Затем он пошарил за пазухой и вынул предмет, который я принял за
бурский кисет для табака, сделанный из шкуры сабельной антилопы. Он был
крепко завязан кожаным ремешком, который мы называем "римпи". Умирающий
попытался развязать его, но не смог. Он передал его мне. "Развяжите это",
- сказал он. Я повиновался и вынул клочок рваного пожелтевшего полотна, на
котором что-то было написано буквами цвета ржавчины. Внутри находилась
бумага.
Он продолжал говорить очень тихо, так как силы его слабели:
"На бумаге написано то же самое, что и на обрывке материи. Я потратил
многие годы, чтобы все это разобрать. Слушайте! Мой предок, политический
эмигрант из Лиссабона, был одним из первых португальцев, высадившихся на
этих берегах. Он написал этот документ, умирая среди тех гор, на которые
ни до этого, ни после не ступала нога белого человека. Его звали Хозе да
Сильвестра, и жил он триста лет назад. Раб, который ожидал его по эту
сторону гор, нашел его труп и принес записку домой, в Делагоа. С тех пор
она хранилась в семье, но никто не пытался ее прочесть, пока наконец мне
не удалось это сделать самому. Это стоило мне жизни, но другому может
помочь достичь успеха и стать самым богатым человеком в мире - да, самым
богатым в мире! Только не отдавайте эту бумагу никому, отправляйтесь туда
сами!"
Затем он снова начал бредить, и час спустя все было кончено.
Мир его праху! Он умер спокойно, и я похоронил его глубоко и положил
валуны на могилу, поэтому не думаю, чтобы шакалам удалось вырыть его труп.
А потом я оттуда уехал.
- А что же сталось с документом? - спросил сэр Генри, слушавший меня
с большим интересом.
- Да, да, что же было написано в этом документе? - добавил капитан
Гуд.
- Хорошо, господа, если хотите, я расскажу вам и это. Я еще никому
его не показывал, а пьяный старый португальский торговец, который перевел
мне этот документ, забыл его содержание на следующее же утро.
Подлинный кусок материи у меня дома, в Дурбане, вместе с переводом
бедного дона Хозе, но у меня в записной книжке есть английский перевод и
копия карты, если это вообще можно назвать картой. Вот она. А теперь
слушайте: "Я, Хозе да Сильвестра, умирая от голода в маленькой пещере, где
нет снега, на северном склоне вершины ближайшей к югу горы, одной из двух,
которые я назвал Грудью Царицы Савской [царица Савская - царица Савы -
страны, по предположению, находившейся в Южной Аравии и всегда
управляющейся женщинами; одна из многочисленных возлюбленных царя
Соломона], пишу это собственной кровью в год 1590-й, обломком кости на
клочке моей одежды. Если мой раб найдет эту записку, когда он придет сюда,
и принесет ее в Делагоа, пусть мой друг (имя неразборчиво) даст знать
королю о том, что здесь написано, чтобы он мог послать сюда армию. Если
она преодолеет пустыню и горы и сможет победить отважных кукуанов и их
дьявольское колдовство, для чего следует взять с собой много
священнослужителей, то он станет богатейшим королем со времен Соломона. Я
видел собственными глазами несметное число алмазов в сокровищнице
Соломона, за Белой Смертью, но из-за вероломства Гагулы, охотницы за
колдунами, я ничего не смог унести и едва спас свою жизнь. Пусть тот, кто
пойдет туда, следует по пути, указанному на карте, и восходит по снегам,
лежащим на левой Груди Царицы Савской, пока не дойдет до самой ее вершины.
На северном ее склоне начинается Великая Дорога, проложенная Соломоном,
откуда три дня пути до королевских владений. Пусть он убьет Гагулу.
Молитесь о моей душе. Прощайте. Хозе да Сильвестра".
Когда я окончил чтение документа и показал копию карты, начерченной
слабеющей рукой старого португальца - его собственной кровью вместо
чернил, - наступило глубокое молчание. Мои слушатели были поражены.
- Да, - сказал наконец капитан Гуд, - я дважды объехал вокруг света и
был во многих местах, но пусть меня повесят, если мне когда-либо
приходилось слышать или читать этакую историю.
- Да, это странная история, мистер Квотермейн, - прибавил в свою
очередь сэр Генри. - Надеюсь, вы не подшучиваете над нами? Я знаю, что это
иногда считается позволительным по отношению к новичкам.
