- Можете узнать у своих милых друзей в трактире, - презрительно ответил Бун. - Этот Таррент подозревает меня только потому, что я нашел одежду. Хотя, приди он минутой раньше, он бы сам ее нашел. Однако в этом деле немало загадочного, например, маленький человек с усами - по-моему, он значительней, чем представляется на первый взгляд. Или вы, например, почему бы вам самому не убить беднягу?
Отца Брауна это замечание не столько раздражило, сколько обескуражило.
- Вы хотите сказать, - с наивной простотой спросил он, - что это я убил профессора Смейла?
- Ну что вы, конечно нет, - ответил Бун, примирительно помахивая рукой. - Для вас припасено немало мертвецов. Только выбирайте. Не обязательно Смейл. Разве вы не знаете, что кое-кто другой уже познакомился со смертью гораздо ближе чем профессор? Не вижу, почему бы вам не разделяться с ним втихую. Конфессиональные распри, прискорбная особенность христианства... Вам ведь всегда хотелось заполучить обратно англиканские приходы.
- Я пойду в трактир, - спокойно сказал священник. - Вы, кажется, упомянули, что они знают, что вы имеете в виду. Надеюсь по крайней мере, что они смогут мне это вразумительно объяснить.
И действительно, ошеломляющее известие о новой беде вытеснило недоумение отца Брауна. Едва войдя в залу трактира, где собралась вся компания, он понял по их бледным лицам, что они потрясены чем-то происшедшим после несчастья со Смейлом. В тот момент, когда священник входил в залу, Леонард Смит говорил:
- Когда же этому придет конец?
- Никогда, - произнесла леди Диана, уставившись в пространство остекленевшим взглядом. - Никогда, пока не придет конец всем нам. Проклятие будет настигать нас одного за другим, возможно - не сразу, как и говорил бедный викарий, но оно настигнет нас, как настигло его самого.
- Ради всего святого, что случилось? - вопросил отец Браун.
Воцарилось молчание; наконец заговорил Таррент.
- Мистер Уолтере, викарий, покончил с собой, - сказал он каким-то не своим голосом. - Беда произвела на него слишком глубокое впечатление. Сомневаться, боюсь, не приходится. Мы только что обнаружили его черную шляпу и рясу на той скале, над морем. Видимо, он бросился в море.
Мне еще в пещере показалось, что после всего произошедшего у него стал просто безумный вид. Нам не следовало оставлять его. Однако у нас было столько других забот...
- Вы ничего бы не смогли сделать, - произнесла леди Диана. - Разве вы не понимаете: это злой рок, который действует с неумолимой последовательностью? Профессор дотронулся до креста и стал первым. Викарий открыл гробницу и стал вторым. Мы только вошли в гробницу и будем...
- Довольно! - сказал отец Браун тем резким тоном, каким говорил крайне редко. - Прекратите сейчас же!
Его лицо еще хранило выражение глубокого раздумья, но в глазах уже не было неразгаданной тайны. Пелена спала, они светились, ибо он понял все.
- Какой же я глупец, - бормотал он. - Я должен был понять гораздо раньше. Легенда могла мне все открыть...
- Вы полагаете, - настойчиво перебил Таррент, - что нас ждет гибель от того, что случилось в тринадцатом веке?
Отец Браун покачал головой и ответил спокойно и твердо:
- Я не собираюсь обсуждать, может или не может принести гибель то, что случилось в тринадцатом веке. Но я уверен, то, что не случалось в тринадцатом веке и вообще никогда не случалось, убить не может.
- Свежие веяния, - удивленно заметил Таррент. - Священник сомневается в сверхъестественном.
- Совсем нет, - спокойно ответил отец Браун. - Мои сомнения касаются не сверхъестественного, а естественного.
Я полностью согласен с человеком, который сказал: "Я могу поверить в невозможное, но не в невероятное".
- Это и есть то, что вы называете парадоксом? - спросил Таррент.
- Это то, что я называю здравым смыслом, - ответил священник. Гораздо естественнее поверить в то, что за пределами нашего разума, чем в то, что не переходит этих пределов, а просто противоречит ему. Если вы скажете мне, что великого Гладстона в его смертный час преследовал призрак Парнела, я предпочту быть агностиком и не скажу ни да, ни нет. Но если вы будете уверять меня, что Гладстон на приеме у королевы Виктории не снял шляпу, похлопал королеву по спине и предложил ей сигару, я буду решительно возражать. Я не скажу, что это невозможно; я скажу, что это невероятно. Я уверен в том, что этого не было, тверже, чем в том, что не было призрака, ибо здесь нарушены законы того мира, который я понимаю. Так и с легендой о проклятии. Я сомневаюсь не в сверхъестественном, а в самой этой истории.
