- Я не смог им рассказать. Не смог объяснить.
Шон нагнулся к нему.
- Ты не знаешь?
- Я не могу вспомнить.
Энджела подсунула пальцы правой руки под себя и вспомнила, что сказал
брат Джерри по телефону. Пока что у Джерри были неполадки с памятью, но
врачи уверяли, что с течением времени все восстановится.
Джерри открыл рот, и Энджела наклонилась поближе, чтобы лучше
слышать. Но теперь слова были едва различимы. Джерри заплакал, трясясь
всем телом, словно оно было из студня, и вдруг, во внезапной вспышке
энергии, напрягся и заметался в своих доспехах из стороны в сторону, будто
хотел сброситься с кровати.
Шон подбежал к двери, крича: "Сестра!", а Энджела пыталась удержать
обезумевшего от горя Джерри и не дать ему навредить себе еще больше.
Из коридора, стараясь не попасться в путаницу кабелей
кардиологических мониторов, прибежала в сопровождении санитара сестра и
дала успокоительное. Что-то бормоча, Джерри забылся наркотическим сном.
Медсестра повернулась к Шону и Энджеле.
- Я думаю, вам лучше уйти.
Когда истертые двери лифта с шорохом закрылись, Энджела сделала
несколько глубоких вдохов. Внутри она чувствовала холод и пустоту, словно
какая-то ее часть умерла вместе с Фионой.
- Наверное, он прав, - ошеломленно сказала она.
- В чем? - В свете флюоресцентных ламп загорелое лицо Шона было
зеленым.
- В том, что он виноват.
Шон нахмурился.
- Может, если бы он так не набрался, ничего бы не случилось, -
продолжала она.
- Мы этого точно не знаем.
Но Энджела знала. Так ей подсказывало чутье.
- Хочешь увидеть его за решеткой? В довершение всего остального? -
огрызнулся Шон.
Энджела вздохнула. Головная боль вернулась и с новой свирепостью
колотила изнутри по черепу, словно мозг Энджелы просился наружу, подальше
отсюда, подальше от больниц и смертей, от чувства вины и от боли. Она его
не винила. К тому же ее тревожила непонятная фраза, которую все шептал
Джерри, пока не подействовало успокоительное. Что-то о руке Фионы.
Похороны назначили на полдень тринадцатого августа. Позвонил брат
Джерри. Он сказал: кладбище Роузмед, Белмонт.
Они решили не ходить на заупокойную службу и придти прямо на
кладбище.
Энджела откопала в недрах шкафа темно-синее платье. Платье казалось
почти черным и не шло ей. Она надевала его раз или два на официальные
обеды. Шон надел черный галстук. Перед уходом Энджела приняла последнюю
таблетку с кодеином.
У ворот кладбища к опущенному окошку их машины подошел мужчина в
униформе и показал, куда ехать. На дорожке, рядом с тем местом, где должны
были хоронить Фиону, выстроилась цепочка из нескольких автомобилей. Шон
поставил "пинто" Энджелы последним в ряду. В машине, стоявшей перед ними,
Энджела узнала коричневый двухместный мерседес Черил.
Она взяла Шона под руку, и они прошли по жесткой траве к могиле.
Шон вдруг остановился и сжал руку Энджелы.
- Погляди, кто там, - прошептал он.
Сначала она подумала, что он говорит о ком-то из пришедших на
похороны, но вместо того Шон указал на высокую статую, возвышавшуюся
неподалеку на полутораметровом постаменте. Фигура в одеянии клирика, в
митре, с увенчанным крестом посохом. Энджела подошла поближе, чтобы
прочесть латинские буквы на пьедестале:
ПАТРИК, АРХИЕПИСКОП
ПЕРВЫЙ ПРИМАС И ПЕРВОАПОСТОЛ ИРЛАНДИИ
Она нагнулась, чтобы прочесть под этой надписью более мелкие буквы.
Кто-то выпустил на них струю краски из аэрозольного баллончика, но слова
еще можно было разобрать. Энджела шепотом повторила их, гадая, что они
означают:
"Как рассеивается дым, Ты рассей их".
Она подняла голову, заглянула статуе в лицо и обнаружила, что
запечатленное на нем скульптором выражение привлекло ее внимание.
Нахмуренные брови, суровый рот дышали властностью и справедливостью, и все
же в глазах непонятным образом таились любовь и сострадание.
Шон нетерпеливо тянул ее за руку.
