— Эх вы! — сказала она. — Смеетесь?! Над кем смеетесь?! Это над вами смешно-то. Это мне надо смеяться-то, а не вам. Что вы делаете?! Как вам не стыдно?! Девушки!.. Зачем заголились? Чтобы мужиков приманивать? Да если ты хорошая, если ты человек хороший, мужик и так увидит. На вас же глядеть муторно! Тьфу!.. В такие-то годы — работать да детей рожать, а вы с ума сходите.За Нюрой, за ее спиной, стали появляться мужчины пенсионного возраста и тоже укоризненно смотрели. И молчали.— Мой вам совет: прекратите это и займитесь полезным трудом!Положительные мужчины за Нюрой захлопали.— Чтобы я этого больше не видела!Мужчины опять захлопали…Нюра проснулась, полежала немного и шепотом позвала:— Вань!..Иван спал глубоким сном.Нюра встала, потрогала его на верхней полке… И опять легла. И закрыла глаза.
Утром проснулся Иван с больной совестью. Проснулся и не поворачивался, лежал тихо.Профессор негромко рассказывал Нюре и Любе нечто далекое из юношества.— Я тоже был гордый! Я очень красиво выразился: «Не моя воля, что я родился под этой крышей, отныне моя воля в том, что я навсегда ухожу отсюда!» Во как сказал! Я был позер. В двадцать лет все позеры.— Почему все? — возразила Люба.— Все, без исключения, — подтвердил профессор.— Ну а дальше? — попросила Нюра.— Я ушел. Простите, уехал.— А она?— Она осталась.— Но вы же любили ее!— Да. Но себя я тоже любил. Себя я любил больше. Я ушел в Вологду, в Вологодчину, в деревню. Я стал учителем. Это было прекрасное время!.. Знаете, ближе к осени, когда с осины упадет первый лист, воздух в лесу — зеленый…— Что же дальше? — все не терпелось узнать Нюре.— Дальше… Я встретил там Машу… Свою Марью Ивановну. И все.— А Катя?— А Катя встретила своего… какого-нибудь Василия Ивановича — баш на баш.— А кто раньше встретил: Катя или вы? — спросила Люба.Профессор засмеялся.— Вот что значит — не романист я! — пропустил такую главу… Катя встретила первая. Я был очень далеко… в деревне — с экспедицией. И там я узнал. И ушел в свою деревню. На этот раз я ушел пешком. Я шел пешком сто двадцать верст…— Что же, никто не мог подвезти?— Я не хотел. Я нес свое горе, страдал! Не на телеге же страдать. И, знаете, я правильно сделал, что протопал эти сто двадцать верст. Я не верю в скоротечные — в одну ночь — перерождения… Но в сто двадцать верст вологодских дорог я верю. Много я передумал всякого… Много понял.— Господи, прямо как в книге, — сказала завороженная Нюра.— Вот это-то я и понял главным образом: что все это — мое горе, мои страдания — это пока роман. Но еще не жизнь. Жизнь началась потом…— А к отцу-то вы вернулись?— Нет. Уже не вернулся. И вообще дальше уже… нечто иное. Не роман. Но роман был захватывающий… А?Обе в один голос — и Нюра, и Люба — воскликнули:— Очень интересно!— Очень!В купе заглянул проводник:— Чайку желаете?— Желаем! — сказал профессор. — И побольше, пожалуйста. Десять стаканов. Скажите, а газеты здесь носят?— Нет, газеты на станциях.Иван воспользовался приходом проводника, скоренько надернул под простынью штаны, слез с полки.— Здравствуйте, — сказал невнятно, взял полотенце и ужом выскользнул из купе.— Стыдно, — сказала Нюра.— Чего? — не понял профессор.— Ну… вчера хватил лишка, сегодня стыдно. Весь день молчать будет.— Ну, зачем же так? Так даже скучно.— Ничего, пускай. Пускай помается.— Всегда так?