Леди Диана несколько оправилась от пророческого транса Кассандры, и неистощимое любопытство вновь заиграло в ее ярких больших глазах.
- Какой вы интересный человек! - воскликнула она. - Почему вы не верите в эту историю?
- Я не верю в нее, потому что она противоречит Истории, - отвечал отец Браун. - Для каждого, кто хоть немного знаком со средними веками, она так же невероятна, как рассказ о Гладстоне, предлагающем сигару королеве. Но кто у нас знает средние века? Вы знаете, что такое гильдия? Вы "по слыхали когда-нибудь о "Salvo Managio Suo" За исключением инструмента (лат.)? Вы знаете, кто такие "Servi Regis" Слуги короля (лат.)?
- Конечно нет, - сказала леди с явным неудовольствием. - Сколько латинских слов!
- Да-да, конечно, - согласился отец Браун. - Вот если бы дело касалось Тутанхамона или иссохших африканцев, невесть почему сохранившихся на другом конце света; если бы это был Вавилон, или Китай, или какая-нибудь раса, столь же далекая и таинственная, как "лунный человек", - вот тогда ваши газеты поведали бы об этом все, вплоть до зубной щетки или запонки. Но о людях, которые построили ваши приходские храмы, дали названия вашим городам и ремеслам, даже дорогам, по которым вы ходите, - о них вам никогда не хотелось что-либо узнать. Я не говорю, что сам знаю много, но я знаю достаточно для того, чтобы понять: вся история, рассказанная в легенде, чушь от начала и до конца. Отнимать за долги мастерскую и инструмент ремесленника запрещал закон. Да и вообще невероятно, чтобы гильдия не спасла своего члена от крайнего разорения, особенно если его довел до этого еврей. У людей средних веков были свои пороки и свои трагедии. Иногда они мучили и сжигали друг друга. Но образ человека, лишенного Бога и надежды в этом мире, человека, ползущего, как червь, навстречу смерти, потому что никому нет дела, существует он или нет, - это не образ средневекового сознания. Это продукт нашей научной экономической системы и нашего прогресса. Еврей не мог быть вассалом феодала. У евреев, как правило, был особый статус "слуг короля". Кроме того, невероятно, чтобы еврея сожгли за его веру.
- Парадоксы накапливаются, - заметил Таррент, - но вы не будете, конечно, отрицать, что евреев преследовали в средние века?
- Ближе к истине, - сказал отец Браун, - что евреи были единственными, кого не преследовали в средние века.
Если бы кому-то захотелось сатирически изобразить средневековые нравы, неплохой иллюстрацией был бы рассказ о несчастном христианине, которого могли сжечь живьем за некоторые оплошности в рассуждении о вере, в то время как богатый еврей мог спокойно идти по улице, открыто хуля Христа и Божию Матерь. Теперь судите о том, что за рассказ предложен нам в легенде. Это не рассказ из истории средних веков; это и не легенда о средних веках. Ее сочинил человек, чьи представления почерпнуты из романов и газет.
Мало того - он сочинил ее быстро, сразу.
Пассивные участники разговора, несколько обескураженные подобным экскурсом, гадали, почему священник придает всему этому такое значение. Но Таррент, чья профессия предусматривала умение распутывать клубок с разных концов, вдруг насторожился.
- Вот как! - сказал он. - Быстро и сразу!
- Возможно, я преувеличил, - признал отец Браун, - лучше было бы сказать, что она составлена более поспешно и менее тщательно, чем весь остальной исключительно продуманный заговор. Заговорщик не предусмотрел, что детали средневековой истории возбудят у кого-нибудь подозрения.
И он был почти прав в своем расчете, как и во всех остальных расчетах.
- Чьи расчеты? Кто был прав? - с нетерпеливой страстностью потребовала ответа леди Диана. - О ком вы говорите? По-вашему, с нас мало всего пережитого? Вы хотите, чтобы мы насмерть испугались ваших "он" и "его"?
- Я говорю об убийце, - сказал отец Браун.
