Василий Шукшин: «Печки-лавочки»

Василий Шукшин
Печки-лавочки




Василий ШукшинПЕЧКИ-ЛАВОЧКИ Накануне, ближе к вечеру, собралась родня: провожали Ивана Расторгуева в путь-дорогу. Ехал Иван на курорт. К морю. Первый раз в жизни. Ну, выпили немного — разговорились. Заспорили. Дело в том, что Иван, имея одну путевку, вез с собой еще жену Нюру и двух малых детей. Вот о том и заспорили: надо ли везти детей-то? Иван считал, что надо. Даже обозлился.— Вот что я вам скажу, уважаемая родня: пеньком дремучим — это я сумею прожить. Я хочу, чтоб дети мои с малых лет развитие получили! Вот так. Не отдых мне этот нужен!.. Я вон пошел с удочкой, посидел на бережку в тенечке — и все, и печки-лавочки. Отдохнул. Да еще бутылочку в кустах раздавлю… Так? А вон им, — в сторону маленьких детей, — им больше надо. Они, к примеру, пошли в школу, стали проходить море — а они его живьем видели, море-то? Скажут, папка возил нас, когда мы маленькие были. Я вон отца-то почти не помню, а вот помню, как он меня маленького в Березовку возил. Вот ведь что запомнилось! Ведь тоже небось и ласкал, и конфетку когда привозил — а вот ничего не запомнил, а запомнил, как возил с собой на коне в Березовку…— А я тебе скажу почему, — заговорил Васька Чулков, двоюродный брат Ивана. — Это потому, что на коне.— Что «на коне»?— На коне возил, а не на мотоцикле. Поэтому ты и запомнил. Я вон своих вожу…— Да это не поэтому! — зашумели на Ваську.— Это ерунда! Какая разница — что на коне, что на мотоцикле?— Сравнил козлятину с телятиной!— Дайте мне досказать-то! — застучал вилкой по графину Иван. — Я для того и позвал вас — выяснить…— Да не пропадут! — воскликнул дед Кузьма, храбрый старый матрос. — Что, в Америку, что ли, едут? В Россию же.— Да шибко уж маленькие, прямо сердце заходится, — повернулась к нему теща Ивана, Акулина Ивановна. — Чего уж так зазудело-то?— Он же говорит чего.— Блажь какая-то…— Да с грудными и то ездют.— Да с грудными-то легче. Его накормил, он и спит себе. А ведь тут, отвернись куда, они уж — под колесами.— Ну уж — под колесами. Чего уж?.. Езжай, Ванька, не слушай никого.— Нюр, — обратились к жене Ивана, — ты-то как? Чего молчишь-то?— Да я прям не знаю… Он мне все мозги запудрил с этим морем. Я уж и не знаю, как теперь… Вроде, так-то, охота, а у самой душа в пятки уходит — боюсь.— Чего боисся-то?— А ну как да захворают дорогой?— Чирий тебе на язык!— В сумку, чтоб сухари не мялись, — в сердцах молвил языкастый Ванька. — Ворона каркнула во все воронье горло.— А захворают, вы — так, — стала учить Нюру и Ивана одна молодящаяся бабочка не совсем деревенского покроя, — сразу кондуктора: так и так — у нас заболели дети. Вызовите, пожалуйста, нам на следующей станции врача. Все! Она идет в радиоузел — она обязана, — вызывает по рации санслужбу, и на следующей станции…— Ну, тут семь раз дуба врежешь, пока они там по рации…— Это все — колеса. Ты, Иван, держи на всякий случай бутылку белой, — стал по-своему учить Васька Чулков. — Как ребенок захворал, — ты ему компресс на грудку. Нюра, возьми с собой ваты и бергаментной бумаги. У меня вон…— Я взяла.— А?— Взяла, говорю! Бергамент-то.— Вот. Ты вон глянь, что у меня с горлом-то делается… Нет, ты глянь! А-о!.. О-о! — Васька растопырил перед Нюрой свой рот. — Меня же ангина, сволочь, живьем ест! У меня же гланды в пять раз увеличены… Ты глянь!— Да пошел ты к дьяволу со своими гландами! — рассердилась Нюра. — Водку пить — у вас гланды не болят.