— Зеленый — это фамилия?
— Нет.
— Тогда почему?..
— Потому, что Рыжий — это банально.
А сушняк потрескивал, пел в костре, и веселый живой огонь трепетал, метался на чернеющих ветках, брызгал вдруг осиными роями искр, исходил прозрачным дурманящим дымом, и тот взмывал невесомыми клубами, терялся в черном бархате неба, траченном звездной молью...
Вот также вливался в небо горький седой дым горящих прошлогодних листьев тогда, на кладбище, только небо было другое — низкое, серое, оно клубилось над самыми верхушками голых продрогших берез, сеяло на землю мельчайшую водяную пыль, холодную, неуютную, — жалкую пародию на веселый весенний дождь. Они шли по осклизлой тропинке — Ксения Владиславовна, Наташа, Виктор, — и по сторонам в промозглом тумане проступали оградки, обелиски, кресты, а сзади остались тихий говор немногих пришедших, и рыхлая свежая насыпь над могилой Глеба, и нелепая роскошь цветов на ней.
Наташа шла слепо, невидяще, и ее неестественно прямая фигурка постепенно отдалялась, уходила вперед, расплывалась тенью в холодной туманной мороси, и Ксения Владиславовна придержала Виктора за локоть, шепнула тихонько:
— Ты будь сейчас рядом, Витя, постарайся отвлечь ее чем-нибудь, хорошо? Слишком тяжело ударила Наташу эта смерть...
«Наташу... А вас?» — думал Виктор, искоса глядя в это темное, стремительно дряхлеющее лицо. Он отвернулся, покусал губы, сказал:
— Один мой друг (он археолог) собирается летом искать какое-то языческое капище. Звал меня с собой. Может быть?..
— Это хорошо, Витя. — Ксения Владиславовна зябко поежилась, спрятала ладони в рукава плаща. — Увези ее на время из города. Тогда и я уеду. К сестре.
И вот уходит пятый день с тех пор, как исчез, растаял в пыльном мареве город, — пятый день лесного безлюдья, одуревших от собственной голосистости птиц, новорожденных цветов и чего-то еще, что совсем недавно не волновало, что теперь обязательно нужно найти, как смысл, как цель жизни.
А отсветы походного костра шарят по знакомым едва ли не с детства лицам, высвечивая в них новые, не осознанные черты, и это хорошо.
А Наташа... Она ожила, оттаяла за эти пять дней, и это очень-очень хорошо.
Корабль горел. Он полыхал каким-то диким, ослепительно-золотым пламенем, и толпы обезличенных ужасом людей неуместно и бесполезно метались по палубе, по бесконечным темным и тесным трюмным переходам, и это было жутко, но еще более жуткой была бесшумность этого ада полуодетых истерзанных тел, белых от страха глаз, обезображенных немыми воплями ртов. Единственным звуком был частый надтреснутый лязг корабельного колокола — назойливый, приглушенный...
Виктор барахтался, рвался из последних сил, но что-то держало руки, не пускало, и отсветы золотого пламени метались по лицу, и не смолкал где-то вдалеке торопливый лязгающий звон, и нельзя было даже закричать от ужаса, от смертной тоски и бессилия — крик не шел из стиснутого судорогой горла — но удалось, изнемогая от непомерных усилий, раскрыть, разорвать наконец слипшиеся от пота веки.
Виктор обмер, заморгал растеряно на окружающий мир, где не оказалось ни корабля, ни пожара, ни темноты; где не было исходящих почти осязаемым ужасом толп; где от ночного кошмара остались только золотые отсветы шныряющих по лицу солнечных зайчиков и веселая дробь — там, за тонким брезентом палатки, у костра, Наташа тарахтит ложкой по котелку: завтрак готов.
Виктор с трудом выпутался из спального мешка. Лежбище слева уже пустовало — Антон вылез на свет божий и наверняка изволит делать свою вывихнутую зарядку. Костолом-любитель...
Справа спал Толик. В недрах спальника смутно белело его лицо — худощавое, матовое, лицо строгого постника и аскета. Как обманчива бывает внешность!
Виктор глянул на свои часы, подвешенные к потолку при помощи бельевой прищепки, снова поглядел на Толика, подумал. Потом надел часы на руку, а прищепку, старательно прицелившись, нацепил на длинный толиков нос и, как был, на четвереньках, проворно ускакал из палатки.
