Убивает ведь
не рукоять - лезвие.
Хромой без сожаления отдал сделанное, насмешливо следил за глупым,
радующимся бесполезной вещи. Этот нож был из камня, но не мог ни резать,
ни протыкать.
Давно-давно Хромой нашел этот камень. Был он длинный и плоский, и был
он мягкий: когда его терли о твердое, превращался в песок.
Камень долго валялся в Хижине, и Кошка не раз пыталась выкинуть его,
но Хромой не позволял: нужен. Не для дела - просто, как странное. Но вот
пригодился и для дела. Хоть это и смешно - нож, который не режет...
Смешно. И не нож, и не камень... И не украшение - слишком большой и
тяжелый. Пусть. У Щенка теперь есть желанное, а у Хромого есть Закатный
Камень. Хромой доволен.
Щенок поднял лучащиеся счастьем и униженной благодарностью глаза:
- Приду, когда родится Слепящее. Поведу туда, где нашел камень. Тот,
как закат...
- Хорошо... - Хромой кивнул, отвернулся, скривился насмешливо,
услыхав за спиной неровную частую дробь пяток по настилу: Щенок сорвался с
места, понесся, подпрыгивая, взбрыкивая на бегу от распирающего восторга.
Понесся... Куда? Он мог ночевать хоть здесь, где стоял, под стеной жилища
Хромого: все равно ведь никто не пустит его под Кровлю, а своей у Щенка
нет. Но вот - помчался, заскакал, как маленький, радостно взвизгивая и
подвывая. Щенок...
Хромой глубоко, всей грудью вдохнул теплую вечернюю сырость,
запрокинул голову. Небо стремительно гасло, редкие звезды наливались в нем
белым холодным светом.
В Хижине завозились, сонный голос Кошки прохныкал что-то жалобное,
неразборчивое. Хромой приподнял влажный тяжелый полог, проскользнул
торопливо внутрь, в темноту - гладить и утешать.
В эту ночь ему снилось давнее-давнее.
Старые Хижины, которых нет, снова зеленели кровлями, прорастающими
ползучими травами, и умершие множество восходов назад жили вновь, и вновь
совершались дела, навсегда, казалось, забытые, и это было так хорошо, что
пробуждение ужаснуло.
Почему он проснулся? Зачем? Не надо! Надо снова забыться, вернуться в
сгинувшие внезапно сны... Но сны не принимали его. Они ушли, и вместе с
ними снова (и уже навсегда) уходило давно пережитое, и осознание этой
повторной утраты леденило не испытанным ранее страхом. Таким сильным
страхом, что Хромой понял - причина его не в снах. Это смерть. И она
наяву. Рядом. Здесь.
Не шевелясь, почти не дыша, слухом своим, зрением, обонянием он
старался слиться с начинающим уже сереть предутренним сумраком, влиться в
него, врасти, понять скрываемое им. И - вот оно, вот! Тихий плеск сонной
воды о сваи. Не как всегда. Не просто. Тихий-тихий осторожный плеск. Еле
слышный скрип. Тихонько стукнули жерди настила (совсем рядом, вот тут), -
стукнули и стихли. И опять. И еще.
Пальцы Хромого бесшумно и быстро нырнули в свалявшийся липкий от пота
мех ложа, нащупали привычную им рукоять ножа. А прямо из пола Хижины
(шевельнись - прикоснешься) выдвинулось чуть более темное, чем сумрак.
Выдвинулось, и замерло, затаившись. Потом, в шаге от первого, возникло
второе, и тоже замерло. Хромой слегка повернулся, давая простор для
размаха вооруженной руке и упор ногам, ждал, обливаясь холодным потом под
оглушающий, тупой грохот в висках.
Снова едва слышно стукнули жерди, снова тихий скрип, и между этими,
темными, медленно, очень медленно стало вспухать, расти из пола новое,
большое, округлое... И Хромой не выдержал. С душераздирающим воплем
вспугнутого зверя он метнулся навстречу этому, лезущему, растущему, всю
тяжесть тела, всю силу смертельного ужаса своего вложив в отчаянный удар
ножом, и нож встретил твердое, неподатливое, ответившее таким же воплем -
воплем страха и неожиданной боли. И сгустки тьмы сгинули, провалились
сквозь пол, и что-то забилось, забарахталось там, в воде - шумно,
судорожно.
Некоторое время Хромой лежал, цепенея, вслушиваясь в быстро
удаляющийся плеск, пытаясь понять. Мысли путались, метались в такт бешеным
неровным ударам в груди.
И снова едва слышный скрип, на этот раз - за спиной, у стенки. Не
страшно - это Кошка. Приподнялась на ложе, шепчет:
- Ушло? Что это было?