- Пойдем, - поторопил он.
Они поспешно присоединились к собравшейся у могилы небольшой группе.
Теперь их окружали пустые, неопределенные, неулыбающиеся лица.
Кое-где - слезы. Кое-где - завуалированное смущение. Энджела узнала одного
или двух коллег Фионы, мужчину и женщину, с которыми Фиона и Джерри делили
контору. Она поглядела на могилу: мягкая трава из стружки, призванная
скрыть свежевыкопанную землю, выстроенные в два ряда складные стулья, на
подставках - несколько букетов поникших цветов. Неподалеку Энджела увидела
Черил, которая разговаривала с какой-то парой. Черил была в шикарном
черном платье и темных очках. Энджела пожалела, что не захватила свои.
Заметив их, Черил подошла.
Пока подъезжал катафалк, они коротко, вполголоса переговаривались на
отвлеченные темы. Следом за катафалком ехал черный лимузин. Из него вышли
трое: мать, брат и отец Джерри - он шел, опираясь на белую трость. Оба
мужчины были в темных костюмах. Энджела заметила, что на миссис Стейнберг
то же черное пальто, что и в больнице.
Трое мужчин в черной форменной одежде прикатили от катафалка к могиле
закрытый гроб. Энджела увидела, что он был сделан из простого
полированного дерева, с латунными ручками.
Садиться на стулья никто не хотел. Наконец удалось убедить нескольких
женщин. Энджела села в первом ряду с краю, рядом с Черил. В сопровождении
бледного молодого человека, псаломщика, появился высокий священник в
очках. Псаломщик нащупал что-то внутри прикрепленной неподалеку к стене
готического строения металлической коробке размером со шкафчик, и воздух
неожиданно заполнила музыка - слащавый электронный перезвон, напомнивший
Энджеле универмаг в канун Рождества. Только играли не "Колокольчики,
звените", а гимн, который был ей знаком с той поры, как она училась в
монастырской школе ("Aeterne Rex"... или "Vexilla Regis"?). Гроб втолкнули
на место, и помощник священника новым касанием руки оборвал музыку на
середине. Священник начал читать по книге в красной обложке похоронную
службу. Помощник и один или двое скорбящих отвечали. Стейнберги сидели,
неподвижно глядя на гроб. Энджела уставилась себе в колени, пытаясь думать
о другом. О своем нерожденном ребенке, о фильме, о пробравшейся в волосы
матери седине, о первой встрече с Шоном, о первом школьном свидании, о
рецептах любимых кушаний, о взлетевших ценах на золото, о копошащихся в
пыли голубях - о чем угодно, кроме подруги, которая лежала внутри
уродливого деревянного ящика, собранная в морге по кусочкам, как старая
сломанная кукла... то, что от нее осталось...
Рука. Пол-руки пропало. До локтя. Исчезла. Испарилась. Бесследно. Это
им сказал брат Джерри. Как это могло быть? Кто мог сделать такое? Только
человек с очень больной психикой. А может быть, какой-нибудь зверь?
Собака, очень голодная собака. Кто-то, что-то наткнулось на лежащих в
искореженной машине Фиону и Джерри и просто утащило руку. Это было слишком
страшно и напоминало Энджеле о жуткой тошнотворной книге, которую
собиралась издать Черил.
- Даруй же ей вечный покой, Господи.
- И да сияет над ней свет вечный. Теперь Энджела плакала. По щекам
ползли крупные беззвучные слезы. Пытаясь остановить их, она прижимала
пальцы к глазам, но без толку. Шон заметил это, взял руку Энджелы в свою,
сжал. Она благодарно ухватилась за это ободряющее пожатие.
Священник помолился за присутствующих, и служба подошла к концу.
Гроб опустили в могилу. Мягкий, не оставляющий надежды стук. Черил
встала и послушно бросила в могилу красную розу. Шон нагнулся и прошептал
Энджеле на ухо:
- Пошли. Давай выбираться отсюда.
Энджела давно уже созрела для этого.
Шон угрюмо вел машину домой. Чтобы заполнить молчание, Энджела
включила радио. Вивальди. Музыка лишь усилила скорбь. Она опять повернула
ручку и выключила приемник, тихо всхлипывая и гадая, как вышло, что
радость из ее жизни исчезла так быстро. Она вспомнила, как была счастлива.
