Вот уже скоро рассвет, а ему все не легче.
Буря прошла, но тротуар и рельсы совершенно засыпал почти теплый
снег, который, как манная каша из доброй шотландской сказки, - все валит
и валит, налипая на кружево развалин и мясо кирпичей сломанных домов.
Усталый прохожий представляет себе какую-нибудь встречу - вряд ли
здесь встретишь женщину... Ну, старичок, толстый дедушка с волосами как
пух, пьяный... Нет, старый хрыч, ты и днем надоел.
Все же женщина, изящная дама былых времен, и нет грязи под цоканьем
ее копытец. Фонари нерезким светом освещают снизу ее лицо сквозь вуаль,
или нет? - паутина проводов это, а не вуаль.
Какая странная, совсем не детская улыбка!
Она наклоняет голову, от смущения ее лицо...
- Конечно, но не говорите так громко при них...
Пьяный старик с волосами как пух, блестит щелочками глаз - уж не
смеешься ли ты надо мной, старый хрыч?
Синюшный заспанный юноша, закатив глаза, передвигается вперед, как
механическая кукла.
- Я вижу, вашим спутникам нет дела до вас - позвольте быть провожа-
тым?
Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты.
Эй, прочь с дороги! Но так и есть - юноша задевает окаменевшего
старика и боком валится в снег, продолжая равномерно елозить ногами.
Сонная слюна течет ему на жабо.
Дорогая, пусть их! Что нам за дело до них? Пусть торчит в снегу твоя
шутовская гвардия, задрав вниз руки, как пугала!
Вот уже рассвет, вот он движется глубокой волной по соседним улицам,
мелькая в просветах проходных дворов.
Вот он погружает город на свое темное дно, мнет и корежит шпили -
кресты и кораблики, на которых давно вспыли.
Как засверкала зеленым перламутром чешуя птиц, поющих рассветную
песнь для моей возлюбленной!
Обними меня другой рукой; обверни поверхность тела, будто плащом.
Колючий, как опасная сияющая стекловата - белый сок любви, извиваю-
щийся в нас.
Ты мой плод, чуть шевеля кольцами, искрящимся клубком дремлешь во
мне...
. . . . . . . . . .
Господи, помилуй!
Ну хватит, как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не видеть,
уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от их непрестанного
хриплого мурлыканья.
Это конец, хватит писать. ( Все померли, а нет, так недолго оста-
лось. И про что вся эта пьяная музыка? )
Я, наверное, даже не развлек тебя: но, может быть, увижу твою добрую
меланхоличную улыбку?
А не вышло, так и хрен с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Буря прошла, но тротуар и рельсы совершенно засыпал почти теплый
снег, который, как манная каша из доброй шотландской сказки, - все валит
и валит, налипая на кружево развалин и мясо кирпичей сломанных домов.
Усталый прохожий представляет себе какую-нибудь встречу - вряд ли
здесь встретишь женщину... Ну, старичок, толстый дедушка с волосами как
пух, пьяный... Нет, старый хрыч, ты и днем надоел.
Все же женщина, изящная дама былых времен, и нет грязи под цоканьем
ее копытец. Фонари нерезким светом освещают снизу ее лицо сквозь вуаль,
или нет? - паутина проводов это, а не вуаль.
Какая странная, совсем не детская улыбка!
Она наклоняет голову, от смущения ее лицо...
- Конечно, но не говорите так громко при них...
Пьяный старик с волосами как пух, блестит щелочками глаз - уж не
смеешься ли ты надо мной, старый хрыч?
Синюшный заспанный юноша, закатив глаза, передвигается вперед, как
механическая кукла.
- Я вижу, вашим спутникам нет дела до вас - позвольте быть провожа-
тым?
Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты.
Эй, прочь с дороги! Но так и есть - юноша задевает окаменевшего
старика и боком валится в снег, продолжая равномерно елозить ногами.
Сонная слюна течет ему на жабо.
Дорогая, пусть их! Что нам за дело до них? Пусть торчит в снегу твоя
шутовская гвардия, задрав вниз руки, как пугала!
Вот уже рассвет, вот он движется глубокой волной по соседним улицам,
мелькая в просветах проходных дворов.
Вот он погружает город на свое темное дно, мнет и корежит шпили -
кресты и кораблики, на которых давно вспыли.
Как засверкала зеленым перламутром чешуя птиц, поющих рассветную
песнь для моей возлюбленной!
Обними меня другой рукой; обверни поверхность тела, будто плащом.
Колючий, как опасная сияющая стекловата - белый сок любви, извиваю-
щийся в нас.
Ты мой плод, чуть шевеля кольцами, искрящимся клубком дремлешь во
мне...
. . . . . . . . . .
Господи, помилуй!
Ну хватит, как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не видеть,
уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от их непрестанного
хриплого мурлыканья.
Это конец, хватит писать. ( Все померли, а нет, так недолго оста-
лось. И про что вся эта пьяная музыка? )
Я, наверное, даже не развлек тебя: но, может быть, увижу твою добрую
меланхоличную улыбку?
А не вышло, так и хрен с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9