- Надеюсь. Если нет, мы опять останемся без работы. Но на Восточном
побережье ирландской сентиментальности хоть отбавляй.
Диллон посмотрел туда, где Шон помогал Робину и его ассистенту
перезарядить камеру.
- Вон ваш муж. Он ведь ирландец, верно?
Энджела почувствовала, что краснеет.
- Мы с Шоном не женаты.
- Ага. - При этом Пэт даже не взглянул на нее. Его глаза сузились. -
А как насчет вас?
- Простите?
- Вы ирландка?
Он пристально изучал ее, неожиданно сделавшись похожим на филина.
- Моя бабушка была родом из Корка. А как вы догадались?
- Рыбак рыбака. - Он похлопал себя по груди слева. - Называйте это
инстинктом. Кельтским чутьем. - Диллон сунул руки в карманы шерстяного
бушлата и, хмуря брови, опять уставился на дом поэта. "Почти критически",
- подумала Энджела.
- Читаете его? - спросил он.
- Кого, Йитса?
Диллон кивнул.
- Сейчас нет. А в детстве читала. В школе нас заставляли учить его
стихи. Йитс был любимым поэтом сестры Урсулы.
Бедная, добрая, восторженная сестра Урсула выводила стихи на доске, а
тем временем по классу за ее спиной летали бумажные самолетики.
- Монастырская школа? - Тон Диллона был небрежным.
Энджела кивнула.
- Стало быть, вы католичка?
Она замялась, обдумывая ответ, потом, не вдаваясь в подробности,
сказала:
- Бывшая.
- А, - отозвался Диллон, снова не глядя на нее. - Я тоже.
Энджела быстро взглянула на него, недоумевая, всерьез ли это было
сказано.
- А какие стихи вас заставляли учить? - рассеянно поинтересовался он.
- Что-то насчет "Глаза не видят - душа не болит".
- Глаза не видят - душа не болит, - продекламировал Диллон. - Род
человеческий плодовит. - Он замолчал и поскреб голову. - Отнят пшеничный
колос у нас и камень с нашего алтаря... та-та, та-та, та-та, та. Дальше не
помню. - Он шлепнул себя ладонью по лбу, подгоняя память.
- Что-то про "пеплом подернулись алые сердца", - подсказала Энджела,
поднимаясь с каменной ступеньки, сидеть на которой замерзла. - Никто из
нас так и не догадался, что он хотел этим сказать.
Она поглядела в сторону Шона, гадая, закончены ли приготовления к
съемке. Еще не совсем, просигналил Шон.
- Это про людей сид. - Последнее слово священник произнес "шии".
- Про кого?
- Про хозяев. Ну, знаете - эльфы, баньши. Маленький народец...
Бух! Они вздрогнули - позади них о перила шлепнулся футбольный мяч.
Он откатился в сторону камеры. Мальчишки, которые, оказывается, вернулись
и опять находились на расстоянии, позволявшем мешать работе съемочной
группы выкриками и замечаниями, хором завопили и засмеялись.
- Пэт Диллон! - взревел Шон.
Диллон убежал, размахивая руками и выкрикивая угрозы. Через минуту,
обратив маленьких врагов в бегство, он вернулся.
- Он создал совершенно неверное впечатление, вот что, - Диллон поджал
губы, уставился себе под ноги и потряс головой. - О кельтах, понимаете.
Вся эта его ранняя чепуха, эти кельтские сумерки... причудливая томная
чушь. Ничего общего с истинным кельтским духом. Если хотите распробовать,
что это такое, почитайте старинные сказания. Пламенные, комичные, сочные,
наивные. Финн. Кухулин. Маэве. Конн Ста Битв. Ужасные роскошные
предания...
Он поднял голову и нахмурился, глядя на Энджелу.
- И кровожадные, так-то. По нынешним меркам, не для детей до
шестнадцати лет - ведь все герои, знаете ли, были охотниками за головами.
Но, по моему разумению, эти истории могут поспорить с Гомером.
Чувствуя, что должна сказать что-нибудь умное и подходящее к случаю,
Энджела принялась подыскивать слова, но безуспешно.
- Ну как вам не стыдно, - поддразнила она Диллона. - Я-то надеялась
увидеть эльфа. А теперь вы говорите, что их всех придумали поэты.
- Нет-нет, не поймите меня неправильно, - стал оправдываться Диллон.
