Все ведь зависит от прилива.
— А в чем дело?
— В островной гавани. В нее можно войти только вместе с приливом, так как там полно рифов. Остров ими просто окружен.
— Понятно... скажи-ка вот что: сколько там может находиться народу? Одновременно?
Услышав вопрос, Пэндлбери внезапно ожил и резко повернулся ко мне.
— Человек сорок-пятьдесят, но думаю, что вы не отдаете себе отчета в действительном положении дел. Ведь они являются именно теми, кем себя представляют. Дзен-буддисты. Ведут крайне замкнутую, затворническую жизнь, несмотря на военную подготовку, — в общем, все, как в древние времена. Их кредо является уверенность, что мужчина в любое время должен быть готов ко всяким неожиданностям.
— Чертовски обаятельная мирная философия, да? И им она, похоже, нравится.
— Это обычная для жителя западного мира ошибка. Вы не так смотрите на вещи, как они. Поэтому не способны понять основные догматы их философии. В том, чтобы воевать за добро и высшие идеалы, нет ничего дурного или зазорного. Например, в Японии большинство самураев были дзенскими монахами. Путь дзен — это путь воина.
— Коммунистически-буддистские монахи, — сказал я. — Новейшая разновидность.
— Даже католические священники в некоторых южноамериканских странах принимают участие в народно-освободительной борьбе. — Казалось, он читает лекцию в институте. — Доминиканцы, например, являются марксистами в большей степени, чем сами марксисты. Разве не так?
— Ну хорошо, — кивнул я. — Все это замечательно, только меня тошнит и от вашей философии, и от вас всех, вместе взятых. Но как вы-то оказались в их компании? Каким ветром вас туда занесло? Трудно поверить, что их стиль жизни пришелся вам по вкусу.
— С мастером Чен-Куеном я встретился давным-давно, когда он учился в Лондонском экономическом колледже. Я в то время изучал изящные искусства и дзен, занимался у одного старого японского учителя, проживавшего в те годы в Лондоне. Он и познакомил меня с Чен-Куеном, который очень помог мне впоследствии. Я написал несколько книг и приобрел некоторую репутацию в данном вопросе.
— А затем он на какое-то время исчез, а когда появился снова, предложил собственное шоу в Сидбери...
— Откуда вы знаете? — Он казался удивленным, но ответа дожидаться не стал, а продолжил: — Вся беда в моей слабости. — В этом прозвучала настоящая патетика. — Мои убеждения крайне поверхностны. Правда, мне не особо нравились кое-какие вещи, в которые меня втягивали, но к тому времени было уже слишком поздно. Мне приходилось выполнять их приказы.
— Чем же они тебя так сильно удерживали? Какой кусок дерьма висел над твоей головой? Молоденькие мальчики или подглядывание в общественных уборных?
Похоже, я был непростительно жесток, потому что Пэндлбери съежился, словно от удара, и погрузился в молчание. Видимо, я чересчур близко подкрался к истине.
* * *
Через Бриджуотер в Тонтон, сквозь узкий освещенный туннель, со сгустившейся на обоих концах тьмой. Я гнал машину, погрузившись в собственные мысли так, словно Пэндлббри вовсе не существовало.
Я снова и снова прокручивал воспоминания, начиная с Тай Сона и первой встречи с Сен-Клером, Чен-Куеном и Мадам Ню, — все всплывало в памяти в мельчайших деталях, намного отчетливее, чем события нескольких последних дней.
Затем — Хелен. С некоторым стыдом я понял, что не очень много думал о ней. Даже не поинтересовался у Чен-Куена, зачем она ему... разве в качестве дополнительного средства нажима на брата.
И что с самим Сен-Клером? Отправили ли его дальше по цепочке, или же он все еще находился на острове? Тогда до меня впервые за все время дошло, что если он сейчас в море, то освободить его нет ни малейшей возможности.
* * *
Казалось, рассвет никогда не настанет. Разгорался он долго — серый и скучный, посеребренная темнота, да еще ливень хлестал такой непроницаемой стеной, что, когда мы мчались через Бидефорд, а затем по прибрежной дороге к Хартленд-Пойнт, видимость стала настолько дерьмовой, что острова Ландли было просто не разглядеть.
Довольно приличный отрезок времени Пэндлбери насупясь молчал. В сером свете рассвета лицо его казалось маской смерти, на которой застыло выражение полного отчаяния, которое при иных обстоятельствах вызвало бы у меня сочувствие. Он далеко забрался в болото, оно, возможно, накрыло его с головой, и все-таки я постоянно напоминал себе, что он готов был стать одним из моих палачей. В пять часов утра на побережье Дэвона, с бьющим с Атлантики ливнем, ничто не располагало к жалости.