- О каком убийце? - резко спросила она. - Вы хотите сказать, что профессора кто-то убил?
- Однако, - хрипло проговорил Таррент, в упор глядя на священника, мы не можем сказать "убил", он ведь не умер.
- Убийца убил другого человека, не профессора, - печально произнес священник.
- Позвольте, кого же еще? - возразил собеседник.
- Он убил его преподобие Джона Уолтерса, викария из Далэма, - ответил отец Браун тоном человека, дающего официальную справку. - Ему необходимо было убить только этих двоих, потому что оба они владели редкостной реликвией. Убийца - своего рода мономан, одержимый этой манией.
- Все это довольно странно, - пробормотал Таррент. - О викарии мы тоже не можем сказать с уверенностью, что он мертв. Ведь мы не видели тела.
- Видели, - сказал отец Браун.
Воцарилось молчание, внезапное, как удар гонга. Благодаря тишине подсознание леди Дианы, всегда весьма активное, породило догадку, и рыжая дама едва не вскрикнула.
- Именно это вы и видели, - пояснил священник. - Вы видели тело. Вы не видели его самого, живого, но вы несомненно видели тело. Вы внимательно рассматривали его при свете четырех больших свечей. Волны не били его о берег, как труп самоубийцы, оно лежало неподвижно, как подобает Князю Церкви, в гробнице, высеченной еще до крестовых походов.
- Говоря проще, - сказал Таррент, - вы хотите уверить нас, что забальзамированное тело - на самом деле тело убитого?
Отец Браун немного помолчал, затем заговорил таким безразличным тоном, как будто речь шла о чем-то постороннем:
- Первое, что вызвало у меня особый интерес, это крест, вернее - то, на чем он держался. Естественно, что большинство из вас увидело лишь нитку бусинок, ведь это, скорее, по моей части, чем по вашей. Вы заметили, что она прямо под подбородком, на виду только несколько бусинок, как будто это очень короткое ожерелье. Однако бусинки, которые были видны, располагались особым образом: одна, потом промежуток, потом три подряд, промежуток, снова одна и так далее. Я с первого взгляда понял, что это четки-розарии с крестом в конце. Однако в этих четках пятьдесят бусинок и есть еще дополнительные бусинки. Естественно, я сразу же стал гадать, где остальные. Тогда я этого не разгадал, только потом я понял, куда ушла остальная длина. Нитка была обернута вокруг деревянных подпорок, поддерживавших крышку гроба. Когда бедный профессор Смейл, ничего не подозревая, потянул за крест, подпорки сместились, и тяжелая каменная крышка ударила его по голове.
- Ну и ну! - сказал Таррент. - Клянусь святым Георгием, какая-то доля правды во всем этом есть. Однако и невероятный же случай!
- Когда я это понял, - продолжал отец Браун, - я смог более или менее восстановить все остальное. Прежде всего вспомним, что никаких сколько-нибудь авторитетных публикаций о данной находке в солидной печати не было, кроме коротких сообщений о раскопках. Бедный старый Уолтере был честный ученый. Он вскрыл склеп только для того, чтобы проверить, забальзамировано ли тело. Все остальное - просто слухи, которые нередко опережают или преувеличивают истинное открытие. На самом деле он лишь установил, что тело не забальзамировано, оно давно распалось в прах. Но когда он работал в подземной часовне, при свете одинокой свечи, свет ее в какой-то момент отбросил на стену другую тень, не его тень.
- О! - воскликнула леди Диана. - Я поняла! Вы хотите сказать, что мы видели убийцу, говорили и шутили с ним, позволили ему рассказать нам романтическую сказку и беспрепятственно исчезнуть.
- А свой маскарадный костюм он оставил на скале, - продолжал отец Браун. - Все это до ужаса просто. Этот человек опередил профессора на его пути к церкви и часовне, видимо, когда профессор задержался, беседуя с мрачным журналистом. Он напал на старого священника у пустого гроба и убил его. Затем переоделся в одежду убитого, труп одел в мантию, найденную в гробе, и положил его туда, обернув четки вокруг установленной им подпорки. Соорудив таким образом капкан для следующей жертвы, он вышел наружу и приветствовал нас с приятной любезностью сельского священника.
- Он подвергал себя большому риску, - заметил Таррент. - Кто-нибудь мог знать Уолтерса в лицо.