Боже, да он принял это всерьез, подумала она. - Маленький народец вовсе не
выдумка поэтов, - продолжал он, хрустя пальцами. - Поэты приукрасили его -
да, возможно. Часть старых ирландских поверий, вот что он такое. Можно
сказать, часть ирландской земли. Да, он стар. Ему много веков. Но этой
бледной, хилой йитсовой чуши в нем нет и в помине. Сильный. Хитрый. И
цепкий, да. Веру истинного ирландца в него не вывести всем на свете
протестантским епископам-болтунам.
Энджела нерешительно смотрела на него, прикидывая, считает ли Диллон
истинным ирландцем Джорджа Бернарда Шоу. Она снова засомневалась: уж не
смеется ли он над ней? Пэт порылся в карманах и вытащил пакетик
американской жвачки.
- До сего дня можно отыскать остатки старых заклинаний, давнишней
веры в волшебство, - сообщил он по секрету. - Например, колодцы желаний. -
Он поглядел на небо и сощурился, вспоминая. - В Киллинаге и Клонмеле. А
боярышник? Весь украшен лоскутками, как рождественская елка.
- Почему лоскутками? - Энджела почувствовала слабый интерес.
- Желания.
- Лоскуток - желание?
- Примерно так.
Она усмехнулась.
- Недорогое удовольствие, как вам кажется?
Диллон улыбнулся.
- Необязательно. Я мог бы вам порассказать. Вы бы удивились, что за
дела творятся здесь до сих пор.
- Да что вы? - Ответ Энджелы был уклончивым - теперь ей очень
хотелось оборвать лекцию. Но она не устояла перед предложенной приманкой:
- Какие же?
Диллон аккуратно снял с жевательной резинки тонкую красную ленточку,
выдаивая из момента все возможное.
- Такие, что волей-неволей задумаешься о старых сказках. - Угрюмая
улыбка. - Такие, что кровь стынет в жилах.
Энджела рассмеялась.
- Что вы пытаетесь сделать, Пэт?
- Разумеется, запугать вас до смерти. - Он предложил ей пластинку
жевательной резинки, от которой она отказалась, похлопав себя по животу и
состроив кислую мину.
- Вам едва ли нужно тревожиться, - насмешливо отозвался он.
Она снисходительно приняла комплимент. Пока что не нужно. Но дайте
ему четыре-пять месяцев. Она взглянула на Шона. Тот поманил ее к себе.
Энджела собрала вещи.
- Ну вы только посмотрите! - воскликнул Диллон, когда она
повернулась, чтобы уйти. - Вот медные лбы!
Мальчишки вернулись.
- Не дадите жвачки, святой отец? - спросил один из них.

Позже они наспех пообедали в пивной сосисками в тесте и пирожками со
свининой. Не соблазнившись ни тем, ни другим, Энджела съела пару яблок.
Потом их караван двинулся в библиотеку колледжа Святой Троицы снимать
Книгу из Келлса.
Перед украшенным портиком входом их встретил неулыбчивый смотритель:
редеющие седые волосы, зачесанные так, чтобы скрыть лысину; лоснящиеся на
седалище форменные брюки; говорящие о больной печени пятна. Энджела
явственно почувствовала его неодобрение. Увидев их кабели, смотритель в
конце концов облек его в слова. Сильный свет повредит манускрипту. Прошу
прощения. Это невозможно. Энджела и Шон обменялись взглядами. Случайность,
которую они не предусмотрели. Форменная катастрофа. Книга должна была
стать кульминационным моментом фильма.
Диллон выступил вперед и откашлялся.
Последовала занявшая несколько минут дискуссия. Было упомянуто имя
Кьярана Маккея. Молитвами оставшегося в Бостоне доктора Маккея доступ в
библиотеку открылся. Был достигнут компромисс. Они получили разрешение
пользоваться своими осветительными приборами при условии, что будут
выключать их в перерывах между съемками.
Они безмолвно двинулись следом за смотрителем по гулким, пропахшим
мастикой для натирки полов коридорам и вошли туда, где хранилось Евангелие
восьмого века.
Переступив порог комнаты, Энджела сразу же почувствовала
наэлектризованную атмосферу, потрескивание воздуха, скопление грозовых
облаков невидимой силы. Святыня, инстинктивно подумала она. Темнота,
царившая в комнате, усиливала впечатление.
Мужчины, переговариваясь шепотом, готовили камеру и свет.
Присоединившись к Джейни у витрины с раздернутыми теперь шторками, Энджела
ахнула.
Свет, подумала она. Золотой свет.