Я обнаружил знак, указывающий направление на Коннорс-Куэй, повернул на узкую, извилистую дорожку, обсаженную по обочине столь густыми и высокими кустами, что ни сквозь них, ни поверх них ничего нельзя было разглядеть. Затем припарковался на обочине и выключил двигатель. Открыв окно, стал вдыхать холодный свежий утренний воздух.
Первым заговорил Пэндлбери. Голос его был хмур, как и утро.
— Мистер Джексон, вам известно китайское выражение ву?
Я кивнул:
— На нем построена вся дзенская философия. Грубый перевод означает: полная смена своего мировоззрения.
Пэндлбери добавил:
— Или же внутреннего восприятия, если угодно. То же, что японцы называют сатори.
— И что дальше?
— Сидя в машине, в полной прострации, не имея возможности ничем заняться, а только думать, я догадался — с большим трудом, надо заметить, — что все эти годы я ошибался. Эти люди несут зло, частью которого стал я сам.
— Несколько поздновато.
— Возможно. — Он смутно улыбнулся. — Зато теперь я могу предложить вам свою помощь.
— Я на это надеялся, хотя вполне понял бы отказ.
Больше всего в нем поражал его голос. Мрачный, серьезный и крайне спокойный, совершенно непохожий на тот, актерский, которым он обращался в конце службы к аудитории. Что не означало, разумеется, перемены моего к нему отношения. Тем не менее я сказал:
— В общем, так: обрисуйте мне положение в Коннорс-Куэй.
— Много лет назад из Коннорс-Куэй на остров ходил паром. Перевозил каменные плиты, так что Причал там добротный. Но с начала века вся эта местность превратилась в помойку. И сейчас ее откупили. Монахи. Это их частная собственность.
— Они там живут?
— Нет, во всей местности остался всего один обитаемый дом. В свое время там находилась деревенская гостиница. А живет в ней Даво.
— Это еще кто?
— Крайне неприятный субъект, которого монахи наняли присматривать за тем, что творится на материке. Мне кажется, он венгерский беженец. Приехал в Англию после восстания пятьдесят шестого года. Возит на остров продукты на своем баркасе и наблюдает за тем, чтобы возле его дома не шлялись нежелательные незнакомцы.
— Телефон там есть?
— В пабе — да, но на остров позвонить невозможно.
— Ничего, — сказал я. — Лиха беда начало. Давайте нанесем этому Даво платный визит.
Заведя «альфу», я пустил ее по извилистой тропинке, которая в конце концов привела меня к огромным запертым воротам. Продвижение на этом закончилось. Огромный плакат возвещал: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ — ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ», а другая гласила: «ЗЛЫЕ СОБАКИ СПУЩЕНЫ С ПОВОДКОВ». Тут же покоились массивные цепи с огромными висячими замками.
— Отсюда еще четверть мили, — сказал Пэндлбери. — Придется идти.
— Похоже на то. А как же собаки?
— Болтовня. Их на самом деле не существует, но любопытные стараются держаться подальше.
В конце концов я решил ему довериться, потому что Пэндлбери шел со мной. Перебравшись через ограду, мы стали спускаться по старой заезженной дороге, приведшей нас к высокому кустарнику, который несколько смягчил порывистый ветер, приносимый вместе с дождем с моря.
Какое-то время Пэндлбери молчал, а затем вдруг схватил меня за руку:
— Вон с того пригорка вы все увидите.
Следующие, на сей раз распахнутые — ворота и перед нами распростерлась уходящая вниз долина с бухтой. Полдюжины полуразвалившихся домов и старый паб со струящимся из каминной трубы дымом. За ним прямо в море выдавался длинный причал — отрезок пути на проржавевших подпорках. В самом его конце был принайтован баркас, но нигде я не увидел ни одного человека. Даже на баркасе, хотя с такого расстояния, да еще в тумане, было легко ошибиться.
— Примерно в ста ярдах влево — небольшая речушка, — сказал Пэндлбери. — Она протекает рядом с задним крыльцом паба. Этим путем можно подойти незамеченными.
Предложение показалось мне разумным, поэтому я последовал за Пэндлбери вниз. Он постоянно оступался, припадал, тяжело дышал, особенно когда забрался в глубокую канаву и стал пробираться вниз по речушке.
