сигвар в поход. Не за рабами и не за вином, не за монетами или еще там за какими сокровищами. Добра у Сигвара хватало, и на кой сдались бы ему лишние бездельники-рабы или мешок с золотом? Нет, у Сигвара была забота поважней! В ту пору прохудился у него меховой плащ, а где возьмешь новый? Известное дело, в Киммерии… Ну, не плащ, так шкуры для плаща!
Иные делают плащи из волка либо медведя и хвастают тем, что завалили клыкастых зверей. Иные, послабже духом, пускают на плащ баранью шкуру или оленью, а кто особенно богат, льстится на черную лису, на бобра, на выдру и соболя. Сигвар же был не хвастлив, духом не слаб, и хоть имелось у него немалое богатство, в плаще ценил прочность и теплоту. А что прочней и теплей козлиной шкуры?
Потому-то он и собирался в Киммерию, ибо там водятся лучшие козлы. Забавная страна, вороний кал! Полно в ней козлов, и о двух ногах, и о четырех, и двуногие пасут четвероногих, потому как ничего больше не умеют. Ни за меч взяться, ни за весло, ни за молот… Козлы одним словом, чтоб их шелудивый волк обмочил! – Козлы-то козлы, – произнес Конан, – да с острыми рогами!
– Вот и собирался Сигвар те рога обломать, а шкуры ободрать, – невозмутимо продолжал асир, – Прослышав о походе, набежало к Сигвару множество людей, множество крепких воинов – из тех, что медведю глотку перегрызут да с медведицей переспят…
– Переспят, как же! – усмехнулся Конан. – Всем ведомо, что у асов в штанах сосулька с бороды Имира. Какая с нее медведице радость?
– О том надо бы спросить медведиц! По сию пору они всегда довольными оставались, – заверил Сайг кувшинчик с брандом и, присосавшись к горлышку, опустошил сосуд наполовину. – Ну, как я говорил, набежало в Хосебю столько людей, что Сигвар даже удивился: то ли у всех разом плащи из козлиных шкур прохудились, то ли тоска взяла по козлиному мясу, то ли каждый захотел прибить на стену козлиные рога. Словом, собрал Сигвар дружину, пять раз по десять бойцов, и отправился на юг, к горам, чтобы пощипать киммерийские стада.
Киммерийцы, известное дело, трусливый народ: равнин не любят, прячутся среди скал и камней вместе со своими козами и козлами. Кроме коз, есть у них бог Кром, тупой, как обух секиры, и наверняка кастрат. Какой-нибудь недоумок, медвежье дерьмо, удивился бы, почему? Да асирам все ясно! Взять, скажем, Игга… Полно сыновей у него, младших богов, и от смертных женщин, и от ведьм пурги, стужи да поземки… А у владыки Имира есть и сыновья, и дочери, прекрасные снежные девы…
– Потаскухи! – рявкнул Конан. О встречах с имировым потомством у него сохранились самые неприятные воспоминания.
Сайг и ухом не повел – видно, честь дочерей Имира он отстаивать не собирался.
– Вот я и говорю: повел Сигвар своих людей через горы, в страну козлов и кастратов, – продолжал асир. – Нашли они одну деревушку, окружили ее, да и ударили мечами и секирами о щиты! Гром прогремел над горами, и киммерийские пастухи, не приняв боя, стали разбегаться кто куда – навроде крыс, завидевших пса-крысодава. Ну, люди Сигвара их не трогали; им двуногие козлы были ни к чему… разве что самые молоденькие козочки. Козочки-то как раз и не убегали, потому как где бы еще нашлись для них такие молодцы, вроде Сигвара и его людей? Нигде! А значит, спустя урочное время, родились бы у тех козочек не черные козлята, а золотистой масти…
Конан скрипнул зубами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Или, быть может, аквилонца – все равно. Все равно, ибо он проигрывал схватку и мог считаться уже покойником. Конан, понаблюдав недолгое время за двумя бойцами, был столь же уверен в своих выводах, как и в том, что в громовых раскатах над киммерийскими горами слышен голос Крома, Владыки Могильных Курганов.