В действительности она увидела большие, тонкие пергаментные страницы,
покрытые изысканными, выцветшими ирландскими письменами, виньетками и
орнаментами со змеями. Энджела скользнула взглядом по витой полосе
сложного узора, сразу приковавшей к себе ее внимание. Растение перерастало
в змею; делало петлю; заплеталось; у него отрастали ноги, стопы, голова;
оно пожирало другое подобное себе извивающееся создание. Энджела внезапно
ощутила укол вины, вспомнив излюбленное поучение матери, которое получала
теперь в среднем дважды в год: Что за наплевательское отношение. Так
пренебрегать талантом, данным от Бога. Ее талант художницы! Если бы только
я была так же талантлива, печально подумала Энджела. Ей оставалось
довольствоваться почтовыми открытками.
Она подвинулась поближе. Верхний угол одной из страниц почти целиком
занимали плавные лопасти похожего на ветряную мельницу заглавного Х, ниже
плыли сонные головы трех херувимов, над ними, как живые, - две украшенные
драгоценными камнями бабочки. Гэльская Библия. Энджела выдохнула эти
слова, смутно припоминая читанные в юные годы предания о кельтских святых:
Патрик, Колумба, Поборники Христианства, сражавшиеся с язычниками - они
владели Евангелием, как мечом; рассекающим тьму мечом света,
противостоящего ужасу и боли, страху и отчаянию. Мысль о том, что свет
можно считать разрушительной силой, вдруг потрясла ее, показавшись
странной и извращенной. Свет заставлял все на свете расти. Цветы в ящиках
за окнами. Ростки бобов. Детей. Свет нес добро и здоровье. Разумеется,
губительным он был только для тьмы. Для тьмы и того, что эта тьма
вскормила, как правило, плохого: кротов, грибов, бактерий, болезней. И
свет во тьме светит. Пришедшие на память слова принесли с собой сияние
тепла, ощущение безопасности, защищенности. Энджела знала, что какая-то
часть ее "я" все еще жаждет чудес. Но она бы скорее умерла, чем призналась
в этом Шону, записному скептику. Жажда чудес набирала силу лишь в канун
Рождества. Зов воспоминаний: мириады крохотных огоньков,
горьковато-сладкий запах ладана, звяканье колокольчика. Волнение и трепет!
Мама, Он в самом деле сейчас здесь? Да? Как легко в те дни верилось. Кому
нужны были доказательства? Чудо случалось, если ты того хотел. Молитвы
оказывались услышанными. Артрит миссис Мерфи проходил. Могущество святых.
Присутствие над алтарем: в поверхностном восприятии - хлеб, вопреки
внешнему смыслу внутренне полный жизни. Однако теперь все это осталось в
прошлом. Пришла пора отбросить детские забавы. Света больше не было. Лишь
благоразумная, умудренная взрослая тьма.
Тьма.
Тени в углу комнаты зашевелились, и Энджеле вдруг стало холодно, ей
показалось, будто она коченеет, заключенная в свинцовую оболочку. Тьма...
Слово отозвалось у нее в душе колокольным звоном.
- Энджела? - Шон. Смотрит на нее.
Снова то же самое ощущение, будь оно неладно.
- Энджи? Мы готовы.
Смущенная Энджела начала возиться с хлопушкой и мелом.

В этот день Энджела после раннего ужина отправилась спать, а наутро
они покинули Дублин и отправились в Слиго. Ни одна из оставшихся точек не
требовала озвучивания, и Кенни со стариком вернулись в Лондон - их работа
над фильмом завершилась. Диллон остался в Дублине. Энджела обнаружила, что
скучает по его болтовне.
Взятую напрокат машину вели по очереди. Робин с Джейни и ассистентом
ехали следом в фургоне с операторским оборудованием.
Дорога вела их через дрок и вереск - потрясающие лиловато-розовые,
золотистые и ослепительно-зеленые просторы, особенно яркие на фоне
предгрозового серого неба. За окном машины мелькали пшеничные поля,
серебристый ячмень, волнующаяся под ветром трава, большие темные холмы,
далекие горные цепи. То здесь, то там попадались невысокие домики, позади
которых на задних дворах копошились куры. Позади оставались
безмятежно-спокойные озера, стремительно несущие свои воды потоки, стада
пятнистых коров, каменные башни. Один раз машину остановила отара овец.
Они ехали через маленькие провинциальные городки: между рядами приземистых
оштукатуренных домиков, кирпичных труб, черепичных крыш, выступающих
окон-"фонарей". Каждая бакалейная лавка встречала их "ЗОЛОТЫМИ ХЛОПЬЯМИ
УИЛЛСА", и неизбежным "ГИННЕС ВАМ НА ПОЛЬЗУ".