— Так я потому и пью-то! Вынужден! Если бы не гланды, я бы ее, заразу, на дух не принял.— Не, Иван, ты как приедешь, ты перво-наперво… Слышь? Ты как приедешь, ты… Слышь! Ваня, слушай сюда!.. Ты как приедешь…— Ты дай сперва приехать, елки зеленые! — все злился Ванька. А злился он потому, что говорили все сразу и никому до его забот не было дела, а так — лишь бы поговорить. — Приедешь с вами.— А вот приехал тоже один мужик в город и думает: где бы тут подцепить?..— Чего подцепить?— Не чего, а кого, это же одушевленный предмет.— Кто?— Ну, кто?.. Что, не понимаешь?..— Не, ну ты говоришь — подцепить. Кого подцепить?— Кралю каку-нибудь, кого.— А-а. Ну, так.— Ну слушай… — Двое говоривших склонились лбами над столом. Тот, который хотел рассказать историю мужика в городе, был очень серьезен и даже намеревался взять соседа за грудки и подтянуть его ближе к себе, но сосед отпихивал руки.— Ты слушай!— Я слушаю, чего ты руки-то тянешь?— Я не тяну. Слушай!— Ну?— Приехал и думает: где б тут подцепить?— Да сколько же он думать-то будет? Все думает и думает… Чего ты руки-то тянешь?В другом конце стола подняли тему — как надо лечить язву желудка.— Я и разговорись с им в автобусе-то, — рассказывал худой мужичок с золотыми зубами. Обстоятельно рассказывал, длинно. Со вкусом. — Да. Он меня спрашивает: чо, мол, такой черный-то? Не хвораешь? Да и хворать, мол, не хвораю, но и сильно здоровым тоже не назовешь, это я-то ему. Язва двенадцатиперстной, говорю. Он говорит: я тебя научу, как лечить. За месяц как рукой снимет.— Как же?— Возьми, говорит, тройного одеколона — флаконов пять сразу, слей в четверть. Потом, говорит, наруби мелко-мелко алоя — и намешай…— А почему одеколон, а не водку?..— Обычно же на спирту настаивают.— А черт его знает — обязательно, говорит, тройной одеколон.— Ну и по скольку принимать?— А вон и Лев Казимирыч идет! — увидел кто-то. — Э-эй, Лев Казимирыч!..По дороге с палочкой медленно и культурно шагал седой старичок, Лев Казимирыч.Застучали в окно, позвали в несколько голосов:— Лев Казимирыч!..Лев Казимирыч поднял умную голову в шляпе, посмотрел на окна и свернул к воротчикам. Шагу не прибавил.И сразу все за столом заговорили об одном — какой умный этот Лев Казимирыч, сколько он, собака, знает всякой всячины, выращивает даже яблоки и выписывает книги.— Этто иду лонись мимо его ограды, он мне шумит из-за штафетника: зайди! Зашел. Он держит в одной руке журнал какой-то, а в другой — яблоко. Вот, говорит, — теория, а вот — практика. Покушай. Ну, я куснул яблоко…— А как он рой Егору Козлову посадил! Ведра, тазы, миски хватайте, кричит, чо попало — стучите! Гром нужен! Я тогда в суматохе Нюрашке Козловой крынок штук пять расколол — они сушились на плетне, я и пошел колышком по им — гром делать…Засмеялись.— Нюрашка-то по голове тебе гром не сделала?— Рой сажал! — тут не до крынок.— Ой, и башка же у этого Казимирыча!— А мы как-то…Вошел Лев Казимирыч… Снял шляпу, слегка — с достоинством — поклонился честной компании.— Мир дому сему.— С нами, Казимирыча!— Дайте стул-то!.. — засуетились.— По поводу чего сбор? — спросил Лев Казимирыч, присаживаясь на стул к столу.— Да вот Ивана провожаем. На море едет…Лев Казимирыч слегка удивился.— На море?— Отдыхать. В санаторий. Да вот, Казимирыч, помоги советом: хочет детишек взять, Иван-то, а мы — против, — обратилась к умному Казимирычу Акулина Ивановна, теща Ивана. — У меня сердце загодя мрет — шибко уж маленькие дети-то! А он их потащит. На кой же черт?— Зачем? — спросил Казимирыч Ивана.