Оружие асира (несомненно, Сайга, с которым ему предстояло сразиться) казалось потяжелее двуручного меча, но рыжебородый размахивал им с легкостью, чуть-чуть опережая выпады соперника. Конечно, аквилонец был хорош, силен и быстр, но Сайг все-таки превосходил его и силой, и быстротой. И он великолепно справлялся со своим молотом! Он отбивал удары меча то обухом, то вороновым клювом, то рукоятью; когда же сам делал выпад, то оружие неизменно поворачивалось острием к врагу и, если удавалось пробить его защиту, то на панцире аквилонца возникала новая трещина или вмятина. Кое-где по доспехам уже струилась кровь – первый признак того, что рыцарь проигрывает бой.
Молот – коварное оружие, думал Конан, разглядывая асира и стараясь запомнить его приемы. Неопытный воин не выстоит с молотом против меча или топора, а опытный – победит. В клинке и в лезвии секиры мощь словно бы растянута вдоль заостренного края, в боевом молоте она собрана в точку. Один верный удар – и шлем пробит вместе с черепом, либо проломлен панцирь и ребра, либо дыра в набедреннике, и плоть под ним превратилась в кровавую кашу… Да, коварное оружие молот, и не всякий оборонится от него клинком!
Светловолосому это пока удавалось, хоть движения его стали замедленными, а кровавые ручейки все чаще и чаще пятнали доспех. Но асиру, похоже, надоело играть с соперником; внезапно он сделал богатырский замах, и когда меч взвился кверху, чтобы отразить удар, перехватил свое оружие и неуловимым движением вогнал стальной шип на конце рукояти под самое забрало аквилонца.
Или немедийца – теперь это и в самом деле не имело никакого значения. Противник Сайга рухнул на песок, меч его отлетел в сторону; зрители, взревев и потрясая кулаками, вскочили. Эти знатные хаббатейцы не церемонились – хватали у разносчиков подносы с кувшинами, фруктами да сладостями и в восторге метали на арену. Следом полетели серебряные браслеты и цепи, целые жаровни с мясом, зонты и шелковые шарфы. Победившему праллу все это было ни к чему; по обычаю он мог взять что-то из еды либо питья, а все остальное доставалось служителям и стражам арены.
Сайг, бросив свой молот на труп побежденного, вылил в глотку кувшин вина, потом схватил жареную баранью ляжку и неторопливо направился к двери. Крепкие зубы его рвали мясо, челюсти работали без передыху, залитая потом и жиром волосатая грудь лоснилась.
Таким он и появился в камере – с куском мяса во рту, с полуобглоданной костью в руке. Не одарив Конана ни взглядом, ни словом, асир опустился на скрипнувший под его тяжестью топчан, прожевал кусок, запил добрым глотком бранда и, не глядя, швырнул остаток бараньей ноги на половину Конана. Киммериец тоже промолчал, поднял кость и переправил ее обратно. Но, я отличие от Сайга, он глядел, куда бросает, и потому метательный снаряд угодил асиру прямо в лоб.
Раздался жуткий рев. Рыжебородый вскочил, потрясая кулаками, и бросился к решетке. Казалось, она не выдержит столь мощного напора, однако толстые железные прутья хоть и дрогнули, но устояли. Асир просунул между ними руку, словно пытаясь дотянуться до Конана, стоявшего у противоположной стены, стиснул огромный кулак и погрозил обидчику. Кулак, размером с небольшую дыню – из тех, что выращивают в Туране – раскачивался в пяти локтях от киммерийца, и Кован, не выдержав соблазна, плюнул. С достаточной меткостью, надо заметить.
Рев внезапно прекратился. Перестав трясти решетку, асир вернулся к столу и своему ложу. Он словно бы успокоился, и Конан отметил эту внезапную смену настроения, характерную для северян: они легко впадали в ярость, но с той же быстротой ее огонь угасал, сменяясь холодным и мстительным расчетом. В таком состоянии асы и ваниры были наиболее опасны.
Сайг, казалось, что-то задумал. Он то косился на соседа, защищенного неприступной решеткой, то с сомнением разглядывал находившиеся на столе кувшины с водой и остатками бранда, и две глиняные тарелки – с огрызками яблок, полуобъеденной гроздью винограда и десятком медовых лепешек. Наконец асир отвернулся от стола, шагнул к двери и грохнул в нее кулаком, подзывая служителей.
– Мяса! Мяса, вороний кал! Мяса, порази вас Имир! И побольше! Целое блюдо!
Голос у него был басистым и гулким, напоминавшим звуки боевых асирских рогов. Конан поморщился; у него заложило уши.