Лицо его взмокло, но не только от хлещущего дождя. Я заметил это, когда мы вскарабкались по обрывистому берегу и присели возле полуразрушенной сланцевой стены позади паба. Во внутренний двор выходила задняя дверь, четыре окна на первом этаже и бельэтаже слепо всматривались в утреннюю смурь — дымок из очага был единственным признаком жизни.
По стене я пробрался за угол и выглянул из-за поворота. По причалу к дому направлялся человек, перебросив через плечо рюкзак. На ногах — тяжелые башмаки, на плечах — штормовка, на голове — полотняная шапка. Лица я не разглядел, потому что голову он прятал от дождя.
Пэндлбери сказал:
— Это Даво. Видимо, возвращается с острова.
— Хорошо, — сказал я. — Нужно поспеть в дом до его прихода.
Мы проскользнули в небольшую дверцу в стене, прошли через двор и толкнули заднюю дверь. Заперто. Выглядела она так, словно не отпиралась черт знает сколько времени. К этому моменту стало ясно, что открыть ее мы не успеем, потому что послышался голос Даво: сильный, громкий и не лишенный приятности. Он пел медленную, печальную песню, хорошо подходившую к ненастью, явно не английскую, хотя была она венгерской или нет, я сказать затруднялся.
— Позволим ему войти, затем обойдем дом, и вы постучитесь в дверь, — сказал я Пэндлбери. — Затем отойдете в сторону и не будете мне мешать.
Лицо его несколько осунулось, но он даже не попытался спорить. Когда дверь грохнула, мы отправились вдоль стены к парадному входу в лачугу.
Над дверью все еще качался деревянный щит — цвета на нем ярко выделялись в серятине утра. В основном алый и черный, подчеркивающие основную мысль. На троне, среди трупов, восседала сама смерть: череп под короной, с плеч спадает горностаевая мантия. И название: «Смерть королям».
Я кивнул явно встревоженному Пэндлбери. Глубоко вздохнув, он отправился к дверям. Я — за ним, стараясь держаться как можно ближе к земле, ниже уровня окон. Пэндлбери неуверенно взглянул на меня и постучался.
Внутри что-то зашебуршало, и затем дверь осторожно приоткрылась.
Пэндлбери выдавил улыбку.
— Доброе утро, Даво.
Послышалось фырканье — по-видимому, выражение недоумения, — а за ним ответ:
— Вы? Что-то я не понимаю...
На сей раз боги оказались ко мне милостивы, потому что венгр вышел за дверь — в его правой руке безжизненно висел «люгер». Он моментально почуял мое присутствие, начал поворачиваться — тогда я врезал ему ботинком в живот. Затем для профилактики хорошенько дал коленом по лицу и уложил на спину.
Вытащил из обмякшей руки «люгер» и сунул его в карман. Пэндлбери смотрел на меня с каким-то суеверным страхом.
— Вы никогда ничего не делаете наполовину, мистер Джексон.
— Для этого у меня нет причин, — ответил я. — Давайте-ка втащим его в дом.
* * *
Самым запоминающимся в Даво было его лицо. Живой Иуда Искариот: один глаз убегал к переносью, рот напоминал бритвенный разрез. Лицо ожившей средневековой горгульи.
Мы усадили его в деревянное кресло возле стола из сосновых досок, и я приказал Пэндлбери найти мне какую-нибудь веревку или что-нибудь в этом духе. Он побрел в кухню и вернулся с бельевым шнуром. Я связал венгру руки за креслом, затем сел напротив и стал ждать, пока тот не очнется.
Видимо, когда-то в гостинице это был главный зал. Пол покрыт отполированными камнями, низкий потолок поддерживали тяжелые дубовые, потемневшие от времени балки, а каменный камин оказался столь велик, что в нем, по-видимому, можно было зажарить целиком тушу огромного быка.
В нем горел костер из плавника — в зале было тепло и уютно после собачьей погоды снаружи, но самым интересным оказалась бутылка «Белой лошади», возвышавшаяся посреди остатков ночной трапезы.
Я плеснул себе немного в относительно чистую чашку, передал бутылку Пэндлбери, а сам отошел к окну. На подоконнике стоял телефон — значит, Пэндлбери не соврал. Глотнув виски, я услышал за спиной стон Даво.
Выглядел он ахово, поэтому я прошел в кухню, набрал в кастрюлю холодной воды и плеснул ею ему в лицо. Радостно было видеть, что он моментально очнулся и, выпрямившись, начал сыпать проклятиями.
Тыльной стороной ладони я врезал ему по губам, Так, профилактика, чтобы понимал, с кем имеет дело. Это заставило венгра замолчать.
