Генри Райдер ХАГГАРД
КОПИ ЦАРЯ СОЛОМОНА
Эту необычайную, но правдивую историю,
рассказанную Алланом Квотермейном,
он с чувством глубокой симпатии
посвящает всем прочитавшим ее
мальчикам - большим и маленьким

ПРЕДИСЛОВИЕ
Теперь, когда эта книга напечатана и скоро разойдется по свету, я
ясно вижу ее недостатки как по стилю, так и по содержанию. Касаясь
последнего, я только могу сказать, что она не претендует быть
исчерпывающим отчетом обо всем, что мы видели и сделали. Мне очень
хотелось бы подробнее остановиться на многом, связанном с нашим
путешествием в Страну Кукуанов, о чем я лишь мельком упоминаю, как,
например: рассказать о собранных мною легендах, о кольчугах, которые
спасли нас от смерти в великой битве при Луу, а также о Молчаливых, или
Колоссах, у входа в сталактитовую пещеру. Если бы я дал волю своим
желаниям, я бы рассказал подробнее о различиях, существующих между
зулусским и кукуанским диалектами, над которыми можно серьезно
призадуматься, и посвятил бы несколько страниц флоре и фауне этой
удивительной страны. [Я обнаружил восемь пород антилоп, которых мне
никогда не приходилось встречать, и много разновидностей растений, главным
образом из семейства луковичных. - А.К.] Есть еще одна чрезвычайно
интересная тема, которая была мало затронута в книге. Я имею в виду
великолепную организацию военных сил этой страны, которая, по моему
мнению, значительно превосходит систему, установленную королем Чакой [Чака
- король зулусов, живший в начале XIX века] в Стране Зулусов. Она
обеспечивает более быструю мобилизацию войск и не вызывает необходимости
применять пагубную систему насильственного безбрачия [король Чака запретил
своим воинам вступать в брак; только ветераны могли брать себе жен, и
притом столько, сколько каждый из них убил врагов в битвах]. И, наконец, я
лишь вскользь упомянул о семейных обычаях кукуанов, многие из которых
чрезвычайно любопытны, а также об их искусстве плавки и сварки металлов.
Это искусство они довели до совершенства, прекрасным примером которого
служат их толлы - тяжелые металлические ножи, к которым с удивительным
искусством приварены лезвия из великолепной стали.
Посоветовавшись с сэром Генри Куртисом и капитаном Гудом, я решил
рассказать простым, безыскусственным языком только наши приключения, а обо
всем прочем поговорить как-нибудь в другой раз, если, конечно, это явится
желательным. Я с величайшим удовольствием поделюсь сведениями, которыми
располагаю, со всеми, кто этим заинтересуется.
Теперь осталось лишь попросить читателя извинить меня за мой
неотесанный стиль. В свое оправдание могу лишь сказать, что я больше
привык обращаться с ружьем, чем с пером, и потому не могу претендовать на
великолепные литературные взлеты и пышность стиля, встречающиеся в
романах, которые я иногда люблю почитывать.
Вероятно, эти взлеты и пышность стиля желательны, но, к сожалению, я
совсем не умею ими пользоваться.
На мой взгляд, книги, написанные простым и доходчивым языком,
производят самое сильное впечатление и их легче понять. Впрочем, мне не
совсем удобно высказывать свое мнение по этому поводу. "Острое копье, -
гласит кукуанская пословица, - не нужно точить". На этом основании я
осмеливаюсь надеяться, что правдивый рассказ, каким бы странным он ни был,
не нужно приукрашивать высокопарными словами.
Аллан Квотермейн

1. Я ВСТРЕЧАЮСЬ С СЭРОМ ГЕНРИ КУРТИСОМ
Может показаться странным, что, дожив до пятидесяти пяти лет, я
впервые берусь за перо. Не знаю, что получится из моего рассказа и хватит
ли вообще у меня терпения довести его до конца.
Оглядываясь на прожитую жизнь, я удивляюсь, как много я успел сделать
и как много мне пришлось пережить. Наверно, и жизнь мне кажется такой
длинной оттого, что слишком рано я был предоставлен самому себе. В том
возрасте, когда мальчики еще учатся в школе, я уже вынужден был работать,
торгуя всякой мелочью в старой колонии [имеется в виду Капская колония].