День и следующую ночь они провели на унылых, открытых всем ветрам,
туманных берегах Лох Гилла, снимая "Озерный остров Иннишфри" Йитса. Потом,
рано утром в пятницу, взяли курс на юг Гэлоуэя.
Теперь Шон проигрывал записи, сделанные в дублинской закусочной, где
похожая на Бо Дерек девушка с голосом Джоан Баэз играла на ложках.
Традиционная ирландская музыка. Флейта. Арфа. Жалобно плачущие трубы.
Грустные, тоскливые напевы.
Они поговорили о том, к каким кускам фильма больше подойдут
музыкальные темы: вот эта - для Пауэрскорта, где разыгралась битва Оливье
за Ажинкур, а эта - для "Острова Иннишфри". Потом Шон рассказывал байки о
том, как он был юристом, а Энджела хохотала.
Прошло немного времени, и воцарилось молчание. Энджела снова
откинулась на спинку сиденья и устроилась поудобнее, чтобы впитать пейзаж,
сутулясь под отороченной каракулем замшевой курткой - день был холодным, а
печки в машине не было.
Она увидела небольшие, отмытые досиня домики, жавшиеся к земле, чтобы
укрыться от атлантических ветров; лоскутные одеяла бесплодных с виду
полей, обнесенных невысокими, сложенными из незакрепленных строительным
раствором камней, стенами. Казалось, что камни - повсюду, словно их, как
мраморные шарики, разбросала по этому краю рука великана. Массивные валуны
величиной с хорошую церковь. Дружескими группами по три и по четыре.
Балансирующие друг на друге, как акробаты.
Потом пошли ряды боярышника. Искривленного. Иссохшего. Согнутого
ветрами почти вдвое. Было ли хоть одно дерево увешано обрывками ткани?
Энджела вытянула шею и ничего не сумела разглядеть в тумане. Они
остановились в Тоор Бэллили, чтобы сделать несколько снимков заброшенной
каменной башни Йитса. После чего устроили пикник, закусив свежим хлебом и
ирландским бри.
Энджела смотрела на излучину реки и неровные поля, окаймленные
боярышником. Здесь царило безмолвие. Все пронизывало тяжкое, гнетущее
чувство одиночества, спеленавшее и поля, и реку, и боярышник, как
поднимающийся от воды туман.
Шон с товарищами засиделся за пивом, негромко обсуждая углы съемки.
Воспользовавшись случаем, Энджела ускользнула. Ей захотелось поближе
исследовать боярышник - возвышавшееся на голом склоне холма огромное
одинокое дерево.
Она пробралась вдоль края грязного вспаханного поля
Лоскутков ни на одной ветке не оказалось. Листьев тоже почти не было.
Слегка разочарованная, она внимательно взглянула на покрытый грубой
корой ствол, пытаясь определить возраст дерева. Ей казалось, что
боярышнику самое меньшее сто лет. Гадая, живой ли он еще, она осторожно
протянула руку. Кора была шероховатой, теплой и заметно отличалась от
холодного воздуха.
Она запрокинула голову и стала смотреть на тенистую путаницу ветвей.
Странно, что в них не свили гнезда птицы. Не отводя глаз, Энджела медленно
пошла вокруг ствола. При этом она чуть не упала, споткнувшись о лежавшую
на выпиравших из земли узловатых корнях тушу.
Должно быть, животное было мертво уже некоторое время. Один глаз
выклевали начисто. Вырвали поросшие шерстью куски мяса, оставив вскрытую
грудную клетку. На месте живота у овцы была зияющая дыра.
Чувствуя отвращение и в то же время странное очарование, Энджела
медлила, гадая, что здесь делает эта овца. Отбилась от стада? Или просто
легла и околела? От чего? От болезни? От старости? От холода и ветра? Или
это была работа какого-то дикого зверя? Лисы? Дикой кошки? Может быть,
здесь до сих пор водились волки? Разумеется, нет.
Потом ей пришла в голову другая мысль.
Может быть, овцу оставили здесь. Нарочно.
Под боярышником.
Где-то в тумане крикнула болотная птица - далекая, одинокая. Энджела
огляделась, отыскивая ее. Ничего.
Вы бы удивились, если бы узнали, что за дела творятся здесь до сих
пор.
Она быстро повернулась и побежала к остальным.

Ближе к вечеру пошел дождь, мелкая морось. Энджела протянула руку и
включила дворники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30