— Чего «зачем»? — не понял тот.— Детей-то?— Позагорать… Море посмотреть.— Ты в своем уме?За столом замерли. Все смотрели на Казимирыча.— А что? — спросил Иван.— Ты хочешь оставить там детей?— То есть?— То есть у них там сразу откроется дизентерия… Если еще не по дороге. Папа… ничего умнее не придумал?— Да?— Да, — спокойно сказал Казимирыч.Всем сразу стало как-то легко. Даже весело.— Вот, Ванька!.. А ведь говорили ему! Говорили! Нет, уперся, дубина!.. Спасибо, Лев Казимирыч!— Не за что.— Выпьете, Лев Казимирыч? Махонькую…— Нет, спасибо. Нельзя.— Махонькую!— Нельзя. Спасибо.— Лев Казимирыч! — полез к старичку с дальнего конца стола мужичок с золотыми зубами. — А вот скажите мне на милость: если намешать алой с тройным одеколоном…— Да не лезь ты со своим тройным одеколоном! Если уж хочешь знать, то я тебе скажу: «Красный мак» лучше. Лев Казимирыч, у меня к вам другой вопрос: вот, допустим, у вас засорился жиклер…— Так, — сказал Лев Казимирыч, склонив набочок головку. — Засорился. Прекратилась подача топлива в цилиндры. Ну?— А мотор работает!— Мотор не работает.— Работает!— Значит, жиклер не засорился.— Нет, засорился: идет натуральная стрельба.— Значит, засорился, но не совсем. Логика.— Споем, Лев Казимирыч?!В дальнем конце стола, где мужичок с золотыми зубами, услышали «споем» и запели: А сброшу кольца, сброшу серьги.В шумный город жить пойду… — запела здоровенная курносая девица и скосила… опасный, как ей, должно быть, теперь казалось, глаз на молодого соседа. Там назову себя цыганкой,Себя цыганкой назову.Раз я сидела и мечталаДа у открытого окна;А чернобровая, в лохмотьях,Ко мне цыганка подошла… Опасный глаз не встревожил молодого соседа. Он о чем-то задумался… Потом потянулся к мужику, у которого жиклер засорился, а мотор работает.— А дело в том, — сказал он, — что это не жиклер засорился! Понял?!— А что же?— Поршни подработались. Кольца. Ты давно их смотрел?— Я их никогда не смотрел.— Смени кольца! А горят свечи восковые;Гроб черным бархатом обшит.А в том гробу лежит девчонка —Да и она крепко, крепко спит. Прислушались было к песне, но… петь вместе не умели, а чего же так сидеть слушать? — не на концерт же пришли. А на коленях перед гробомСтоит изменник молодой… — Зина! А Зин! — едва остановили крупную девушку. — Давай каку-нибудь, каку все знают. Давай, голубушка, а то уж ты шибко страшно как-то — гроб…— Эх-х!.. — Сосед Льва Казимирыча, рослый мужик, серьезный и мрачноватый, положил на стол ладонь-лопату; Лев Казимирыч вздрогнул. — Лев Казимирыч, давай что-нибудь революционное! А?— Спойте хорошую русскую песню, — посоветовал Лев Казимирыч. — «Рябинушку», что ли.И запели «Рябинушку». И славно вышло… Песня даже вышагнула из дома и не испортила задумчивый, хороший вечер — поплыла в улицу, достигла людского слуха, ее не обругали, песню.— У Ваньки, что ли?..— Ну. Провожают. Поют.— Поют. Хорошо поют.— На курорт, что ли, едет?— На курорт. Деньги девать некуда дураку.— Ваня, он и есть Ваня: медом не корми, дай вылупиться. Нюрка-то едет же?— Берет. Хочет и детей взять.— О-о!.. Знай наших!— Ты поросят-то не ходила глядеть к Ивлевым?— Нет. Я нонче не буду брать… Одну покормлю до ноября — и хватит. Ну их к черту.— Почем же, интересно, Ивлевы-то отдают?— Да почем?.. Двадцать пять, известно. Месячные?— Месячные.— Двадцать пять.— Сходить завтра поглядеть… Я бы боровка взяла одного. Покормила бы уж, черт его бей. Тоскливо без мяса-то, тоскливо.— Знамо, тоскливо.— Тоскливо.