- Если вы так думаете, сэр Генри, тогда лучше покончим с этим, -
сказал я очень раздраженно, кладя бумагу в карман и поднимаясь, чтобы
уйти. - Я не люблю, чтобы меня принимали за одного из этих болванов,
которые считают остроумным врать и постоянно хвастаются перед приезжими
необычайными охотничьими приключениями, которых на самом деле никогда не
было.
Сэр Генри успокаивающим жестом положил свою большую руку мне на
плечо.
- Сядьте, мистер Квотермейн, - сказал он, - и извините меня. Я
прекрасно понимаю, что вы не хотите нас обманывать, но согласитесь, что
ваш рассказ был настолько необычен, что нет ничего удивительного, что я
мог усомниться в его правдивости.
- Вы увидите подлинную карту и документ, когда мы приедем в Дурбан, -
сказал я, несколько успокоившись. Действительно, когда я задумался над
своим рассказом, я понял, что сэр Генри совершенно прав. - Но я еще ничего
не сказал о вашем брате. Я знал его слугу Джима, который отправился в
путешествие вместе с ним. Это был очень умный туземец, родом из Бечуаны, и
хороший охотник. Я видел Джима в то утро, когда мистер Невилль готовился к
отъезду. Он стоял у моего фургона и резал табак для трубки.
"Джим, - сказал я, - куда это вы отправляетесь? За слонами?"
"Нет, баас [господин], - отвечал он, - мы идем на поиски чего-то
более ценного, чем слоновая кость".
"А что же это может быть? - спросил я из любопытства. - Золото?"
- Нет, баас, нечто более ценное, чем золото". - И он усмехнулся.
Я более не задавал вопросов, потому что не желал показаться
любопытным и тем самым уронить свое достоинство. Однако его слова сильно
меня заинтересовали.
Вдруг Джим перестал резать табак.
"Баас", - сказал он.
Я сделал вид, что не слышу.
"Баас", - повторил он.
"Да, дружище, в чем дело?" - отозвался я.
"Баас, мы отправляемся за алмазами".
"За алмазами? Послушай, тогда вы совсем не туда едете, - вам же нужно
ехать в сторону россыпей".
"Баас, ты слышал когда-нибудь о Сулеймановых горах?"
"Да!"
"Ты слышал когда-нибудь, что там есть алмазы?"
"Я слышал какую-то дурацкую болтовню об этом, Джим".
"Это не болтовня, баас. Я когда-то знал женщину, которая пришла
оттуда со своим ребенком и добралась до Наталя. Она сама рассказывала мне
об этом. Теперь она уже умерла".
"Твой хозяин пойдет на корм хищным птицам, Джим, если он не откажется
от намерения добраться до страны Сулеймана. Да и ты тоже, если только они
найдут какую-нибудь поживу в твоем никчемном старом скелете", - сказал я.
Он усмехнулся:
"Может быть, баас. Но человек должен умереть. А мне самому хотелось
бы попытать счастья в новом месте. К тому же здесь скоро перебьют всех
слонов".
"Вот что, дружище! - сказал я. - Подожди-ка, пока "бледнолицый
старик" [имеется в виду смерть] не схватит тебя за твою желтую глотку,
тогда мы послушаем, какую ты запоешь песенку".
Полчаса спустя я увидел, что фургон Невилля двинулся в путь. Вдруг
Джим повернул обратно и подбежал ко мне.
"Послушай, баас, - сказал он, - я не хочу уезжать, не попрощавшись с
тобой, потому что, пожалуй, ты прав: мы никогда обратно не вернемся".
"Так твой хозяин действительно собрался в Сулеймановы горы, Джим, или
ты лжешь?"
"Нет, - отвечал Джим, - это действительно так. Он сказал, что ему
необходимо во что бы то ни стало попытаться составить себе состояние, -
так почему бы ему не попытаться разбогатеть на алмазах?"
"Подожди-ка немножко, Джим, - сказал я, - ты возьмешь записку для
своего хозяина, но обещай мне отдать ее только тогда, когда вы достигнете
Айнайти" (это было на расстоянии около ста миль).
"Хорошо", - ответил он.
Я взял клочок бумаги и написал на нем: "Пусть тот, кто пойдет туда...
восходит по снегам, лежащим на левой груди Царицы Савской, пока не дойдет
до самой ее вершины. На северном ее склоне начинается Великая Дорога,
проложенная Соломоном".