Всего несколько дней назад. Энджела полезла в бардачок за бумажной
салфеткой. Она пришла к решению, что все они чрезвычайно уязвимы. Ничто не
предвещало теней на их горизонте - и вдруг, как гром с ясного неба,
грянула беда. Бух. Вот так вот. Безо всякого предупреждения. Ни с того, ни
с сего.
Ни с того, ни с сего?
Энджела медленно выпрямилась на сиденье. Ее пробрал ледяной озноб.
Она мысленно вернулась к вечеринке, терзая память, пытаясь припомнить
ответы Бонни на свои вопросы. Инстинктивная убежденность. Определенность.
Все подходило. Но потом Бонни спросила: И ничего плохого так и не
произошло?
Нет, ничего, была вынуждена признать Энджела.
Но это было четыре дня назад.
Энджела скатала салфетку в тугой влажный шарик. Вот к чему все это
было. К гибели Фионы, которая неясно брезжила на горизонте будущего.
Будущего Энджелы. Словно тень под дверью, предупреждающая о невидимом
чужаке снаружи, предчувствие предсказывало надвигавшуюся смерть ее лучшей
подруги. И, вопреки предположениям Бонни, не имело никакого отношения ни к
духам, ни к призракам.
Может быть.
Задумавшись над этой мыслью, Энджела попробовала убедить себя в ее
соответствии истине. Но какая-то частичка ее "я", робкая, полная страха
частичка, не желала убеждаться. Не потому, что эта мысль подразумевала
слишком много: она подразумевала слишком мало.
Было нечто большее; страхи Энджелы нашептывали ей, что это лишь
начало. Айсберг. Показалась лишь его верхушка - острая, белая верхушка.
Под которой притаилась чудовищная гора ледяной опасности. Целая миля
глубоко погруженного, безбрежного, смертоносного льда, который неумолимо
надвигался, чтобы раздавить хрупкие скорлупки их жизней.
Энджела посмотрела на Шона. Разве можно было объяснить ему это?
Она не могла. И не хотела. Он никогда не понял бы ее.
Опустив окно, Энджела закинула скатанную в шарик салфетку так далеко,
как сумела.
Вечером, пока Шон разжигал жаровню во дворе, Энджела, растянувшись на
диване в гостиной и бережно держа в ладонях стакан охлажденного вина,
слушая ирландские записи Шона.
Она благодарила Бога, что этот день кончился. Он был третьим по счету
в веренице дней, которые Энджела с удовольствием стерла бы из памяти.
Чувствуя себя начисто лишенной эмоций, выжатой досуха наподобие кухонных
губок миссис Салливэн, она ждала от спиртного облегчения.
Вино начинало помогать. Тугая пружина у Энджелы внутри
раскручивалась: сперва расслабились мышцы, потом ушло нервное напряжение.
Отхлебнув, Энджела оглядела комнату. Сосновая облицовка, балки под
потолком, литографии одного сан-францисского художника, глубокий удобный
диван и стулья, обтянутые небеленым хлопком, кресло, которое у Шона
пытались выкупить обратно вдвое дороже его первоначальной цены. В лучах
заходящего солнца все это выглядело волшебно. Раззолоченным. Ласкающим
глаз. Таким домашним. Надежным. Энджела решила, что отныне станет
проводить здесь больше времени. Комната считалась гостиной, но это не
значило, что она предназначается только для гостей. А до сих пор они
пользовались ею лишь для приемов. Со дня свадьбы Энджела сюда и не
заглядывала.
Этим вечером комната была иной, поняла Энджела. Что-то было не на
месте. Чего-то не хватало.
Отыскав причину, она улыбнулась. Занятно, как всякая мелочь может
менять интерьер. Очень похоже на миссис Салливэн: та, вытирая пыль, всегда
брала на себя смелость переставлять вещи, лампы, безделушки по-новому.
В комнату с бутылкой вина вошел Шон. Он заново наполнил стакан жены,
потом налил себе.
Энджела вопросительно посмотрела на него.
- Что?
- Не ты его переложил?
Шон проследил за ее взглядом. Маленькое каменное личико лежало не на
краю каминной полки. Оно пристроилось в середине.
Он покачал головой.
- Значит, миссис Салливэн, - сказала Энджела.
Она обдумала новое положение камня. Очутившись в центре, он выглядел
не таким домашним, более значительным. Ему лучше была видна комната.
Может быть, она оставит его там на некоторое время.
- Будем здоровы, - поднял стакан Шон.