Утром Ивана с Нюрой провожали до автобуса. На тракт.Шли серединой улицы: Иван с Нюрой — в центре, по бокам — тетки, дяди. Иван при шляпе, в шуршащем плаще, торжественный и помятый после вчерашних проводов. Нюрка в цветастой шали, в черной юбке, в атласной бордовой кофте — нарядная, как в праздник.Шел также молодой племянник Ивана с гитарой и громко играл что-то нездешнее, с маху вколачивая по струнам.Встречные останавливались, провожали глазами группу и шли дальше по своим делам. Может, кому и доведется когда-нибудь уезжать из села — так же вот пойдет с родней по улице, также будут все обращать внимание.Пришли на автобусную станцию… Иван с двоюродными братьями отошли в чайную. Жена Нюра и старшие в родне промолчали: положено. На дорожку.Скоро Иван и братья вышли из чайной — красные, покашливали. Закуривали.— Дай твоих, у меня мятью какие-то…— Спал, что ль, на них?— Сел где-то…— Ваньк, дорогой-то не пей шибко.— Да ну, что я?..— Ты пивко лучше. Захотел выпить, возьми пару бутылок пива — не задуреешь, все будет нормально.— Да ну, что я?..Братья — ребята все крепкие, кулакастые — вместе кому хошь свернут шею. А города опасались. Иван слегка волновался.— Не духарись там особо…— Да ну, что я?..Подошел автобус.Родные наскоро перецеловались…— Иван, гляди там!..— Мама, ребятишек-то, это — смотри тут за ими. На реку бы не ходили…— Да ехайте, ехайте — погляжу тут.— А то у меня душа болит…— Ехайте! Раз уж тронулись — ехайте. Чего бы, дуракам, здесь-то не отдохнуть? Ехайте уж…— Нюра, Нюр, — подсказывали под руку, — ты деньги-то под юбку, под юбку; ни один дьявол не догадается… Я сроду под юбкой вожу… Целеньки будут.— Мам, ребятишек-то гляди… На реку бы, на реку — гляди!— Пишите! Иван, пиши!— Все будет — печки-лавочки! — кричал уже из окна Иван.— Мама, ребятишек… ради Христа!..Поехали. Автобус двинулся. Поехали наши — не робейте, держитесь! Привыкайте.Иван маленько в автобусе принахмурился; все глядел в окно, пока проезжали деревню, знакомые с детства места… Поскотину проехали, лесок…— Первый раз? — поинтересовался сосед Ивана, пожилой добрый человек.Иван отвернулся от окна и зачем-то бодро соврал:— Да ну, что вы!.. — И посмотрел на Нюру, и опять принахмурился, и отвернулся к окну. Посидел маленько, повернулся к соседу. — Куда — первый раз?— В далекий путь-то.— А вы почему догадались?— Ну… видно: всей родней провожали.— Нет, я в городе-то бывал, а так далеко не бывал — первый раз.— А куда?— К Черному морю.— Хорошее дело.— В санаторий.— Хорошее дело.