— Всегда. А если где подерется, то и ночевать домой не придет — в мастерской спит, у сторожа. Дня по два там живет. Совестно.Поезд подошел к станции.Иван, с полотенцем в руках, выскочил из вагона и побежал к газетному ларьку. Накупил газет — всех по одной… побежал обратно.В купе готовились пить чай.Иван вошел с газетами… Положил их на стол. Фальшиво-небрежным тоном сказал:— Почитаем, что ли…— Газеты! — удивился профессор. — Где достал, Иван?— Там… — Иван кивнул в сторону станции.— Ну как? — спросила Нюра строго.Иван вздрогнул, быстро поднял голову и опустил. Спросил тоже скоро, испуганно:— Что, что?— Ничего!— А что? Ничего. А что?— Ничего… и совесть спокойна, и душа не болит?— А что, что? — тихо, впробормот спрашивал Иван. И ни на кого не глядел.— Крепкая же у тебя совесть… — Нюра взяла полотенце и пошла умываться.Профессор с Иваном остались одни. (Люба ушла к своим.)— Попало? — спросил профессор.— Та-а… — Иван поморщился, не поднимая головы. Он читал газету, которую разложил у себя на коленях.— Голова болит?— Не! — поспешно, с бодрецой откликнулся Иван. Но головы опять не поднял.— У меня есть бутылочка сухого… Выпьешь?Иван глянул на дверь.— Она долго не придет — там очередь. Выпей, легче станет.— А вы?— Я не хочу… У меня не болит.Профессор достал из чемодана длинную бутылку. Сам тоже посматривал на дверь. Налил стакан. Иван одним махом оглушил стакан.— Ху!..— Еще?— Нет. Спасибо.— Тяжело бывает после выпивки?— Да не то что тяжело — муторно.— Но ты особо-то не переживай, ничего вчера безобразного не было.Иван мучительно поморщился.— Трепался, наверно!.. Гадский язык: обязательно натрепаться! Ненавижу себя за это!.. Один раз, знаете, поехал на мельницу. А мельница у нас в другом селе, за пятьдесят километров. Смолол. Ну, выпили там с мужиками… И чего мне в башку влетело: стал всем доказывать, что я Герой Социалистического Труда.— О!— Ну! Меня на смех, я в драку… Как живой остался! — их человек восемь, мужиков-то.— Да-а. А вчера что-то быстро ты захмелел-то?— Да я же еще днем коньяк пил! С этим ворюгой-то. Ну и развезло — ерш получился. А так-то не слабый… А чего я говорил там?— Где? У студентов? Рассказывал, как ты хорошо живешь.— О-о!.. Вот же козел!— Ну а как жизнь вообще-то? Если не трепаться…— Да ничего живу… Нормально. Я не гонюсь за богатством. Мне бы вот ребятишек выучить — больше ничего не надо. Ничего так-то — все есть. Телевизор есть, корова есть. Свинья даже есть, хоть я их ненавижу, собак, — прожорливые. Все есть, я не жалуюсь.— Иван, ты хотел про учителей рассказывать… Расскажи?Иван посмотрел на дверь купе…— Ладно, — сказал профессор, — мы еще выберем время.
Велика матушка-Русь!И на восходе солнца, и на заходе солнца, и бельм днем и ночью — идут, идут, идут поезда. И куда только едут люди? Куда-то все едут, едут…
Молоденький офицерик, от которого вкусно пахнет маминым молоком, говорит миловидной соседке по купе:— Все это хорошо, но это — сплошная чувствительность. Мы сегодня — не те.— Но это же прекрасно, — неуверенно сказала соседка. И прочитала: Будто я весенней гулкой раньюПроскакал на розовом коне. — Не мужские стихи, — проговорил жестокий лейтенант. — Розовый конь — это не из двадцатого века. Согласитесь.Как тут не согласиться! И миловидная соседка пожимает плечами, что можно понять, как «пожалуй».