Да, решила Энджела, отвечая на тост. Ей определенно нравилось, где
лежит камень.
5
По некоему молчаливому соглашению в следующие три недели имя Фионы не
упоминалось.
Энджела по-прежнему чувствовала такое эмоциональное оцепенение,
какого не вызвало даже ее первое и до сих пор единственное столкновение со
смертью - со смертью отца. Несмотря на наступивший два года назад период
некоторого охлаждения между ними, Фиона была для Энджелы кем-то вроде
старшей сестры - человеком, с мнением которого Энджела считалась и к
которому обращалась за советом, человеком, которым она больше всего хотела
бы быть, если бы не была самой собой. И вот Фионы не стало.
Но оставалось множество дел. Они не давали Энджеле замкнуться на
своей утрате.
В некий странный момент она сделала то, что уже некоторое время
собиралась сделать: написала в Коннектикут на одну из ферм и попросила
семена лесной земляники, чтобы посадить во дворе перед домом. "Fraises de
boi" всегда была любимым десертом Фионы.
Шон регулярно справлялся у Фрэнка о делах Джерри. Однако в больницу
они с Энджелой больше не ходили.
Первого сентября Энджела заметила, что у нее начала увеличиваться
грудь. Кроме того, она обнаружила, что прибавила пару фунтов.
Доктор Спэрлинг, предпочитавший не рисковать, составил график
контрольных визитов Энджелы к нему: раз в две недели. Со своего второго
визита она вернулась с набором ярких разноцветных витаминов и минеральных
пилюль, которые выстроила в ряд на кухонном подоконнике.
- Похоже, у кого-то серьезные намерения, - хохотнул Шон, увидев это.
Энджела показала ему список имен.
- Может быть, больше подойдет что-нибудь кельтское, вроде Маэве или
Мирдина? - задумалась она. - Учитывая обстоятельства.
Шон хмыкнул.
- Никто не будет знать, как это пишется или произносится.
И они решили назвать ребенка Кристофером, если будет мальчик, и Люси,
если родится девочка.
Вечером Энджела позвонила Иви, сообщить, что выбор сделан. Мать, в
общем, одобрила имена ("А нельзя ли куда-нибудь втиснуть Брэндон?"), а
потом взялась забивать Энджеле голову детальным описанием зелено-белых
обоев, которые клеила в комнате для гостей.
- Рисунок такой: папоротник и решеточка, - оживленно говорила она. -
Великолепно подходит к белой плетеной мебели. Ты просто влюбишься. - И
потом, после введения в тему: - Разве плохо было бы, если бы вы с Шоном
опять смогли провести Рождество у меня, как в прошлом году?
Энджела считала, что вряд ли это возможно. Но ответила уклончиво,
оставляя себе возможность выбора. В глубине души она считала, что к тому
времени они с Шоном только обрадуются возможности передохнуть.
Они начали монтаж фильма.
Джек Вейнтрауб пытался убедить их пользоваться монтажной в Бостоне.
Но они были к этому готовы. Шон настаивал на том, что им с Энджелой лучше
работается дома. Подумаешь, шесть роликов шестнадцатимиллиметровой пленки.
Вполне терпимо. Вдобавок, все оборудование было в наличии: "Мувиола",
прозрачная лента для склейки хвостов, монтажный столик, коробки для
хранения пленки. Дома Шон был на знакомой территории. Он напомнил
Вейнтраубу, что все свои предыдущие фильмы они монтировали дома. В
качестве последнего аргумента Вейнтрауб выдвинул предложение использовать
новую монтажную машину. Шон, улыбаясь, отклонил его. Он был равнодушен к
горизонталкам и держался своей старой, привычной "Мувиолы". Вейнтрауб
отступился. Неохотно.
- Хитрый старый лис, - сказал Шон. Он знал подлинные причины, по
которым Вейнтрауб хотел, чтобы монтаж делали в Бостоне. Там, несомненно,
начались бы частые появления "мимоходом" с "полезными" предложениями.
Вейнтрауб был третьим лишним. Домашний монтаж гарантировал минимальное
вмешательство - по крайней мере, на начальных стадиях.
Итак, шесть недель они жили отшельниками в мелькании воспоминаний об
Ирландии. Они причесали метраж и отобрали те куски, которые лучше всего
передавали сюжетную линию. Их они связали воедино, перематывая и
надписывая неиспользованные концы на случай, если те понадобятся позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Шон нагнулся к нему.