Билеты продавали снаружи вокзала, и была большая очередь. Иван устроил Нюру с чемоданом возле скверика, а сам побежал занимать очередь.Стал за каким-то человеком в шляпе — шляпа за шляпой. Иван проявил какую-то странную, несвойственную ему говорливость. Вообще в городе он стал какой-то суетливый. Волновался, что ли.— За билетом? — спросил он человечка в шляпе.Человечек читал газету, оторвался на малое время, посмотрел на Ивана…— Нет, за колбасой.Иван не обиделся.— Далеко?Человечек опять отвлекся от газеты, посмотрел на Ивана…— В Ленинград.— А я — к югу.— Хорошо.— Да решил, знаете… Ну ее, думаю, все к черту — поеду. Билетов-то хватит?— Должно хватить. А там… Бог ее знает. Народу много.— Да. — Иван понизил голос, приблизил свою шляпу к шляпе человека с газетой. — Куда, к черту, едут? Чего дома-то не сидится?Человек еще раз глянул на Ивана… И стал опять читать газету.Иван помолчал, посмотрел вокруг… Посмотрел на длинную очередь… Заглянул через плечо человеку — в газету.— Ну, что там?Человек раздраженно качнул головой, сказал резковато:— В Буэнос-Айресе слона задавили. Поездом.— Ох, о!.. — удивился Иван.Еще некоторые удивились в очереди, посмотрели на человека с газетой.— А как же поезд? — спросил Иван.— Поехал дальше. Слушайте, неужели охота говорить при такой жаре?Иван виновато замолчал. Он думал, что в очереди, наоборот, надо быть оживленным — всем повеселей будет. Постоял еще немного, потом молча поманил рукой Нюру… Та подошла.— Постой маленько, — сказал Иван. — Я покурю.— Иди к чемодану, там покури.Иван пошел к чемодану, а Нюра осталась стоять в очереди — терпеливо, с пониманием, что надо стоять, долго надо стоять.
Билетов всем хватило… Даже еще, наверно, остались лишние, так как в купе, кроме Ивана с Нюрой, был только один пассажир.Иван вошел в купе несколько шумно, покрикивал на Нюру.— Вот!.. Здесь — двадцать два, двадцать три. Давай сюда! Здравствуйте!У столика сидел уверенный человек, чуть даже нагловатый, снисходительный, с легкой насмешечкой в глазу… Записной командировочный.— Ну, — сказал командировочный, глядя на Нюру, — будем знакомиться? Николай Николаевич.— Иван Расторгуев, — сказал Иван. — А это жена моя, Нюра.— Так, так… — И как-то сразу понял командировочный, что с этой парой можно говорить снисходительно, в упор их разглядывать, Нюру особенно, только что не похлопывать. — Далеко ли?— К югу. — Иван старался быть вежливым, знающим.Николай Николаевич засмеялся.— Вы что, перелетные птицы, что ли? К югу?Ивана обидел этот смешок, но он не подал виду. Вошел проводник.— Постель будете брать?— Мне не потребуется, — сказал командировочный, — я в Горске схожу. А им вот потребуется, конечно. Они — к югу. — И командировочный опять посмеялся, глядя на Нюру.— Да, да, — поспешно сказал Иван, — нам, конечно, потребуется. Тащите.Проводник принес два комплекта — постели.— Два рубля.— Какие два рубля? — не понял Иван.— За две постели.— Это… — Иван почуял некий подвох с этими двумя рублями. — А что, за постели отдельная плата?Командировочный и проводник переглянулись.— Отдельная, отдельная. Давайте поскорей, мне некогда.— Нюся, дай два рубля, пожалуйста, — спокойно сказал Иван.— Загороди меня, — тихонько попросила Нюра.Иван стал так, чтоб загородить жену от мужчин.— Счас мы свои рублишки достанем из чулочка… И отдадим. — Ивану страсть как неловко было, что деньги — где-то у жены «в чулочке»… И он прямо, вызывающе-прямо посмотрел на ухмыляющихся проводника и командировочного и тоже улыбнулся, но зло улыбнулся. Если бы командировочный посмотрел внимательней на Ивана, он бы перестал улыбаться. Но он смотрел невнимательно — он улыбнулся. — Жена у меня боязливая… возьмут, говорит, да своруют наши рублишки… А кому они нужны, наши рублишки? Верно?Нюра достала наконец пятерку… Подала кондуктору.
1 2 3 4 5 6 7