Две дамы от души состязаются в любезности.— Позвольте, разрешите, я полезу на верхнюю полку.— Да нет, зачем же? Я могу туда прекрасно полезть.— Но меня это нисколько не затруднит!— Меня это тоже ничуть не затруднит. Что вы!— Прошу вас, устраивайтесь внизу. Честное слово, меня ничуть не затруднит…— Нет, пожалуйста, пожалуйста…Внизу на диване полулежит здоровенный парнина и, отложив «Огонек» в сторону, с интересом слушает дам.А вот — дядя… Вооружившись мешком и чемоданом, таранит встречных и поперечных в проходе общего вагона. Ему кричат:— Что же ты прешь, как на буфет! Дядя!..— Ну, куда? Куда?— Эй!.. Можно поосторожней?!Дядя — ноль внимания. Трудный опыт российского пассажира подсказывает ему, что главное — занять место. Можно себе представить, что когда-нибудь все вагоны будут купейные, а если будут общие, то в них будет свободно… И что же будет? — тоска зеленая!
Едут, едут, едут…Спят…Читают…Играют в карты…Играют в домино…Рассказывают друг другу разные истории из жизни…Едят…Едят…Едят…
Иван двинул с дороги письмо домой. «Здравствуйте, родные:теща Акулина Ивановна, дядя Ефим Кузьмич, тетя Маня, няня Вера, дед и детки: Валя и Нина! Во первых строках моего письма сообщаю, что мы живы-здоровы, чего и вам желаем. Пишу с дорога, поэтому еще конца нет. Едем мы хорошо, но я по ошибке схватил купейный билет, но зато едем без горюшка. Едем по просторам нашей необъятной родины, смотрим в окно. Погода стоит хорошая — градусов двадцать пять по Цельсию. Один раз ходили в вагон-ресторан. Взяли на первое — по борщу, на второе — бистроганов. Едет с нами один старичок профессор, очень хороший. Ну, были другие разные происшествия — приедем, расскажем. Поедем мы через Москву. И вот этот самый профессор говорит, что когда приедем в Москву, то сможем у него остановиться хоть на сколь — у него пятикомнатная квартира. Ну, Нюра поддержала это предложение, потому что ей охота посетить ГУМ. Я тоже наметил для себя кое-какие места, например, зоопарк. Если удастся, съезжу в крематорий. Об нас не беспокойтесь. Берегите детей.Иван».
И вот — Москва.По радио торжественно объявили:— «Граждане пассажиры! Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины — город-герой Москву!»Нюра и Иван заметно взволновались. Особенно Нюра.Профессор с интересом наблюдал за ними.— Ваня!.. Глянь-ка, дом-то! Вань! — вскрикивала Нюра.Ивану тоже страсть как интересно, но он сдерживал себя. И Нюру.— Чего ты орешь-то? Чего орешь-то? — Он даже посмеялся, пригласив взглядом и профессора — тоже посмеяться вместе над Нюрой. — Ну, дом… колоколенкой.— Гостиница «Ленинградская», — сказал профессор.— Сколько этажей? — спросил деловитый Иван.— Черт его знает!.. Понятия не имею.Поезд остановился.Профессор и Иван с Нюрой вышли на перрон… Профессор высматривал кого-то в толпе.— Сын должен встретить, — пояснил он. — Иван, расскажи ему про учительницу… Вообще поговори с ним, а то эти молодые ученые… решили, что они все знают…— Тоже ученый? — полюбопытствовал Иван, но только заради одной голой вежливости, потому что ему куда как важнее все, что вокруг него.— Постоим тут, — велел профессор. — А то разминемся.Остановились в сторонке от потока.— Народу-то, народу-то! — все изумлялась Нюра.— Миллионов десять живет? — поинтересовался точный Иван. — Или побольше?