- Ты не знаешь?
- Я не могу вспомнить.
Энджела подсунула пальцы правой руки под себя и вспомнила, что сказал
брат Джерри по телефону. Пока что у Джерри были неполадки с памятью, но
врачи уверяли, что с течением времени все восстановится.
Джерри открыл рот, и Энджела наклонилась поближе, чтобы лучше
слышать. Но теперь слова были едва различимы. Джерри заплакал, трясясь
всем телом, словно оно было из студня, и вдруг, во внезапной вспышке
энергии, напрягся и заметался в своих доспехах из стороны в сторону, будто
хотел сброситься с кровати.
Шон подбежал к двери, крича: "Сестра!", а Энджела пыталась удержать
обезумевшего от горя Джерри и не дать ему навредить себе еще больше.
Из коридора, стараясь не попасться в путаницу кабелей
кардиологических мониторов, прибежала в сопровождении санитара сестра и
дала успокоительное. Что-то бормоча, Джерри забылся наркотическим сном.
Медсестра повернулась к Шону и Энджеле.
- Я думаю, вам лучше уйти.
Когда истертые двери лифта с шорохом закрылись, Энджела сделала
несколько глубоких вдохов. Внутри она чувствовала холод и пустоту, словно
какая-то ее часть умерла вместе с Фионой.
- Наверное, он прав, - ошеломленно сказала она.
- В чем? - В свете флюоресцентных ламп загорелое лицо Шона было
зеленым.
- В том, что он виноват.
Шон нахмурился.
- Может, если бы он так не набрался, ничего бы не случилось, -
продолжала она.
- Мы этого точно не знаем.
Но Энджела знала. Так ей подсказывало чутье.
- Хочешь увидеть его за решеткой? В довершение всего остального? -
огрызнулся Шон.
Энджела вздохнула. Головная боль вернулась и с новой свирепостью
колотила изнутри по черепу, словно мозг Энджелы просился наружу, подальше
отсюда, подальше от больниц и смертей, от чувства вины и от боли. Она его
не винила. К тому же ее тревожила непонятная фраза, которую все шептал
Джерри, пока не подействовало успокоительное. Что-то о руке Фионы.
Похороны назначили на полдень тринадцатого августа. Позвонил брат
Джерри. Он сказал: кладбище Роузмед, Белмонт.
Они решили не ходить на заупокойную службу и придти прямо на
кладбище.
Энджела откопала в недрах шкафа темно-синее платье. Платье казалось
почти черным и не шло ей. Она надевала его раз или два на официальные
обеды. Шон надел черный галстук. Перед уходом Энджела приняла последнюю
таблетку с кодеином.
У ворот кладбища к опущенному окошку их машины подошел мужчина в
униформе и показал, куда ехать. На дорожке, рядом с тем местом, где должны
были хоронить Фиону, выстроилась цепочка из нескольких автомобилей. Шон
поставил "пинто" Энджелы последним в ряду. В машине, стоявшей перед ними,
Энджела узнала коричневый двухместный мерседес Черил.
Она взяла Шона под руку, и они прошли по жесткой траве к могиле.
Шон вдруг остановился и сжал руку Энджелы.
- Погляди, кто там, - прошептал он.
Сначала она подумала, что он говорит о ком-то из пришедших на
похороны, но вместо того Шон указал на высокую статую, возвышавшуюся
неподалеку на полутораметровом постаменте. Фигура в одеянии клирика, в
митре, с увенчанным крестом посохом. Энджела подошла поближе, чтобы
прочесть латинские буквы на пьедестале:
ПАТРИК, АРХИЕПИСКОП
ПЕРВЫЙ ПРИМАС И ПЕРВОАПОСТОЛ ИРЛАНДИИ
Она нагнулась, чтобы прочесть под этой надписью более мелкие буквы.
Кто-то выпустил на них струю краски из аэрозольного баллончика, но слова
еще можно было разобрать. Энджела шепотом повторила их, гадая, что они
означают:
"Как рассеивается дым, Ты рассей их".
Она подняла голову, заглянула статуе в лицо и обнаружила, что
запечатленное на нем скульптором выражение привлекло ее внимание.
Нахмуренные брови, суровый рот дышали властностью и справедливостью, и все
же в глазах непонятным образом таились любовь и сострадание.
Шон нетерпеливо тянул ее за руку.