"Так вот, Джим, - сказал я, - когда ты отдашь эту записку своему
хозяину, скажи ему, что нужно точно придерживаться этого совета. Помни,
что ты не должен сейчас отдавать ему эту бумажку, потому что я не хочу,
чтобы он повернул обратно и стал задавать мне вопросы, на которые у меня
нет желания отвечать. А теперь иди, лентяй, - фургона уже почти не видно".
Джим взял записку и побежал догонять фургон. Вот и все, что мне
известно о вашем брате, сэр Генри. Но я очень боюсь, что...
- Мистер Квотермейн, - прервал меня сэр Генри, - я отправляюсь на
поиски моего брата. Я пройду по его пути до Сулеймановых гор, а если
потребуется, то и дальше. Я буду идти, пока не найду его или не узнаю, что
он погиб. Вы пойдете со мной?
Мне кажется, я уже говорил, что я осторожный человек и, кроме того,
человек тихий и скромный, и меня ошеломило и испугало это предложение. Мне
казалось, что отправиться в подобное путешествие - значит пойти на верную
смерть. Кроме того, уж не говоря обо всем прочем, я должен помогать сыну и
поэтому не могу позволить себе так скоро умереть.
- Нет, благодарю вас, сэр Генри, я предпочел бы отказаться от вашего
предложения, - ответил я. - Я слишком стар для того, чтобы принимать
участие в сумасбродных затеях подобного рода, которые несомненно окончатся
для нас так же, как для моего бедного друга Сильвестра. У меня есть сын,
который нуждается в моей поддержке, и я не имею права рисковать своей
жизнью.
Сэр Генри и капитан Гуд казались очень разочарованными.
- Мистер Квотермейн, - сказал сэр Генри, - я состоятельный человек и
от своего намерения не откажусь. За свои услуги вы можете потребовать
любое вознаграждение. Эта сумма будет вам уплачена до нашего отъезда.
Одновременно с этим, на случай нашей гибели, я приму меры, чтобы ваш сын
был соответствующим образом обеспечен. Из сказанного мною вы поймете,
насколько необходимым я считаю ваше участие. Если же нам посчастливится
добраться до Сулеймановых копей и найти алмазы, вы поделите их поровну с
Гудом. Мне они не нужны. Я сильно сомневаюсь в том, что нам удастся туда
добраться, так как надежды на это нет почти никакой. Но я не сомневаюсь в
том, что в пути мы сможем добыть слоновую кость, и вы поступите с нею
таким же образом. Вы можете поставить мне свои условия, мистер Квотермейн.
Кроме того, я, конечно, оплачу все расходы.
- Сэр Генри, - сказал я, - я никогда не получал более щедрого
предложения, и бедному охотнику и торговцу следует о нем поразмыслить. Но
мне еще не приходилось иметь дело с таким крупным предприятием. Мне нужно
время, чтобы все это обдумать. Во всяком случае, я дам вам ответ до нашего
прибытия в Дурбан.
- Прекрасно, - ответил сэр Генри.
Затем я пожелал им доброй ночи и ушел к себе.
В эту ночь мне снились бедный, давно умерший Сильвестр и алмазы.

3. АМБОПА ПОСТУПАЕТ К НАМ В УСЛУЖЕНИЕ
Чтобы добраться морем от Кейптауна до Дурбана, нужно затратить четыре
- пять дней: это зависит от состояния погоды и скорости хода судна. В
Ист-Лондоне [Ист-Лондон - порт в Южной Африке, на берегу Индийского
океана] постройка порта еще не закончена, несмотря на то, что на него уже
ухлопали целую кучу денег. Поэтому, вместо того, чтобы причаливать к
пристани в прекрасно оборудованном порту, о котором давно прожужжали все
уши, пароходы до сих пор бросают якорь далеко от берега. Если море
неспокойно, то бывает, что приходится ждать целые сутки, пока наконец от
берега смогут отойти буксиры с шлюпками за пассажирами и грузом. Но нам, к
счастью, ждать не пришлось. Когда мы подошли к Ист-Лондону, волнение на
море было совсем незначительное, и с берега сразу же отчалили буксиры,
ведя за собой вереницу безобразных плоскодонных шлюпок. С нашего парохода
со всего размаха начали швырять в них тюки с товаром, не обращая внимания
на то, что в них находится: шерсть, фарфор - все летело вниз в одну кучу.