— Понятия не имею! — несколько даже гордо ответил профессор. — Это наши ученые знают… Знают, а ничегошеньки сделать не умеют. Вавилон растет и растет. Вон он! О-о!.. Одна поступь чего стоит!.. Ужасно самовлюбленный народ… — Профессор помахал рукой.— Чую, батько! — громко сказал высокий молодой человек, выдираясь из людского потока.— Наконец! — сказал веселый, иронический профессор.Они поцеловались. Профессор представил сына:— Сын.— Иван, — сказал сын.Иван тоже назвался:— Иван.Профессор засмеялся.— Нюра, — сказала Нюра. И подала ладонь лодочкой.— Это мои гости, — пояснил профессор. — Мать здорова?— Относительно…— Твои?— Все в порядке. Хорошо съездил?— Хорошо. Пошли, пошли, чего мы стоим? Пошли.— Тебе звонили из…Трое наших затерялись в толпе.А «миллион народа» все двигался и двигался, говорил, кричал, толкался, торопился, нервничал…
Хозяина и гостей в квартире профессора встретила довольно толстая, круглолицая Мария Ивановна.Перецеловались, перезнакомились в прихожей…— Проходите сюда! — позвал размашистый, великодушный профессор. — Иван!..— Да, папа?— Не ты, Иван-гость. Ну и ты — давайте сюда! Иван-сын, как у тебя день?— У меня лекции. Я отпросился тебя встретить.— «Лекции», «лекции», — недовольно заметил профессор. — Поговорил бы лучше с живыми людьми — это не социологические столбики с цифрами…— Социология — это как раз живые люди, — отрезал сын. — Вечером мы с удовольствием поговорим.— Вечером у вас Дом кино, театр, друзья… Послушал бы, правда. Иван, расскажи ему про учительницу…Где-то в одной из комнат затрещал телефон. Иван-сын скоро пошел туда.— А ведь какая видимость деятельности! — все ворчал профессор.Иван и Нюра не понимали: всерьез профессор чем-то недоволен или же это такая его манера говорить дома?— Папа, тебя! — позвал сын.Профессор пошел к телефону.Супруги Расторгуевы на малое время остались одни.— Опять вылетел с языком? — сердито, негромко заговорила Нюра. — Чего рассказывал про учительницу-то? Про какую учительницу?— Да это… про Федорову…— Тьфу! Вот пропишут куда-нибудь в газету!.. Сказал — рассказал такой-то. Чего рассказывал-то?Иван лихорадочно обдумывал положение.— Ну, во-первых, можно сказать, что я был выпивши… Спьяну молол. Так? Потом, я говорил, что она получает сто рублей… Но я же забыл алименты! Сорок семь рублей алиментов. Сто сорок семь — не такая уж это бедность.— Дрова бесплатно привозют, — подсказала Нюра.— Налогов меньше. Телефон провели, а мне, допустим, фигу…— Для чего он тебе, телефон-то?Иван сердился, что не понимают тонких извивов его мысли.— Да здесь-то, для сравнения-то, надо чего-нибудь говорить! Мало ли, что он не нужен, делай вид, что пропадаешь без телефона…— А чего ты ему говорил-то?— Та-а…— Ванька, скажи! Я, может, чего-нибудь придумаю — выручу тебя. Чего говорил-то?— Ну, говорил, что я, необразованный человек, живу лучше ее… Ненормально, мол, это. Оно, так-то подумать — ненормально, конечно. Она наших детишек учит, а живет хуже… Да я готов ей вскладчину допла…В комнату вошли профессор с сыном.— Ну иди, иди, — говорил отец. — Ай да наука!.. Наизусть на дом не задают?Иван-сын пожал плечами и вышел.Иван-гость и Нюра сидели на стульях прямо, неподвижно.— Иван, Нюра… вы распрямитесь как-нибудь… Чувствуйте себя свободней!Иван пошевелился на стуле, а Нюра — как сидела, так и осталась сидеть — в гостях-то она знала, как себя вести. Она только чуть улыбнулась и чуть кивнула головой.Профессор пошел на кухню.