- Пойдем, - поторопил он.
Они поспешно присоединились к собравшейся у могилы небольшой группе.
Теперь их окружали пустые, неопределенные, неулыбающиеся лица.
Кое-где - слезы. Кое-где - завуалированное смущение. Энджела узнала одного
или двух коллег Фионы, мужчину и женщину, с которыми Фиона и Джерри делили
контору. Она поглядела на могилу: мягкая трава из стружки, призванная
скрыть свежевыкопанную землю, выстроенные в два ряда складные стулья, на
подставках - несколько букетов поникших цветов. Неподалеку Энджела увидела
Черил, которая разговаривала с какой-то парой. Черил была в шикарном
черном платье и темных очках. Энджела пожалела, что не захватила свои.
Заметив их, Черил подошла.
Пока подъезжал катафалк, они коротко, вполголоса переговаривались на
отвлеченные темы. Следом за катафалком ехал черный лимузин. Из него вышли
трое: мать, брат и отец Джерри - он шел, опираясь на белую трость. Оба
мужчины были в темных костюмах. Энджела заметила, что на миссис Стейнберг
то же черное пальто, что и в больнице.
Трое мужчин в черной форменной одежде прикатили от катафалка к могиле
закрытый гроб. Энджела увидела, что он был сделан из простого
полированного дерева, с латунными ручками.
Садиться на стулья никто не хотел. Наконец удалось убедить нескольких
женщин. Энджела села в первом ряду с краю, рядом с Черил. В сопровождении
бледного молодого человека, псаломщика, появился высокий священник в
очках. Псаломщик нащупал что-то внутри прикрепленной неподалеку к стене
готического строения металлической коробке размером со шкафчик, и воздух
неожиданно заполнила музыка - слащавый электронный перезвон, напомнивший
Энджеле универмаг в канун Рождества. Только играли не "Колокольчики,
звените", а гимн, который был ей знаком с той поры, как она училась в
монастырской школе ("Aeterne Rex"... или "Vexilla Regis"?). Гроб втолкнули
на место, и помощник священника новым касанием руки оборвал музыку на
середине. Священник начал читать по книге в красной обложке похоронную
службу. Помощник и один или двое скорбящих отвечали. Стейнберги сидели,
неподвижно глядя на гроб. Энджела уставилась себе в колени, пытаясь думать
о другом. О своем нерожденном ребенке, о фильме, о пробравшейся в волосы
матери седине, о первой встрече с Шоном, о первом школьном свидании, о
рецептах любимых кушаний, о взлетевших ценах на золото, о копошащихся в
пыли голубях - о чем угодно, кроме подруги, которая лежала внутри
уродливого деревянного ящика, собранная в морге по кусочкам, как старая
сломанная кукла... то, что от нее осталось...
Рука. Пол-руки пропало. До локтя. Исчезла. Испарилась. Бесследно. Это
им сказал брат Джерри. Как это могло быть? Кто мог сделать такое? Только
человек с очень больной психикой. А может быть, какой-нибудь зверь?
Собака, очень голодная собака. Кто-то, что-то наткнулось на лежащих в
искореженной машине Фиону и Джерри и просто утащило руку. Это было слишком
страшно и напоминало Энджеле о жуткой тошнотворной книге, которую
собиралась издать Черил.
- Даруй же ей вечный покой, Господи.
- И да сияет над ней свет вечный. Теперь Энджела плакала. По щекам
ползли крупные беззвучные слезы. Пытаясь остановить их, она прижимала
пальцы к глазам, но без толку. Шон заметил это, взял руку Энджелы в свою,
сжал. Она благодарно ухватилась за это ободряющее пожатие.
Священник помолился за присутствующих, и служба подошла к концу.
Гроб опустили в могилу. Мягкий, не оставляющий надежды стук. Черил
встала и послушно бросила в могилу красную розу. Шон нагнулся и прошептал
Энджеле на ухо:
- Пошли. Давай выбираться отсюда.
Энджела давно уже созрела для этого.
Шон угрюмо вел машину домой. Чтобы заполнить молчание, Энджела
включила радио. Вивальди. Музыка лишь усилила скорбь. Она опять повернула
ручку и выключила приемник, тихо всхлипывая и гадая, как вышло, что
радость из ее жизни исчезла так быстро. Она вспомнила, как была счастлива.