- Я считаю его полусумасшедшим, - согласился отец Браун, - но следует признать, что риск оправдался, ему удалось уйти.
- Я могу признать только, что он очень удачлив, - проворчал Таррент, но кто же он такой, черт бы его побрал?
- Вы сами сказали, что он очень удачлив, и это касается не только бегства. Ведь кто он такой, мы тоже никогда не узнаем.
Отец Браун нахмурился, опустив глаза на стол, и продолжал:
- Он ходил вокруг профессора, угрожал много лет, но об одном он тщательно позаботился - о том, чтобы тайна его личности никогда не была раскрыта. До сих пор это ему удавалось. Впрочем, если бедный профессор поправится, а я на это надеюсь, то, по всей вероятности, мы еще услышим об этом человеке.
- Что же сделает профессор? - спросила леди Диана.
- Полагаю, прежде всего, - сказал Таррент, - пустит сыщиков, как собак, по следу этого дьявола. Я и сам не прочь поучаствовать в гонке.
- Мне кажется, - сказал отец Браун, улыбнувшись после долгой задумчивости, - я знаю, что ему следует сделать прежде всего.
- Что же? - спросила леди Диана с очаровательной нетерпеливостью.
- Ему следует, - сказал отец Браун, - попросить у всех вас прощения.
Не об этом, однако, говорил отец Браун некоторое время спустя, сидя у постели знаменитого археолога. Вернее, говорил не он, а профессор, который, приняв небольшую дозу стимулирующего лекарства, предпочитал использовать его для беседы со своим клерикальным другом. Отец Браун обладал способностью вызывать собеседника на откровенность собственным молчанием, и благодаря этому таланту профессор Смейл смог рассказать ему о многом таком, о чем вообще нелегко говорить, например о болезненных видениях и кошмарах, столь частых при выздоровлении.
Когда после тяжелой травмы головы у больного восстанавливается сознание, оно нередко порождает странные образы; а если при этом голова столь необычна и замечательна, как голова профессора Смейла, то даже аномалии рассудка подчас необыкновенно любопытны. Его видения были так же смелы и грандиозны, как то великое, но строгое и статичное искусство, которое он изучал. Он видел святых в треугольных и квадратных ореолах, темные лики на плоскости в тяжелом обрамлении золотых нимбов; орлов о двух головах; бородатых мужчин в высоких головных уборах, с косами, как у женщин. Но, как признавался он своему другу, все чаще и чаще в его воображении возникал иной, более простой образ. Тогда византийские образы блекли; золото, на фоне которого они проступали как бы из огня, тускнело, не оставалось ничего, кроме темной голой каменной стены со светящимся изображением рыбы, словно бы нарисованной пальцем, смоченным в фосфоресцирующей жидкости настоящих глубоководных рыб. Ибо это был тот самый символ, который он увидел, подняв глаза, когда за поворотом темного коридора впервые услышал голос своего врага.
- Только теперь наконец, - сказал он, - мне кажется, я понял значение этого символа и этого голоса - то значение, которого я не понимал раньше. Должен ли я волноваться, если среди миллионов нормальных людей нашелся один маньяк, против которого все общество, но который бахвалится, что будет преследовать меня и даже убьет? Того, кто на темной стене катакомб начертал этот символ, преследовали иначе. Этот был сумасшедший-одиночка. Общество нормальных людей объединилось не с тем, чтобы его спасти, но с тем, чтобы его погубить. Я тревожился, я размышлял и суетился, кто же он, мой преследователь. Таррент? Леонард Смит? Кто-нибудь другой? А что, если они все? Все пассажиры корабля, все пассажиры поезда, все жители деревни?
Предположим, я знаю, что все они - мои потенциальные убийцы. Я был вправе ужасаться при мысли, что там, в глубинах подземелья, - человек, который может меня убить. А если бы убийца находился не в подземелье, а наверху, обитал при дневном свете, владел всею землей, командовал всеми армиями и всеми народами? Если бы он мог заделать все отверстия в земле и выкурить меня из моей норы, и убить, как только я высуну нос на поверхность? Каково иметь дело с убийцей такого масштаба? Мир забыл про это, как он забыл о недавней войне.
- Да, - сказал отец Браун, - но война была. Рыба может снова оказаться под землей, а потом опять выйдет на поверхность. Как заметил святой Антоний Падуанский, только рыбы спасаются во время потопа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22