Чем только я не занимался с тех пор! Мне пришлось и торговать, и
охотиться, и работать в копях, и даже воевать. И только восемь месяцев
назад я стал богатым человеком. Теперь я обладаю огромным состоянием - я
еще сам не знаю, насколько оно велико, - но не думаю, что ради этого я
согласился бы вновь пережить последние пятнадцать или шестнадцать месяцев,
даже если бы заранее знал, что все кончится благополучно и я так
разбогатею. Я скромный человек, не люблю крови и насилия, и, откровенно
говоря, мне изрядно надоели приключения. Не знаю, зачем я собираюсь писать
эту книгу: это ведь совсем не по моей части. Да и образованным человеком я
себя не считаю, хоть и очень люблю читать Ветхий завет [Ветхий завет -
большая часть библии, "священной книги" христиан и иудеев] и легенды
Инголдзби [сборник баллад, написанных английским писателем Баргэмом
(1788-1845) под псевдонимом Томаса Инголдзби].
Все же попробую изложить причины, побудившие меня написать эту книгу.
Во-первых, меня просили об этом сэр Генри Куртис и капитан Гуд.
Во-вторых, я сейчас нахожусь у себя в Дурбане, и делать мне все равно
нечего, так как боль в левой ноге снова приковала меня к постели. Я
страдаю от этих болей с тех самых пор, как в меня вцепился этот проклятый
лев; сейчас боли усилились, и я хромаю больше, чем обычно. Вероятно, в
львиных зубах есть какой-то яд, иначе почему же совсем зажившие раны снова
открываются, причем - заметьте! - ежегодно и в то же самое время.
На своем веку я застрелил шестьдесят пять львов, оставшись живым и
невредимым, и не обидно ли, что какой-то шестьдесят шестой изжевал мою
ногу, как кусок табака! Это нарушает естественный ход вещей, а я, помимо
всех прочих соображений, люблю порядок, и мне это очень не нравится.
Кроме того, я хочу, чтобы мой сын Гарри, который сейчас работает в
лондонской больнице, готовясь стать врачом, читая этот рассказ, отвлекся
хотя бы на некоторое время от своих сумасбродств.
Работа в больнице, вероятно, иногда надоедает и начинает казаться
довольно скучной - ведь можно пресытиться даже вскрытием трупов. Во всяком
случае, рассказ мой Гарри скучным не покажется и хоть на денек, другой
внесет немного разнообразия в его жизнь, тем более что я собираюсь
рассказать самую удивительную историю, которая когда-либо случалась с
человеком. Это может показаться странным, так как в ней нет ни одной
женщины, за исключением Фулаты. Впрочем, нет! Есть еще Гагула, хотя я не
знаю, была она женщина или дьявол. Но нужно сказать, что ей было по
крайней мере сто лет, и поэтому как женщина особого интереса она не
представляла, так что в счет идти не может. Во всяком случае, могу с
уверенностью сказать, что во всей этой истории нет ни одной юбки.
Но не пора ли мне впрягаться в ярмо? Почва тут трудная, и мне
кажется, будто я увяз в трясине по самую ось. Однако волы справятся с этим
без особого труда. Сильная упряжка всегда в конце концов вытянет, со
слабыми же волами, конечно, ничего не поделаешь! Итак, я начинаю!
"Я, Аллан Квотермейн из Дурбана, в Натале [Наталь - провинция в
Южно-Африканском Союзе], джентльмен, приношу присягу и заявляю..." - так
начал я свои показания на суде относительно печальной кончины Хивы и
Вентфогеля, но, пожалуй, для книги это не совсем подходящее начало. И
вообще, могу ли я назвать себя джентльменом? Что такое джентльмен? Мне это
не совсем ясно. В своей жизни я имел дело не с одним ниггером... Нет, я
зачеркну это слово, оно мне совсем не по душе! Я знал туземцев, которые
были джентльменами, с чем ты согласишься, Гарри, мой мальчик, прежде чем
прочтешь эту книгу до конца. Знавал я также очень скверных и подлых белых,
которые, однако, джентльменами не были, хоть денег у них было очень много.
Во всяком случае, я родился джентльменом, хоть и был в течение всей жизни
всего-навсего бедным странствующим торговцем и охотником.
Остался ли я джентльменом, не знаю, - судите об этом сами. Богу
известно, что я старался им остаться!