Было... Было - сгинуло, пришло - ушло... И нет его. Пахло людским,
кричало. Человек? Кончик ножа липкий. Хромой понюхал, лизнул - кровь.
Человек? Немой? Охотник за скальпами? Подплыл, раздвинул жерди, ухватился
руками, просунул голову... Нет. Немой не нападет один.
Хромой привстал, напряженно вслушиваясь. Тихо в Хижинах. Ни звука.
Напал один? Или... Или другие напавшие сумели убить бесшумно? Так, как
пытался этот? Но этот не сумел... А если другие - сумели? А если в Хижинах
больше нет живых Людей - только немые?! И у всех Людей вспороты шеи, и над
каждым склонились немые; они деловито и бесшумно сдирают с мертвых голов
кожу, встают, выскальзывают из Хижин, озираются алчно: где еще?..
Хромой вскочил. Колени и руки его тряслись от страха и ярости, пальцы
до боли впились в рукоять ножа, сдавленное рычание клокотало в горле. Нет!
Не бывает! Нельзя убить стольких бесшумно! Настоящие Люди не умирают
молча, когда смерть грозит всем!
И словно в ответ на эти мысли нависшую над Хижинами тишину вспорол
вдруг истошный захлебывающийся вой - пронзительный и недальний. Замерло в
груди от этого воя, кровь стала водой, тело покрылось ледяными
омерзительным потом. Кошка взметнулась с ложа, прижалась всем телом к
Хромому - трясущаяся, всхлипывающая. И тут же бросилась обратно, потому
что изо всех сил завизжала оставленная на ложе Прорвочка (только теперь
Хромой понял, почему она до сих пор молчала: Кошка зажимала ей рот рукой).
А вой все не стихал, ни следа не осталось от тишины там, снаружи.
Снаружи перекликались встревоженные голоса - живые голоса, людская Речь -
и вот уже кто-то пробежал мимо, потом второй, третий - много.
Хромой растер по лицу холодное и липкое, отрывисто сказал Кошке:
- Сиди. Тихо сиди. Здесь.
Потом, резко рванув полог, вышел на мостки, постоял немного,
вглядываясь в предутренний сумрак. Кто-то слепо налетел на него, едва не
втолкнув обратно в Хижину, другой рванул за руку, пробегая, прокричал
неразборчивое. И Хромой сорвался с места, побежал со всеми, туда, на этот
нестихающий вопль отчаяния и смертной тоски.
Вопил Хранитель. А вокруг стояли в недоумении Люди, и подбегали
новые, проталкивались, яростно работая локтями, сквозь молчаливую толпу:
"Что? Почему? Кто?" Им не отвечали, и они, выдравшись, наконец, в первые
ряды, тоже стихали, глядя и не понимая. А Хранитель все выл, скорчившись
перед входом в Святилище, рвал с головы амулеты с длинными черными
прядями, драл ногтями лицо, и непомерная тень его безобразно корячилась на
стене в свете факелов, чадящих в руках некоторых в толпе. А потом толпа
торопливо подалась в стороны, и в пятно света вошел Каменные Плечи. Вошел,
постоял, глядя на корчащегося, охрипшего уже Хранителя, легонько пнул его:
- Что?
Тот вскинул мокрое лицо, ткнул корявым трясущимся пальцем за спину:
- Там... Внутри...
Каменные Плечи шумно вздохнул, оглянулся, осмотрел стоящих. Позвал:
- Косматая Грудь... Косолап... Э?
Косолап взял у стоящего рядом факел, подошел - неохотно, опасливо.
Каменные Плечи покусал губы, потеребил висящее в носу резное кольцо. Брови
его страдальчески надломились: дождаться бы рассвета, не лезть бы в
темноту, где притаилось неведомое... Нельзя. Племя должно видеть его
сильным, а сила и нерешительность не ходят одной тропой. Он отшвырнул в
сторону полог, и вместе с Косолапом вошел в Святилище. Нет, они не вошли -
ворвались. Быстро и решительно. Как воины.
И старый Косматая Грудь, помешкав, тяжело проковылял следом.
Хранитель сжал ладонями лицо и замолк. Толпа стыла в напряженном
ожидании.
Они вышли не скоро. Небо успело поголубеть, и трескучее факельное
пламя поблекло в зыбком свете едва родившегося дня, когда они вышли,
наконец, из Хижины Убийцы Духов. Вышли, остановились у входа, странно и
пусто глядя на исходящую нетерпеливым любопытством толпу. А потом Косматая
Грудь разлепил бескровные трясущиеся губы, прокаркал глухо:
- Войте, царапайте лица. Священный Нож Странного покинул нас...