Затем он стал с интересом наблюдать, как приотворилась дверь, как в щель просунули овальное блюдо с исходившим паром барашком, как Сайг принял его, грохнул на стол и с хрустом выломал две задние ноги. Конану было еще неясно, что собирается делать рыжебородый, и потому дальнейшие события застали его врасплох. Сайг вцепился зубами в мясо, отодрал по куску с одной и другой бараньей ляжки, а затем метнул их – так ловко и быстро, что киммериец не успел увернуться.
Одна нога попала ему в плечо, другая мазнула по щеке. Асир с издевкой захохотал. Конан, отправив оба метательных снаряда обратно (без особого успеха, потому что Сайг был начеку), скрипнул зубами и подошел к двери. Теперь пришла его очередь стучать, звать стражей и требовать мяса, но заказал он не баранину, а бычью ногу. Ведь кости у быка куда увесистей, чем у жалкого барана!
Когда обед был доставлен, Конан запустил им в Сайга, едва не своротив тому челюсть. Заодно его метательный снаряд сбросил на пол кувшины с водой и брандом, а также блюда с фруктами и лепешками. Асир не остался в долгу, и некоторой время по камере летали самые разнообразные предметы: бараньи и говяжьи кости, огрызки яблок, осколки глиняной посуды, бесформенные комья, хлебного мякиша – словом, все, что пролезало меж прутьев решетки.
Наконец, сдирая медовую лепешку со скулы, Конан прорычал:
– Рыжая шкура! Ублюдок!
Сайг не задержался с ответом, рявкнув:
– Медвежье дерьмо!
– Моча черного верблюда!
– Киммерийский козел!
– Отрыжка Нергала!
– Протухшая свинья!
– Волосатый недоумок!
– Вонючий червь!
– Смрадный пес, сын пса!
– Нужник Крома!
– Имирово отродье!
– Шакалья задница!
– Потомок шелудивого осла!
Так они переругивались некоторое время, а когда запас проклятий истощился, перешли к угрозам.
– Моя секира еще почешется о твою шею, киммерийская вошь! – пообещал асир.
– Почешется, и только! А вот твою печень я вырву и швырну псам! – Мою печень?! Чтоб тебя бешеный волк обмочил! Тебе, крыса, никогда не добраться до моей печени!
– Это сделает мой клинок, тупоголовый.
– Твоим клинком только в заду у кабана ковырять!
– Верно! В заду у рыжего вонючего асирского кабана! Мне, знаешь ли, все равно, где сделать дырку, чтоб поглядеть на твою печень: в брюхе или в заднице.
– Глядеть-то будет нечем! Вышибу тебе гляделки молотом, да заодно и череп сворочу!
– Свой побереги, асирская обезьяна! Сайг приблизился к решетке, обхватил прутья ладонями и попробовал просунуть меж них голову. Голова не проходила. Она была слишком огромной, и прутья уперлись в скулы и виски. Если б Сайг все же ухитрился продвинуть ее хоть немного вперед, то наверняка потерял бы уши.
– Эй, киммериец, – сказал он, внезапно понизив голос. – Иди-ка сюда, приятель, я тебе что-то расскажу.
Конан шагнул к решетке, тоже вцепился в нее и устремил мрачный взгляд на рыжего. Надо сказать, что к северянам, ванам и асам, он не питал особой неприязни; были среди них у Конана и враги, и друзья, и даже побратимы – вроде Ньорда и Хорсы или Эйрима Высокого Шлема, ванирского вождя. Но этого асира, этого великана с нелепой собачьей кличкой Сайг, он ненавидел от всей души. А как же иначе? Ведь Сайг был первопричиной всего, что случилось в кабаке «Веселый Трот»: из-за этой рыжей шкуры туранцы продали его, Конана, а хаббатейский царь Гхор Кирланда, громоносный ублюдок, купил себе нового пралла для развлечений и забав! Царя Конан тоже ненавидел, хоть и не видал его ни разу, но Сайга он ненавидел больше. По крайней мере, в данный момент.
– Слушай-ка, чего я тебе скажу, – повторил асир, обдавая Конана густым винным запахом. – В этом гадюшнике, в этом жабьем болоте я – первый! Первый! Понял? Был я здесь первым, первым и останусь… Да, останусь, сколько бы вонючих киммерийцев не грозили вырвать мою печень. Конец всем один – молот в висок, секира в брюхо! А чтоб порадовать хаббатейских свиней, я еще и спляшу на твоих кишках.
– Клянусь Кромом, свинья на то лишь и годится, чтоб радовать других свиней, – Мрачно ухмыльнулся киммериец. – Смотри, как бы не поскользнуться во время плясок!