Всего несколько дней назад. Энджела полезла в бардачок за бумажной
салфеткой. Она пришла к решению, что все они чрезвычайно уязвимы. Ничто не
предвещало теней на их горизонте - и вдруг, как гром с ясного неба,
грянула беда. Бух. Вот так вот. Безо всякого предупреждения. Ни с того, ни
с сего.
Ни с того, ни с сего?
Энджела медленно выпрямилась на сиденье. Ее пробрал ледяной озноб.
Она мысленно вернулась к вечеринке, терзая память, пытаясь припомнить
ответы Бонни на свои вопросы. Инстинктивная убежденность. Определенность.
Все подходило. Но потом Бонни спросила: И ничего плохого так и не
произошло?
Нет, ничего, была вынуждена признать Энджела.
Но это было четыре дня назад.
Энджела скатала салфетку в тугой влажный шарик. Вот к чему все это
было. К гибели Фионы, которая неясно брезжила на горизонте будущего.
Будущего Энджелы. Словно тень под дверью, предупреждающая о невидимом
чужаке снаружи, предчувствие предсказывало надвигавшуюся смерть ее лучшей
подруги. И, вопреки предположениям Бонни, не имело никакого отношения ни к
духам, ни к призракам.
Может быть.
Задумавшись над этой мыслью, Энджела попробовала убедить себя в ее
соответствии истине. Но какая-то частичка ее "я", робкая, полная страха
частичка, не желала убеждаться. Не потому, что эта мысль подразумевала
слишком много: она подразумевала слишком мало.
Было нечто большее; страхи Энджелы нашептывали ей, что это лишь
начало. Айсберг. Показалась лишь его верхушка - острая, белая верхушка.
Под которой притаилась чудовищная гора ледяной опасности. Целая миля
глубоко погруженного, безбрежного, смертоносного льда, который неумолимо
надвигался, чтобы раздавить хрупкие скорлупки их жизней.
Энджела посмотрела на Шона. Разве можно было объяснить ему это?
Она не могла. И не хотела. Он никогда не понял бы ее.
Опустив окно, Энджела закинула скатанную в шарик салфетку так далеко,
как сумела.
Вечером, пока Шон разжигал жаровню во дворе, Энджела, растянувшись на
диване в гостиной и бережно держа в ладонях стакан охлажденного вина,
слушая ирландские записи Шона.
Она благодарила Бога, что этот день кончился. Он был третьим по счету
в веренице дней, которые Энджела с удовольствием стерла бы из памяти.
Чувствуя себя начисто лишенной эмоций, выжатой досуха наподобие кухонных
губок миссис Салливэн, она ждала от спиртного облегчения.
Вино начинало помогать. Тугая пружина у Энджелы внутри
раскручивалась: сперва расслабились мышцы, потом ушло нервное напряжение.
Отхлебнув, Энджела оглядела комнату. Сосновая облицовка, балки под
потолком, литографии одного сан-францисского художника, глубокий удобный
диван и стулья, обтянутые небеленым хлопком, кресло, которое у Шона
пытались выкупить обратно вдвое дороже его первоначальной цены. В лучах
заходящего солнца все это выглядело волшебно. Раззолоченным. Ласкающим
глаз. Таким домашним. Надежным. Энджела решила, что отныне станет
проводить здесь больше времени. Комната считалась гостиной, но это не
значило, что она предназначается только для гостей. А до сих пор они
пользовались ею лишь для приемов. Со дня свадьбы Энджела сюда и не
заглядывала.
Этим вечером комната была иной, поняла Энджела. Что-то было не на
месте. Чего-то не хватало.
Отыскав причину, она улыбнулась. Занятно, как всякая мелочь может
менять интерьер. Очень похоже на миссис Салливэн: та, вытирая пыль, всегда
брала на себя смелость переставлять вещи, лампы, безделушки по-новому.
В комнату с бутылкой вина вошел Шон. Он заново наполнил стакан жены,
потом налил себе.
Энджела вопросительно посмотрела на него.
- Что?
- Не ты его переложил?
Шон проследил за ее взглядом. Маленькое каменное личико лежало не на
краю каминной полки. Оно пристроилось в середине.
Он покачал головой.
- Значит, миссис Салливэн, - сказала Энджела.
Она обдумала новое положение камня. Очутившись в центре, он выглядел
не таким домашним, более значительным. Ему лучше была видна комната.
Может быть, она оставит его там на некоторое время.
- Будем здоровы, - поднял стакан Шон.