Стоя на палубе, я видел, как вдребезги разбился ящик с четырьмя дюжинами
шампанского и искристое вино брызнуло и запенилось по дну грязной грузовой
шлюпки. Ужасно досадно было смотреть, как бессмысленно пропадает столько
вина! Это быстро сообразили и находившиеся в лодке грузчики-кафры. Они
нашли две случайно уцелевшие бутылки, отбили у них горлышки и выпили все
до дна. Шампанское ударило им в голову, и они сразу же опьянели. Этого
кафры никак не ожидали: в страшном испуге они начали кататься по дну
лодки, крича, что добрый напиток "тагати" - то есть заколдован. Я вступил
с ними в разговор и подтвердил, что они выпили самую страшную отраву
белого человека и должны умереть. В диком ужасе кафры налегли на весла, и
лодка помчалась к берегу. Я уверен, что никогда в жизни они не дотронутся
больше до шампанского.
Всю дорогу в Наталь я думал о предложении сэра Куртиса. Первые дня
два мы не затрагивали этого вопроса, хотя и были все время вместе. Я
рассказывал сэру Генри и Гуду о своих охотничьих приключениях, причем
ничего не выдумывал и не преувеличивал, как это имеют обыкновение делать
охотники. Я считаю, что и не имеет смысла нам, африканским охотникам,
привирать и плести небылицы. У нас бывают такие необыкновенные
приключения, что и без того есть чем поделиться. Впрочем, это к моему
рассказу не относится.
Наконец в один прекрасный январский день - у нас ведь январь самый
жаркий месяц - наш пароход стал подходить к Наталю, и мы пошли вдоль его
живописных берегов, рассчитывая к закату солнца обогнуть Дурбанский мыс.
Этот берег с его красными песчаными холмами и бесконечными просторами
ярко-изумрудной зелени, в которой прячутся краали кафров, удивительно
красив. Набегающие волны, ударяясь о прибрежные скалы, поднимаются ввысь
и, падая, образуют белоснежную полосу пены, которая тянется вдоль всего
берега. Но особенно роскошна природа у самого Дурбана. В течение многих
веков бурные потоки дождей промыли в холмах глубокие ущелья, по которым
текут сверкающие на солнце реки; на фоне густых темно-зеленых зарослей
кустарников, растущих так, как насадил их сам господь, время от времени
виднеются рощи хлебных деревьев и плантации сахарного тростника. Изредка
среди этой пышной зелени вдруг выглядывает белый домик и словно улыбается
безмятежно-спокойному морю, придавая особую законченность и домашний уют
всей этой великолепной панораме.
Я думаю, как бы прекрасен ни был пейзаж, он непременно требует
присутствия человека. Возможно, мне это кажется потому, что уж слишком
долго я прожил в диких и безлюдных местах и потому знаю цену цивилизации,
хотя она вытесняет и зверя и дичь. Райский сад был, конечно, прекрасен и
до появления человека, но я убежден, что он стал еще прекраснее, когда в
нем стала гулять Ева.
Но вернусь к рассказу. Мы немного ошиблись в расчете, и солнце давно
уже село, когда мы бросили якорь неподалеку от Дурбанского мыса и услышали
выстрел, извещающий добрых жителей Дурбана о прибытии почты из Англии.
Ехать на берег было слишком поздно; мы посмотрели, как грузят в
спасательную шлюпку почту, и пошли обедать.
Когда мы снова вышли на палубу, луна уже взошла и ярко освещала море
и берег. Быстро мелькающие огни маяка казались совсем бледными в ее
ослепительном сиянии. С берега доносился пряный, сладкий аромат, который
мне всегда напоминает церковные песнопения и миссионеров. Домики на
Берейской набережной были ярко освещены. С большого брига, стоявшего рядом
с нами, доносились музыка и песни матросов, которые поднимали якорь,
готовясь выйти в море. Была тихая, чудная ночь, одна из тех ночей, которые
бывают в Южной Африке. Как луна окутывала своим серебристым покровом всю
природу, так и эта дивная ночь окутывала покровом мира все живущее на
земле. Даже огромный бульдог, принадлежавший одному из наших пассажиров,
под влиянием этой торжественной тишины и покоя забыл о своем желании
вступить в бой с обезьяной, сидевшей в клетке на полубаке. Он лежал у
входа в каюту и сладко храпел: должно быть, ему снилось, что он прикончил
обезьяну, и поэтому был наверху блаженства.
Мы трое - то есть сэр Генри Куртис, капитан Гуд и я - пошли и сели у
штурвала.
- Ну, мистер Квотермейн, - обратился ко мне сэр Генри после минутного
молчания, - обдумали вы мое предложение?
1 2 3 4 5