Слитным протяжным стоном ответила на ужасную весть толпа, и снова
смолкла, внимая: заговорил Каменные Плечи:
- Косматая Грудь стар, потерял язык. Говорит не то, что думает его
голова. Убийца Духов - там. Он есть. Не ушел, не покинул - перестал быть
Убийцей Духов. Перестал быть убийцей. Звенящий Камень стал просто камнем.
Плохим камнем, мягким. Как песок...
Он медленно опустил голову, медленно поднес к лицу скрюченные пальцы,
и его глухой, едва слышный вначале голос сорвался вдруг яростным воплем:
- Кто защитит Настоящих Людей от Злых, которые вокруг и везде?! Чем
наши Духи будут сражаться со Злыми?! Чем будем мы убивать тени немых,
когда они придут ночью сосать кровь?! Мы больше не Люди - мы падаль,
падаль, падаль и трупоедам не долго ждать наших костей!!!
Он впился ногтями в лицо, и плечи его - могучие, каменные плечи
тряслись от рыданий, и Люди с ужасом глядели на него и молчали.
А потом толпа дрогнула, шарахнулась в ужасе, когда с безумным
оглушительным ревом Каменные Плечи отнял руки от изодранного, залитого
кровью и слезами лица и медленно двинулся на Хранителя:
- Ты!.. Вонючая падаль! Трупоед, нахлебавшийся гноя! - раздирающий
уши рев сменился сдавленным сиплым шипением, злобным и жутким. - Не
уберег... Не сохранил... Хранитель...
Каменные Плечи чуть ссутулился, рука его медленно заползла в складки
укутавшей торс огромной пятнистой шкуры, напряглась, вздулась буграми
мускулов, сжав невидимую рукоять...
Но случилось странное.
Хранитель не испугался, не побежал. Он даже не встал на ноги, сидел,
обжигая бешеным взглядом нависающую над ним смерть, и мелкие острые зубы
его щерились в усмешке, не менее злобной, чем свирепое шипение, которым
давился Каменные Плечи.
Но не только злоба была в ней, в этой усмешке, было в ней и что-то
еще. Что-то, чего не могло быть в этот ужасный миг.
Радость.
Каменные Плечи запнулся, умолк, недоумевая, и в наступившей тишине
зазвенел голос Хранителя:
- Каменные Плечи поносил Духов. Было. Назвал их вонючими. Было. Воины
слышали. Бил меня - Хранителя Оружия Духов. Воины видели. Было.
Он вскинул руки, завыл:
- Духи наказали Настоящих Людей за то, что совершил Каменные Плечи!
Убейте его, убейте! И Духи простят! Чтобы камень звенел опять - убейте!
Раскройте уши, вы, стоящие здесь! Духи велят вам: убейте!!!
Люди задвигались, загомонили, и гомон их стремительно нарастал и
креп. Каменные Плечи спокойно рассматривал неистовствующую толпу,
брезгливо морщился. Он не знал страха. Но разве это защита - бесстрашие?
Разве защита те несколько воинов, что сгрудились вокруг, заслоняя от
прочих, нашедших, наконец, виноватого? Мало их, верных, слишком мало...
Остальные, еще вчера бездумно повиновавшиеся, хотят убить. Почти все воины
- хотят. И все женщины, которые не знают охоты и боя, которые всегда,
всегда верили Хранителю, а не ему - все они хотят его смерти.
А Хромой будто и не слышал озверелого рева вокруг, стоял недвижимо,
глядя на все еще сжатый в руке запятнанный красным нож. Его толкали - он
не замечал. Он думал. И вдруг рявкнул так громко, что услышали все:
- Нет!..
Толпа замерла. Хромой поднял голову, увидел множество обращенных к
нему лиц, увидел, как глаза Хранителя вспыхнули истерической ненавистью. А
Каменные Плечи скривился в мрачной улыбке, буркнул насмешливо:
- Погодите меня убивать. Пусть сперва Хромой скажет. Хромой умный.
Вдруг скажет потом: "Зря убили". Как исправите? А если скажет: "Хранитель
прав, убить надо было Каменные Плечи" - исправить легко. Я один, вас много
- убьете быстро... - Он тихонько захихикал, довольный шуткой.
Но Хранитель взвизгнул:
- Зачем слушать лай трупоеда, если Духи велели: "Убейте?!"
И толпа снова задвигалась, забурлила в крикливом споре - слушать
Хромого или не слушать? Одни говорили одно, другие - другое, но никто не
мог хорошо объяснить, что же нужно делать теперь. И чем больше было
разговоров, тем больше путались и злились говорящие.