На своем веку мне пришлось убить много людей, однако я никогда не
запятнал свои руки невинной кровью и убивал, только защищаясь.
Всевышний даровал нам жизнь, и я полагаю, что он имел в виду, что мы
будем ее защищать; по крайней мере, я всегда действовал на основании этого
убеждения. И я надеюсь, что, когда пробьет мой смертный час, это мне
простится. Увы! В мире много жестокости и безнравственности! И вот такому
скромному человеку, как я, пришлось принимать участие во многих кровавых
делах. Не знаю, правильно ли я сужу об этом, но я никогда не воровал, хотя
однажды обманом выманил у одного кафра [кафры - устаревшее наименование
юго-восточных африканских народов] стадо скота. И несмотря на то, что он
тоже подложил мне свинью, я до сих пор чувствую угрызения совести.
Итак, с тех пор как я впервые встретил сэра Генри Куртиса и капитана
Гуда, прошло примерно восемнадцать месяцев. Произошло же это следующим
образом. Во время охоты на слонов за Бамангвато [поселок в Земле Бечуанов]
мне с самого начала не повезло, и в довершение всего я схватил сильную
лихорадку. Немного окрепнув, я добрался до Алмазных россыпей, продал всю
слоновую кость вместе с фургоном и волами, рассчитался с охотниками и сел
в почтовую карету, направляющуюся в Кап [сокращенное название Кейптауна].
В Кейптауне я прожил неделю в гостинице, где, кстати сказать, меня здорово
обсчитали, и осмотрел все его достопримечательности. Видел я и
ботанические сады, которые, по моему мнению, приносят стране огромную
пользу, и здание парламента, который, полагаю, никакой пользы не приносит.
В Наталь я решил вернуться на пароходе "Данкелд". Он в это время стоял в
доке в ожидании "Эдинбург Кастла", который должен был прибыть из Англии. Я
оплатил проезд, сел на пароход, и в тот же день пассажиры, направляющиеся
в Наталь, пересели с "Эдинбург Кастла" на "Данкелд". Мы снялись с якоря и
вышли в море.
Среди новых пассажиров на борту нашего парохода два человека сразу же
привлекли мое внимание. Один из них был джентльмен лет тридцати. Я никогда
не встречал человека такого богатырского сложения. У него были соломенного
цвета волосы, густая борода, правильные черты лица и большие, глубоко
сидящие серые глаза. В своей жизни я не видел более красивого человека, и
он чем-то напоминал мне древнего датчанина. Это, конечно, не значит, что я
много знаю о древних датчанах; я знал только одного современного
датчанина, который, кстати сказать, выставил меня на десять фунтов. Я
вспомнил, что однажды где-то видел картину, изображающую несколько таких
господ, которые, мне кажется, очень похожи на белых зулусов. У них в руках
были кубки из рога, и длинные волосы ниспадали им на спину. Смотря на
этого человека, стоявшего у трапа, я подумал, что если бы он немного
отрастил себе волосы, надел стальную кольчугу на свою могучую грудь, взял
бы боевой топор и кубок из рога, то вполне смог бы позировать для этой
картины. И, между прочим, странная вещь (как сказывается происхождение!):
позже я узнал, что в жилах сэра Генри Куртиса - так звали этого высокого
джентльмена - текла датская кровь. [Представление мистера Квотермейна о
древних датчанах кажется несколько туманным. Насколько нам известно, у
датчан были темные волосы. Может быть, он имел в виду саксов. - Прим.
англ. издателя.] Он очень напоминал мне еще кого-то, но кого - я не мог
вспомнить.
Другой человек, который стоял, разговаривая с сэром Генри, был совсем
другого типа. Я сейчас же подумал, что он морской офицер. Не знаю почему,
но морского офицера сразу видно. Мне приходилось с ними ездить на охоту, и
должен сказать, что они всегда оказывались необыкновенно храбрыми и
симпатичными людьми, каких редко можно встретить. Одно в них плохо: уж
очень они любят ругаться.