— Так-то оно лучше, — сказал я весело.
Он смотрел на меня исподлобья.
— А теперь начинаем утро вопросов и ответов. Ты только что отвез группу, в которой были Чен-Куен и молодая цветная женщина, на Скерри. Правильно?
Косой глаз бешено завращался и наконец остановился на Пэндлбери.
— Считай себя покойником.
Я снова стукнул его, но на сей раз несколько сильнее.
— Я, кажется, задал вопрос...
Он плюнул мне в лицо — ощущение вряд ли можно назвать приятным, и потому его действие пробудило во мне самые дурные наклонности. В камине лежала трехфутовая железная кочерга. Взяв железяку, я швырнул ее в огонь и сказал:
— За последние три дня меня постоянно били, накачивали наркотиками, совали в психушки, обвиняли опасным сумасшедшим. Так что забудем об этих скучных подробностях — покушения на мою жизнь стали обыденным делом. Но самое главное: мое терпение иссякло. Знай, дружок, что учился я в школе с жесткой дисциплиной. Настолько жесткой, что даже можно сказать — жестокой. Ты себе представить не можешь. Теперь я пойду умоюсь и выпью еще немного. Затем снова попытаюсь с тобой поговорить. Кочерга к тому времени раскалится докрасна. Подумай об этом.
Пэндлбери был близок к обмороку, а глаза Даво, казалось, сейчас выскочат из орбит. Он попытался разорвать веревку. Я зашел в кухню, плеснул в лицо холодной водой, снова появился в зале и налил очередную порцию виски. Не торопясь прополоскал им рот, скорее для эффекта, чем в удовольствие, потому что в такое время не особо хочется пить, пусть даже очень хорошее виски.
Поставив чашку, я спокойно сказал:
— Так, начнем сначала. Ты только что отвез группу, в которой были Чен-Куен и молодая цветная женщина, на Скерри. Правильно?
Он напрягся изо всех сил, лицо его перекосилось, веревка натянулась, и внезапно стул опрокинулся. Наверное, это было очень больно, потому что упал он на руки, скрученные за спиной. Подойдя к камину, я вытащил кочергу и стал рассматривать побелевший кончик. Он полыхал. Несколько секунд я постоял над венгром, а затем быстро коснулся раскаленным железом спинки стула. Дерево моментально вспыхнуло, краска пошла пузырями, в ноздри ударил запах горелого.
Даво был, конечно, парнем ничего, но ничего — оно и есть ничего. Он испустил такой вопль, что стекла задребезжали:
— Да, да, правильно!
— Генерал Сен-Клер, он на острове? — Венгр нахмурился, и в лице промелькнули страх и непонимание. — Большой мужчина, негр — такого ни с кем не перепутаешь.
Дано тут же закивал. Лицо прояснилось.
— Да, он приехал позапрошлой ночью.
Облегчение оказалось фантастическим — я невольно опустил вниз раскаленную кочергу, и она коснулась моментально вспыхнувшей штормовки.
— Правда, правда! — закричал венгр. — Клянусь!
Я решил не упускать преимущества.
— Хорошо, верю. Теперь скажи: что они сейчас делают?
— Собираются отплывать.
— Отплывать? — встрял Пэндлбери. — Кто собирается отплывать?
— Все, — ответил Даво. — Мне приказано здесь все прибрать, а затем вернуться на остров. Мы должны сняться до четверти десятого. «Леопард» готовится к отплытию.
Я взглянул на Пэндлбери, который кивнул:
— "Леопард" — шестидесятифутовая океанская яхта с мотором. Зарегистрирована в Панаме.
Я снова повернулся к Даво:
— Сколько она может проплыть?
— С полными баками на крейсерской скорости в двадцать узлов — две тысячи сто миль. Она может делать тридцать.
Что означало: дело табак.
— Ты сказал, что времени до четверти десятого. Почему?
— Потом начинается отлив, — сказал венгр устало. — Яхте ни за что будет не перебраться через рифы. Обычно это было преимуществом: проход по фарватеру шириной в тридцать футов.
Я швырнул кочергу обратно в огонь, подозвал Пэндлбери, и мы подняли кресло. Не отвязывая, впрочем, хозяина.
Пэндлбери сказал:
— Что вы собираетесь делать? Остановить их невозможно. Слишком поздно.
— Присматривайте за этим, — сказал я и прошел к стоящему на подоконнике телефону.
Он, по-видимому, сидел возле телефона, грызя ногти, потому что стоило звонку разочек крякнуть, как он моментально схватил трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17