Снаружи было утро. Снаружи было солнечно, и совсем рядом гремела, играла искристыми бурунами река, и какая-то пичуга, пристроившись на крыше наташиной палатки, звенела, спорила с речным громом, самозабвенно раздувая крошечное горло. А над всем этим навис бездонный купол прозрачной хрустальной синевы, и на востоке синева сплавлялась с золотом и лилась оттуда в бескрайний, вымытый утренними росами мир зеленью трав и листвы.
— Вот это да!.. — Виктор замотал головой от избытка чувств. Картина пробуждающегося мира привела его в состояние детского восторга — истового и бездумного. Наташа, колдовавшая над посудой, обернулась на его восклицание, улыбнулась мягко, ласково:
— Доброе утро, Вить. Чаю хочешь?
— Чаю? — Виктор даже опешил слегка от этой ласковости, показавшейся ему чрезмерной. — Спасибо, Наташенька, с удовольствием!
— Тогда принеси воды, вскипяти, завари и пей на здоровье. — Наташа запустила в его сторону пустым котелком. — Только, Вить... Это, конечно, твое личное дело, но если ты так и пойдешь на четвереньках, то котелок нести очень-очень неудобно будет. Так что, может быть, все-таки встанешь на задние конечности?
Вода в реке была холодная и изумительно прозрачная. Виктор отчетливо видел укатанную гальку дна, зацепившиеся за нее темные струйки водорослей, из последних сил сопротивляющиеся стремительному течению; видел, хотя глубина в этом месте была больше метра. Потом он заметил серую пятнистую рыбу, медленно и с трудом пробирающуюся навстречу неудержимо мчащимся массам ледяной воды, и засмотрелся на нее, забыв о котелке.
А потом сзади чуть слышно хрустнули камешки, и Виктор осознал наличие азартного, изо всех сил сдерживаемого сопения за спиной. Он чуть выждал и резко, не выпрямляясь, метнулся в сторону. Толик, пытавшийся напялить ему на голову чехол от палатки, промахнулся и с плеском влетел в воду.
Подошел с полотенцем через плечо Антон. Рыжие локоны аккуратно расчесаны, огненная борода — тоже... Интересно, а эту медную проволоку, которой так обильно курчавится его могучая грудь, он тоже расчесывает?
Некоторое время Антон слушал, как выбирающийся на берег Толик яркими сочными красками живописует поведение Виктора, температуру воды и свою печальную судьбу (необходимость ограничивать палитру ввиду присутствия невдалеке дамы Толик компенсировал поистине виртуозным использованием доступных ему средств). Лицо Антона выразило высшую степень восхищения:
— А я-то думал, что ты весь из себя злобный археолог. А у тебя, оказывается, душа поэта!
Над обрывом показалась склонившаяся в изящном полупоклоне фигурка Наташи с перекинутой через согнутую руку викторовой портянкой, очевидно, изображающей салфетку:
— Джентльмены, имею честь уведомить: кушать подано! Валите лопать.
Антон старательно облизал ложку, заглянул с надеждой в котелок, жалобно вздохнул:
— Пусто...
Толик потянулся привольно и хрустко:
— Завтрак успешно завершился, теперь начнем поиски.
Он подумал с минуту, и уточнил, развалившись на траве:
— Непременно начнем поиски. Часа через два...
— Слушай, — Антон окинул его раздумчивым взглядом, — а ведь ты, наверное, от камбалы произошел. Или от медузы. Просто обалденная у тебя способность растекаться в горизонтальном положении до совершенно плоского состояния. И складки местности умело используешь. Это у тебя генетическое, не иначе. Врожденное.
Толик лениво разлепил пухлые губы, произнес ласково и напевно:
— Заткнись, зараза бородатая...
— Грубый ты все-таки, — заметил Антон неодобрительно.
— Ага, — самодовольно согласился Толик и смежил веки. Не прикрыл, а именно смежил — бережно, сладостно.
Виктор хлопнул себя по коленям, встал, подошел к Толику:
— Слышь, ты, искатель! Может быть, наконец, объяснишь толком, где ты собираешься искать? И, заодно, что именно ты собираешься искать? Давай, вставай и колись. И желательно подробнее.
— И кстати, — Наташа складывала опустошенные миски в котелок, — прошу учесть, что участвовать в обеде будут только участвовавшие в мытье посуды. Так что я вам очень-очень советую работу языком совместить с работой руками.
— Изверги, — сказал Толик и сел.