Тяжело дыша, Сайг уставился на него. Кулаки асира и киммерийца стискивали одни и те же прутья решетки, между лицами их и оскаленными зубами было не больше локтя.
– ты видел меня на арене? – с угрозой поинтересовался Сайг. – Видел, куда я наладил того дуболома с мечом? Туда же и ты пойдешь, приятель.
– Тот дуболом, похоже, был из аквилонцев? Или из немедийцев? – Брови Конана вопросительно приподнялись.
– Из немедийцев. Говорили, знатный рыцарь из-под Нумалии… попал в плен, когда ходил в Замору… не то за девками заморскими его понесло, не то за монетой… Ну, схватили его и продали сюда. А тут дуболом попал под мой молот! И долго я с этой немедийской немочью не провозился! Как считаешь, а?
– Не провозился, – подтвердил Конан. – Но разве я похож на немедийскую немочь? – усмехнулся он и, не дождавшись от асира ответа, заключил: – А потому гулять тебе, Сайг, без печени или без головы. Смотря по тому, что ты больше ценишь.
– Сайг? Ты назвал меня Сайгом? – Губы рыжебородого гневно искривились, потом взгляд его скользнул по многочисленным шрамам, пятнавшим торс Конана, и в серых глазах зажглись зловещие огоньки. – Тебе, я вижу, довелось пошататься в разных краях, киммерийский стервятник? – пробурчал он.
– Довелось, рыжая плесень.
– А не слышал ли ты имени Сигвара Бешеного?
– Не слышал. А тебе не говорили про Конана Киммерийца?
– Не говорили. Видать, тот Конан невелика птица… А Сигвара Бешеного знают и в Асгарде, и в Ванахейме, и в Гиперборее… Знают, и боятся! И ты бойся, потому как я Сигвар и есть! Сигвар Бешеный, прозванный хаббатейскими жабами Сайгом!
Конан презрительно сплюнул.
– Если ты, промороженный зад Имира, такой великий воин, как же угораздило тебя попасть на арену к жабам?
– Так же, как и тебя, кромово охвостье!
Несколько мгновений они мерялись яростными взглядами, потом Сайг наступил Конану на сапог. Киммериец ответил ударом в пах и отскочил от решетки, заставив рыжебородого взреветь от бессильного гнева.
Знакомство состоялось.
* * *
Прошло три или четыре дня. Теперь Конан понимал, зачем их с Сигваром посадили в одну камеру, разделенную решеткой на две половины. В том заключался глубокий смысл: соперники могли рычать друг на друга днем и ночью, кидаться костями и сыпать проклятьями, распаляя ненависть и наливаясь злобой. Их не собирались стравливать сразу; неприязнь должна была созреть, чтобы грядущий бой превратился в бескомпромиссную демонстрацию силы и звериной жестокости. Пока же каждый из фаворитов мог следить в окошко, как бьется его будущий противник – и гневно реветь, стискивая громадные кулаки. День за днем они швыряли друг в друга фекалиями и обглоданными костями, да обменивались ругательствами: Сайг поносил киммерийцев и Крома, называя его кастратом, Конан осыпал проклятьями рыжих псов-асов и глумился над Имиром, Иггом и прочими богами северян.
Однажды утром он заметил, что асир словно бы дожидается его пробуждения. Когда киммериец открыл глаза, Сайг, усевшись на своей лежанке, начал вычесывать пятерней кости из бороды, удаляя остатки вчерашней трапезы. Затем взгляд его обратился к кувшинчику с брандом. Отхлебнув пару глотков золотистой жидкости, Сайг нежно погладил сосуд и сказал:
– Да будет с тобой благословение Митры, приятель! Ты настоящий друг, с горячей душой и золотым сердцем, и ты всегда готов дать мне капельку радости. Клянусь бородой Имира, и я хотел бы тебя потешить! Вот только как? – Он задумчиво поковырял в зубах обломанным ногтем. – Пришла мне тут на ум одна история… Пожалуй, я тебе ее расскажу, а ты слушай, дружище, и постарайся не опустеть, пока мы с ней не закончим.