Несколько раньше я задал вопрос: что такое джентльмен? Теперь я на
него отвечу: это офицер Британского Королевского флота, хотя, конечно, и
среди них иногда встречаются исключения. Я думаю, что широкие морские
просторы и свежие ветры, несущие дыхание господа бога, омывают их сердца и
выдувают скверну из сознания, делая их настоящими людьми. Но вернемся к
рассказу. Я опять оказался прав. Действительно, этот человек был морским
офицером. Безупречно прослужив во флоте ее величества семнадцать лет,
неожиданно и вопреки его желанию он был зачислен в резерв с чином
капитана. Вот что ожидает людей, которые служат королеве [имеется в виду
английская королева Виктория (1819-1901)]. В полном расцвете сил и
способностей, когда они приобретают большой опыт и знания, их выбрасывают
в холодный, неприветливый мир без средств к существованию. Возможно, что
они и примиряются с этим; что же касается меня, я все же предпочитаю
зарабатывать на хлеб охотой. Денег у тебя будет так же мало, но пинков ты
получишь меньше! Его фамилия - я нашел ее в списке пассажиров - была Гуд,
капитан Джон Гуд. Это был коренастый человек лет тридцати, среднего роста,
темноволосый, плотный, довольно оригинальный с виду. Он был чрезвычайно
опрятно одет, тщательно выбрит и всегда носил в правом глазу монокль.
Казалось, что этот монокль врос ему в глаз, так как носил он его без шнура
и вынимал, только чтобы протереть. По простоте души я думал, что он и спит
с ним, но потом узнал, что ошибался. Когда он ложился спать, то клал
монокль в карман брюк вместе со вставными зубами, которых у него было два
прекрасных комплекта, что часто заставляло меня нарушать десятую заповедь
[десятая заповедь предостерегает людей от зависти], так как своими я
похвастаться не могу. Но я забегаю вперед.
Вскоре после того, как мы снялись с якоря, наступил вечер, и погода
неожиданно испортилась. Пронизывающий ветер подул с суши, спустился густой
туман с изморосью, и все пассажиры вынуждены были покинуть палубу. Наше
плоскодонное судно было недостаточно нагружено, и потому его сильно качало
- иногда казалось, что мы вот-вот перевернемся.
Но, к счастью, этого не случилось. Находиться на палубе было
невозможно, и я стоял около машинного отделения, где было очень тепло, и
развлекался тем, что смотрел на кренометр. Стрелка его медленно
раскачивалась взад и вперед, отмечая угол наклона парохода при каждом
крене.
- Ну и кренометр! Он же не выверен! - послышался рядом со мной чей-то
раздраженный голос.
Оглянувшись, я увидел того морского офицера, на которого уже раньше
обратил внимание.
- Разве? Почему вы так думаете?
- Думаю? Тут и думать нечего! Как же, - продолжал он, когда наш
пароход снова восстановил равновесие после очередного крена, - если бы
судно действительно накренилось до того градуса, который показывает эта
штука, - тут он указал на кренометр, - мы бы перевернулись. Но что еще
можно ожидать от капитанов торгового флота! Они чертовски небрежны.
Как раз в этот момент прозвучал обеденный гонг, чему я очень
обрадовался, потому что если офицер Британского флота начинает ругать
капитанов торгового флота, то слушать его невыносимо. Хуже этого только
одно - слушать, как капитан торгового флота выражает свое откровенное
мнение об офицерах Британского флота.
Мы с капитаном Гудом спустились в кают-компанию и там застали сэра
Генри Куртиса уже за столом. Капитан Гуд сел с ним рядом, я же занял место
напротив. Мы с капитаном разговорились об охоте. Он задавал мне много
вопросов, и я старался давать наиболее исчерпывающие ответы. Вскоре
разговор перешел на слонов.
- Ну, сэр, - сказал кто-то из сидевших недалеко от меня, - вам
повезло: если кто-нибудь может толком рассказать вам о слонах, то это
только охотник Квотермейн.
Сэр Генри, который все время молча прислушивался к нашему разговору,
при последних словах заметно вздрогнул.
- Простите меня, сэр, - тихо сказал он низким басом, именно таким,
какой должен был исходить из таких могучих легких, - простите меня, сэр,
вы не Аллан Квотермейн?
Я ответил утвердительно.
Сэр Генри больше ко мне не обращался, но я слышал, как он тихо
произнес про себя: "Какая удача!"
После обеда, когда мы выходили из кают-компании, сэр Генри предложил
мне зайти к нему выкурить трубку.
1 2 3 4 5