— Они надолго? — спросила Марья Ивановна.— А что? — наструнился профессор.— Ничего, просто спрашиваю.— Мне показалось — не просто.— Но я должна подумать, рассчитать…— Изволь, они пробудут здесь две недели, — спокойно сказал профессор. И даже не стал смотреть, как удивилась Марья Ивановна. — Приготовь завтрак.— Почему две недели? Они же куда-то дальше едут…— Они едут на юг. А почему бы им не пожить две недели в Москве? У них это не так часто случается.— Пожалуйста, пусть живут. Почему ты нервничаешь?— Я? Нисколько.— Только очень тебя прошу: води их по Москве сам, не проси Ивана — ему действительно некогда.— Я знаю, у него лекции.— У него лекции, да, — стала утрачивать спокойствие Марья Ивановна. — Если тебе…Иван-гость осмелел в большой, обставленной книжными шкафами комнате. Прохаживался, смотрел книги.— Не тронь! — сказала Нюра.— Чего?— Сядь и сиди. Не лазий там. Чего ты там забыл?— Книги смотрю… Что тут такого? Все культурные люди так делают.— Культурные люди в чужом доме сядут и сидят.— Ну и неправильно! Надо… развязней быть. Поговорить…— Ты уж один раз поговорил… Говорун…— Конечно. А то сидим, как аршин проглотили. Надо, чтоб мы людям не в тягость были… Чтоб интересно с нами было, — учил Иван.— Откуда только набрался! Возьми вот расскажи, как вы в прошлом годе от медведя чесали. Пусть люди похохочут…Вошел профессор, весело объявил:— Сейчас будем завтракать!Нюра не шевельнулась.А Иван кивнул головой одобрил:— Хорошее дело.— Ну, так как вам Москва-то?— Очень большая, — вежливо сказала Нюра.— Вавилон! Заметьте, однако: за последние годы рождаемость в городах упала в два раза. А прирост населения в полтора раза увеличился. Опять отдувается деревня-матушка. Не хотим мы рожать в городе, и все тут. Нам некогда, мы заняты серьезной деятельностью!.. Охламоны.Марья Ивановна, собирая на стол, заметила с упреком:— Не утомлял бы гостей, товарищ профессор. Сам же…— Им это полезно знать.— Сына упрекаешь за лекции, а сам…— Это цифры ученых. Социология.— Что же здесь плохого, если они знают эти цифры? Они этим занимаются… Они ставят перед обществом вопросы.— Честные, деятельные люди перед собой ставят вопросы, а не…В дверь в это время позвонили. Марья Ивановна пошла открывать.Вошел пожилой человек, по облику тоже профессор… Лысый. Поздоровался.— Приехал?— Приехал.— Ну как? Полностью сельский человек?— Не говорите! С собой даже привез… На сына набросился — за лекции…— Предлагает ехать в деревню? — с улыбкой спрашивал лысый профессор, снимая плащ. — В народ?— Теперь это надолго, — вздохнула Марья Ивановна.Лысый профессор погладил лысину, вошел в комнату.— Ну, здравствуйте, здравствуйте!.. С приездом. — Лысый уселся в удобное кресло, с улыбкой осмотрел хозяина. — Как поживает деревня-матушка?Профессор-хозяин тоже изобразил обаятельную улыбку.— А как себя чувствует Вавилон?Профессор-гость не снимал игривого тона:— Ну, ему-то что сделается! Растет. Шумит.— Нет, это не рост — нагромождение, — сказал хозяин. — Рост — нечто другое… Живая, тихая жизнь. Все, что громоздится, то ужасно шумит о себе.— Гуманитарии всякий раз забывают один простой и вечный закон природы: тело не упадет, если сохранит скорость… Не нам с тобой, Сергей Федорыч, дорогой, исправлять этот закон. Будут расти, шуметь, строить. Постараются сохранить скорость.— Садитесь, пожалуйста, — пригласила хозяйка к столу.
1 2 3 4 5 6 7