Сайг глотнул вина, покосился на соседа и, убедившись, что тот навострил уши, начал:
– Говорят, что Сигвар Бешеный из усадьбы Хосебю лучший воин в Асгарде. Сам я про то судить не берусь, но видит Игг и видит Имир, что с той поры, как минуло Сигвару семнадцать весен, ни один боец не побеждал его в схватке на мечах, секирах или молотах, и ни один хвастун, даже из киммерийских краев, не унес от него голову целой. Стрелять из лука Сигвар тоже был мастак: попадал в кольцо с полусотни шагов, а стрелы пускал так быстро, что летели они одна за другом подобно косяку серых гусей. Так что правду говорили люди, называя Сигвара лучшим воином в Асгарде.
– Люди много болтают, – произнес Конан, уставившись в потолок. – И не всем их россказням стоит верить.
Сайг, словно не слыша, погладил пальцем горлышко стеклянного кувшина.
– Ну, парень, вот что однажды случилось с Сигваром. Собрался Сигвар в поход. Не за рабами и не за вином, не за монетами или еще там за какими сокровищами. Добра у Сигвара хватало, и на кой сдались бы ему лишние бездельники-рабы или мешок с золотом? Нет, у Сигвара была забота поважней! В ту пору прохудился у него меховой плащ, а где возьмешь новый? Известное дело, в Киммерии… Ну, не плащ, так шкуры для плаща!
Иные делают плащи из волка либо медведя и хвастают тем, что завалили клыкастых зверей. Иные, послабже духом, пускают на плащ баранью шкуру или оленью, а кто особенно богат, льстится на черную лису, на бобра, на выдру и соболя. Сигвар же был не хвастлив, духом не слаб, и хоть имелось у него немалое богатство, в плаще ценил прочность и теплоту. А что прочней и теплей козлиной шкуры?
Потому-то он и собирался в Киммерию, ибо там водятся лучшие козлы. Забавная страна, вороний кал! Полно в ней козлов, и о двух ногах, и о четырех, и двуногие пасут четвероногих, потому как ничего больше не умеют. Ни за меч взяться, ни за весло, ни за молот… Козлы одним словом, чтоб их шелудивый волк обмочил! – Козлы-то козлы, – произнес Конан, – да с острыми рогами!
– Вот и собирался Сигвар те рога обломать, а шкуры ободрать, – невозмутимо продолжал асир, – Прослышав о походе, набежало к Сигвару множество людей, множество крепких воинов – из тех, что медведю глотку перегрызут да с медведицей переспят…
– Переспят, как же! – усмехнулся Конан. – Всем ведомо, что у асов в штанах сосулька с бороды Имира. Какая с нее медведице радость?
– О том надо бы спросить медведиц! По сию пору они всегда довольными оставались, – заверил Сайг кувшинчик с брандом и, присосавшись к горлышку, опустошил сосуд наполовину. – Ну, как я говорил, набежало в Хосебю столько людей, что Сигвар даже удивился: то ли у всех разом плащи из козлиных шкур прохудились, то ли тоска взяла по козлиному мясу, то ли каждый захотел прибить на стену козлиные рога. Словом, собрал Сигвар дружину, пять раз по десять бойцов, и отправился на юг, к горам, чтобы пощипать киммерийские стада.
Киммерийцы, известное дело, трусливый народ: равнин не любят, прячутся среди скал и камней вместе со своими козами и козлами. Кроме коз, есть у них бог Кром, тупой, как обух секиры, и наверняка кастрат. Какой-нибудь недоумок, медвежье дерьмо, удивился бы, почему? Да асирам все ясно! Взять, скажем, Игга… Полно сыновей у него, младших богов, и от смертных женщин, и от ведьм пурги, стужи да поземки… А у владыки Имира есть и сыновья, и дочери, прекрасные снежные девы…
– Потаскухи! – рявкнул Конан. О встречах с имировым потомством у него сохранились самые неприятные воспоминания.
Сайг и ухом не повел – видно, честь дочерей Имира он отстаивать не собирался.
– Вот я и говорю: повел Сигвар своих людей через горы, в страну козлов и кастратов, – продолжал асир. – Нашли они одну деревушку, окружили ее, да и ударили мечами и секирами о щиты! Гром прогремел над горами, и киммерийские пастухи, не приняв боя, стали разбегаться кто куда – навроде крыс, завидевших пса-крысодава. Ну, люди Сигвара их не трогали; им двуногие козлы были ни к чему… разве что самые молоденькие козочки. Козочки-то как раз и не убегали, потому как где бы еще нашлись для них такие молодцы, вроде Сигвара и его людей? Нигде! А значит, спустя урочное время, родились бы у тех козочек не черные козлята, а золотистой масти…
Конан скрипнул зубами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12