Да, решила Энджела, отвечая на тост. Ей определенно нравилось, где
лежит камень.
5
По некоему молчаливому соглашению в следующие три недели имя Фионы не
упоминалось.
Энджела по-прежнему чувствовала такое эмоциональное оцепенение,
какого не вызвало даже ее первое и до сих пор единственное столкновение со
смертью - со смертью отца. Несмотря на наступивший два года назад период
некоторого охлаждения между ними, Фиона была для Энджелы кем-то вроде
старшей сестры - человеком, с мнением которого Энджела считалась и к
которому обращалась за советом, человеком, которым она больше всего хотела
бы быть, если бы не была самой собой. И вот Фионы не стало.
Но оставалось множество дел. Они не давали Энджеле замкнуться на
своей утрате.
В некий странный момент она сделала то, что уже некоторое время
собиралась сделать: написала в Коннектикут на одну из ферм и попросила
семена лесной земляники, чтобы посадить во дворе перед домом. "Fraises de
boi" всегда была любимым десертом Фионы.
Шон регулярно справлялся у Фрэнка о делах Джерри. Однако в больницу
они с Энджелой больше не ходили.
Первого сентября Энджела заметила, что у нее начала увеличиваться
грудь. Кроме того, она обнаружила, что прибавила пару фунтов.
Доктор Спэрлинг, предпочитавший не рисковать, составил график
контрольных визитов Энджелы к нему: раз в две недели. Со своего второго
визита она вернулась с набором ярких разноцветных витаминов и минеральных
пилюль, которые выстроила в ряд на кухонном подоконнике.
- Похоже, у кого-то серьезные намерения, - хохотнул Шон, увидев это.
Энджела показала ему список имен.
- Может быть, больше подойдет что-нибудь кельтское, вроде Маэве или
Мирдина? - задумалась она. - Учитывая обстоятельства.
Шон хмыкнул.
- Никто не будет знать, как это пишется или произносится.
И они решили назвать ребенка Кристофером, если будет мальчик, и Люси,
если родится девочка.
Вечером Энджела позвонила Иви, сообщить, что выбор сделан. Мать, в
общем, одобрила имена ("А нельзя ли куда-нибудь втиснуть Брэндон?"), а
потом взялась забивать Энджеле голову детальным описанием зелено-белых
обоев, которые клеила в комнате для гостей.
- Рисунок такой: папоротник и решеточка, - оживленно говорила она. -
Великолепно подходит к белой плетеной мебели. Ты просто влюбишься. - И
потом, после введения в тему: - Разве плохо было бы, если бы вы с Шоном
опять смогли провести Рождество у меня, как в прошлом году?
Энджела считала, что вряд ли это возможно. Но ответила уклончиво,
оставляя себе возможность выбора. В глубине души она считала, что к тому
времени они с Шоном только обрадуются возможности передохнуть.
Они начали монтаж фильма.
Джек Вейнтрауб пытался убедить их пользоваться монтажной в Бостоне.
Но они были к этому готовы. Шон настаивал на том, что им с Энджелой лучше
работается дома. Подумаешь, шесть роликов шестнадцатимиллиметровой пленки.
Вполне терпимо. Вдобавок, все оборудование было в наличии: "Мувиола",
прозрачная лента для склейки хвостов, монтажный столик, коробки для
хранения пленки. Дома Шон был на знакомой территории. Он напомнил
Вейнтраубу, что все свои предыдущие фильмы они монтировали дома. В
качестве последнего аргумента Вейнтрауб выдвинул предложение использовать
новую монтажную машину. Шон, улыбаясь, отклонил его. Он был равнодушен к
горизонталкам и держался своей старой, привычной "Мувиолы". Вейнтрауб
отступился. Неохотно.
- Хитрый старый лис, - сказал Шон. Он знал подлинные причины, по
которым Вейнтрауб хотел, чтобы монтаж делали в Бостоне. Там, несомненно,
начались бы частые появления "мимоходом" с "полезными" предложениями.
Вейнтрауб был третьим лишним. Домашний монтаж гарантировал минимальное
вмешательство - по крайней мере, на начальных стадиях.
Итак, шесть недель они жили отшельниками в мелькании воспоминаний об
Ирландии. Они причесали метраж и отобрали те куски, которые лучше всего
передавали сюжетную линию. Их они связали воедино, перематывая и
надписывая неиспользованные концы на случай, если те понадобятся позже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30