Деликатное покашливание заставило обернуться всех четверых. Рядом стоял человек внешности совершенно обычной и заурядной. Настолько заурядной, что лишь секунд через пять ее созерцания до созерцателей вдруг дошло, что эта самая заурядность была бы таковой где-нибудь в трамвае, или, скажем, в очереди за мороженым. А в восьмидесяти километрах от ближайшего (по мнению Толика и его карты) населенного пункта этот потрепанный, но довольно опрятный костюм, галстук и остроносые лакированные туфли выглядели диковато.
— Здравствуйте, — произнес странный визитер с легкой застенчивостью.
— Здра-а-сьте... — настороженно протянул Виктор. Антон же, неясностей и неразрешенных загадок не приемлющий, спросил прямо:
— Я извиняюсь, вы уругвайский шпион или пришелец?
Гость почему-то понял, что это шутка, тем не менее застенчивость его стала ощутимее.
— Да не могу я пришельцем быть: не пришел ведь, приехал... — он кивнул на прислоненный к недальней сосне велосипед. — А вы, я тоже извиняюсь, не геологи будете?
— Нет, — Антон с сожалением покачал головой. — Мы будем два химика, археолог и биолог женского рода. Документы вам как предъявлять, по очереди, или оптом?
Смущение незнакомца достигло апогея. Он развел руками, замямлил, пятясь поближе к своему велосипеду:
— Да зачем мне?.. Я ж не для этого... Да и правами такими не уполномочен...
— Не обращайте вы на этого балабона внимания, — Виктор дернул Антона за бороду. — У него мозги вдвое короче языка. Присаживайтесь. Наташ, у нас чай остался?
— Простите, пожалуйста, а вы здесь откуда? — длинный нос Толика трепетал от любопытства.
— Я-то, — гость уже умащивался на траве, стесненно, но не без благосклонности поглядывал на большую эмалированную кружку, в которую Наташа наливала дымящуюся заварку. — Я с комплекса, откуда же мне быть?
— С какого?
— То есть как — с какого? — гость изумился. — Не с Боровского же! Стал бы я в такую даль на велосипеде, да еще через лес, ежели туда автобус ходит. Спортсмен я, что ли?
Он отхлебнул чаю, зажмурился, помотал головой — горячо. Потом спросил осторожно:
— А вы, я гляжу, нездешние вроде. Издалека будете?
— Издалека, — ответил Виктор, поскольку Толик от беседы отключился. Известие о загадочном комплексе, Боровском и ходящем туда из неведомых мест автобусе повергло его в лихорадочное изучение карты.
Антон склонился к толиковому уху и произнес тихонько, но весьма внятно:
— Или твоя настоящая фамилия Сусанин, или вечером я тебе покажу, для чего сделана твоя карта. Правда, она на жесткой бумаге напечатана, но я уж приму муку сию, дабы постигло ее справедливое возмездие за лживость...
Гость, между тем, продолжал удовлетворять жажду и любопытство:
— Путешествуете, значит... Просто отдыха ради, или цель какую имеете?
— Отдыха ради, но и цель имеем, — Виктор угостил гостя сигаретой, закурил сам. — Тут где-то языческое святилище должно быть. Толик (вот этот, с носом, он археолог) по старинным летописям его вычислил. Вот, ищем. Может, сохранилось...
— Святилище — это дело интересное, — гость деликатно пускал дым в кулак, отворачивался, затягиваясь. — Только вы километра на три маху дали. Вам бы ниже по течению, до излучины дойти. Там еще на левом берегу дубочек приметный, так оно аккурат напротив него, у самой воды.
Антон, Виктор и Наташа одновременно взглянули на Толика, но сразу отвернулись. Очень уж жалкое это было зрелище — Толик, услыхавший от первого встречного, где находится загадочный объект его поисков.
Гость же, ни на что, кроме кружки и сигареты особого внимания не обращавший, продолжал:
— Только вы внутрь не попадете, и не надейтесь. Его ведь взрывали, святилище это. Дважды причем. Первый раз — монахи, еще чуть ли не при Петре. А второй раз — геологи. Это уже совсем недавно было. Лазали-лазали по обрыву, людей выспрашивали, пещеру эту нашли, где святилище, начали было завал разбирать. А потом вдруг ни с того, ни с сего... Может, озлились, что завал им не под силу, а может вход освободить пытались... Да только еще хуже стало — считай, пол-обрыва в реку съехало. Да... Там, на обрыве, профсоюзники наши домик рыбака затеялись было строить — вроде базы отдыха. Так эти прохвосты-геологи и его тем взрывом порушили. И ушились сразу, и спросить теперь не с кого.
Виктор мотнул головой досадливо, щелчком отбросил окурок:
— Геологи... А что они тут искали? Экспедиция это была, или как?