Косматая Грудь ударял себя кулаками по облезлой макушке, в бессильной
злобе глядя на готовую начаться драку каждого со всеми. Успокоить,
заставить замолчать, заставить сделать нужное... Как? И кто может
заставить? Каменные Плечи может, Хранитель может. Не хотят. Хотят
перегрызть друг другу шеи. А кроме этих двоих - кто? Может быть он,
Косматая Грудь? Ведь было время, когда Племя слушалось стариков. Было.
Многие помнят.
Он крикнул, закашлялся, снова крикнул. Не слышат. Слабый старческий
крик тонет в оглушительном гвалте множества могучих глоток. Косматая Грудь
изо всех сил закусил беззубыми деснами губу, и вдруг, сквозь застилавшие
глаза слезы, разглядел невдалеке неуклюжую громаду - Большой Тамтам. Лицо
старика радостно сморщилось: он понял, что надо делать.
Остервенелый многоголосый галдеж смолк мгновенно, как только
натянутая до каменной твердости кожа Тамтама ответила утробным гулом на
немощные удары иссохших кулаков. Косматая грудь выждал несколько
мгновений, упиваясь всеобщим вниманием, заговорил:
- Раньше Настоящие Люди знали: умные должны говорить, глупые -
молчать и слушать. Теперь говорят все. Почему? Может быть, в Племени все
стали умными? Нет. А может быть, наоборот? Может, Настоящие Люди стали
глупыми, и сказать умное некому? Тоже нет. Я скажу, почему говорят все.
Потому, что забыли старое. Потому, что глупые забыли, что должны слушать.
А умные - что должны говорить. Я скажу: пусть говорит Хромой. Хромой
умный. Странный раскрывал для бесед с Хромым закрытый для прочих рот. Так
было. Хромой ходил в Долину Злых. Даже сам Странный умер, не дойдя, а
Хромой - дошел, и убивал Злых Звенящим Ножом, и вернулся. И принес Нож
Племени. Никто не скажет о Священном Ноже Странного лучше, чем Хромой.
Пусть говорит.
И Хромой сказал:
- Духи не брали Нож. Нож украл Щенок.
Толпа негодующе взревела, но грохот Большого Тамтама снова оборвал ее
рев, и в навалившееся на Людей тяжелой каменной тишине Косматая Грудь
прокаркал:
- Мало сказал. Говори еще.
И Хромой заговорил опять. Он говорил медленно, путано, надолго
замолкал, но никто не осмелился понукать и подгонять его. И он сказал все,
что хотел, не сказал только про Закатный Камень.
А когда Хромой умолк и больше ничего не стал говорить, Косматая Грудь
прохрипел:
- Войди в Святилище. Посмотри, узнай, этот ли глупый камень точил ты
для Щенка?
Хромой пробыл в Святилище совсем недолго, выходя буркнул невнятно и
мрачно:
- Этот.
И снова - тишина. Только частый чуть слышный плеск мелких озерных
волн, да крики крылатых - далекие и печальные. А Настоящие Люди молчали,
медленно, тяжело осознавая случившееся.
А потом Каменные Плечи тряхнул головой, словно отгоняя непрошеный
сон, впился насмешливым взглядом в бледное лицо Хранителя, в бегающие его
глаза:
- Хромой сказал: "Щенок хотел амулет". Щенок - глупый. Сам не
придумывает, повторяет услышанное. От других услышанное. Хранитель, э?
Хранитель молчал, бескровные губы его тряслись. Он злобно глянул на
Каменные Плечи и отвернулся. Тот продолжал:
- Кто-то сказал Щенку: "Амулет сделает сильным. Совсем такой амулет,
как Нож Странного, но из мягкого камня". Хранитель, э? Кто сказал?
Хранитель схватил себя за волосы, закачался из стороны в сторону,
замычал, как от боли в зубах, и вдруг взвизгнул:
- Хромой виляет языком! Не было! Три заката не ел, не спал, не делал
нужное - делал глупое, для Щенка делал. Хромой - для дрянного Щека! Врет.
Или заболел головой, совсем заболел!
Каменные Плечи вопросительно глянул на Хромого. Тот понурился:
- Мой язык не виляет. Было, как сказал. Зачем делал? - он развел
руками. - Очень просил Щенок. Плакал. Жалко.
Про Закатный Камень Хромой говорить остерегался. Нож Странного
забрали, положили в Святилище. Не хотел отдавать - заставили, сказали:
"Надо. Нужен Племени". Вдруг опять скажут такое, заберут, отдадут этому, с
костями в волосах? Лучше молчать. Поверят и без Закатного Камня.
А Косматая Грудь смотрел, слушал, помаргивал растерянно. Потом
потихоньку стал пятиться от Тамтама - в толпу, где все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25