— А кто ж их, паршивцев, знает? — развел руками гость. — Документы у них не смотрел никто. Может, и не геологи они вовсе. А с другой стороны, у кого, кроме геологов, взрывчатка имеется?
— А давно это было?
— Да говорю ж, недавно совсем, — гость посмотрел на верхушки сосен, пошевелил губами, прикидывая. — Аккурат, пятнадцатого апреля они берег рванули. Я почему запомнил: в область меня в тот день вызывали. Повесткой. По недостаче. Возвернулся — и на тебе...
Наташа молча встала и пошла от костра, в лес. Виктор дернулся было следом — она молча погрозила пальцем: сиди. И Виктор не двинулся с места, отвернулся, до боли закусил губу. Пятнадцатое апреля... День, когда забрали в больницу Глеба...
— Ну, спасибо за чай да уважение, — гость поднялся. — Посидел бы еще, да на работе небось заждались. Вы, если в город соберетесь, заходите непременно. («Ах, так тут еще и город поблизости имеется!» — Антон бросил на Толика взгляд, достойный великого инквизитора. Толик тихонько стонал.)
— У меня и переночевать можно: один живу, — продолжал между тем гость. — Улица Космическая, семь. Токарев Петр Васильевич меня зовут, — представился он запоздало. — И на комплекс к нам загляните. У нас есть что посмотреть, — по последнему слову науки и техники строились.
— А что это все-таки за комплекс у вас? — полюбопытствовал Антон. — Ракетный?
— Свинооткормочный. Ну, счастливо вам отдохнуть...
Когда расхлябанное дребезжание обшарпанного велосипеда затихло вдали, Антон встал, и засучивая на ходу рукава, нарочито неторопливо двинулся к Толику:
— Нет, ты мне объясни, радость моя, за каким хреном ты пять дней таскал нас по бурелому? Чтоб уяснить, что первый встречный свиновод знает о святилище в сто раз больше тебя? И зачем было переться пешком, если на свете существует автобус?
— Но я же по карте... — страдающим голосом заканючил Толик, жалобно глядя на Антона, нависающего над ним живым воплощением гнева праведного.
Виктор глянул на пресловутую карту, скривился насмешливо:
— Ты где ее взял?
— В нашей библиотеке...
— Когда вернемся, потребую аннулирования твоего диплома о высшем образовании, — голос Виктора сочился ехидством и желчью. — Потому, что ты читать по сию пору не научился, или глуп неописуемо... («А почему это — „или“?» — возмутился Антон).
— Посмотри сюда, дубина! — Виктор постучал пальцем по расстеленной на траве карте. — Ее в тридцать втором году напечатали!
— В общем, так. — Антон глянул на Толика, как прокурор на свидетеля защиты. — Предлагаю такую программу действий. Сейчас мы трое идем к святилищу, а Толик посещает свинооткормочный комплекс. Ему там самое место: он худой.
Они легко нашли бы это место, даже если бы и не прилепился к противоположному берегу приметный дубочек. Ориентиров здесь и без него было достаточно — хотя бы тоскливый рев потока беснующейся пены, в который превратилась река, протискивающаяся между отвесным левым берегом и острым тяжелым мысом-клыком, которым врезался в нее правый. Или сам мыс — осыпавшийся, рухнувший в реку грудами серого каменного крошева береговой утес. Или широкий шрам на ровной стене скал правого берега, шрам с изломанными и острыми краями, такими неуместными здесь, в мире зализанного дождями и ветром камня. Или, наконец, торцевая стена — все, что осталось от маленького домишки. Стена с дверным проемом, дико и нелепо торчащая так близко от берегового обрыва, что кажется его продолжением. Стена с дверью в пропасть. Да, на славу поработали геологи, или кто они там на самом деле, матери их черт...
Все было безнадежно ясно, и больше нечего было искать, и можно было идти куда угодно, хоть в эти просторные, плавно стекающие к обрыву луга — лютики собирать, что-ли... Но уходить не хотелось.
Хотелось стоять здесь, у самой кромки обрыва, возле этой нелепой и тоскливой стены, хотелось смотреть вниз, всматриваться в груды неукатанного грязного щебня, запрудившие реку. Хотелось на что-то надеяться.
А гром речного потока казался заблудившимися в скалах отголосками ранившего берег взрыва, и казалось, что там, внизу, все еще оседает едкий сизый дымок, но это были, конечно, мельчайшие брызги остервенело бьющейся о неподатливую преграду воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24