ничто в ней не
напоминало меня настоящую, это была совершенно посторонняя женщина, на
которую я теперь взирала с грустью и болью в сердце. Мне захотелось
плакать от стыда за нее, и слезы ручьем потекли из моих глаз.
Одна из маленьких женщин тут же подскочила ко мне и взяла за руку.
- Мамаша Оркис, дорогая, в чем дело? - спросила она участливо.
Но что я могли ей сказать, когда сама ничего толком не понимала?
Маленькие ручки гладили меня, пытаясь успокоить, тоненькие голоса
подбадривали, уговаривая двигаться дальше. Наконец мы добрались до
открытой двери и меня ввели в комнату, которая представляла собой нечто
среднее между будуаром и больничной палатой. Впечатление будуара
усиливалось обилием розовых ковриков, одеял, подушечек, абажуров на лампах
и тюлевых занавесок на окнах. А больничную атмосферу создавали шесть
кроватей-кушеток, разделенных тумбочками и стульями. Кушетки стояли по три
у каждой стены, так что в середине комнаты оставалось свободное
пространство. Там было несколько широких кресел и стол с вазой и красивыми
цветами посередине. В воздухе ощущался легкий, приятный аромат, а
откуда-то доносились приглушенные звуки струнного квартета, наигрывавшего
какую-то сентиментальную мелодию.
Пять из шести кушеток были уже заняты огромными женскими телами,
укрытыми атласными одеялами. Двое из сопровождавших меня маленьких женщин
поспешили к шестой, свободной кушетке, и откинули одеяло.
Лица всех пятерых обитательниц комнаты были обращены ко мне - трое
смотрели доброжелательно, а остальные две - безразлично.
- Привет, Оркис, - приветливо сказала одна из первых. Затем, заметив
печальное выражение моего лица, спросила с участием:
- Что, трудно тебе пришлось?
Я не нашлась, что ответить, и смогла только улыбнуться ей, когда
направлялась к своей кушетке.
Мой "конвой" уже стоял наготове у постели. Общими усилиями они
помогли мне улечься и подложили под голову маленькую подушечку. Все
движения стоили мне изрядного напряжения сил, и я была рада, что наконец
могла отдохнуть. В то время как две маленькие санитарки укрывали меня
одеялом, третья достала чистый носовой платок и осторожно вытерла пот с
моего лица.
- Ну вот, дорогуша, - проговорила она подбадривающим тоном, - вот вы
и дома. Немножко отдохнете и совсем придете в себя. А сейчас постарайтесь
уснуть.
- Что там с ней случилось? - спросила одна из женщин довольно резким
тоном. - Не справилась, что ли?
Маленькая женщина, вытиравшая мне лицо (очевидно, она была старшей
среди обслуживающего персонала), круто повернулась к ней и проговорила:
- К чему этот злой тон, мамаша Хейзел? Разве вы не знаете, что мамаша
Оркис родила четырех здоровеньких девочек? - Не правда ли, дорогая? -
добавила она, обращаясь ко мне. - Просто она немного устала с дороги, вот
и все.
Женщина по имени Хейзел хмыкнула, но больше не проронила ни слова.
Между тем, суета вокруг меня продолжалась. Мне подали чашку с
какой-то жидкостью, похожей на простую воду, но, когда я, пролив немного,
выпила ее, мне стало значительно лучше. Поправив еще раз одеяло и взбив
подушки, моя "свита", наконец, удалилась, оставив меня с глазу на глаз с
остальными громадными женщинами, которые продолжали задумчиво созерцать
меня.
Затянувшееся было молчание прервала молодая женщина, которая первой
приветствовала меня, когда я вошла в палату.
- А где ты провела свой отпуск, Оркис? - спросила она.
- Отпуск? - переспросила я, ничего не понимая.
Все женщины посмотрели на меня с нескрываемым удивлением.
- Понятия не имею, что вы имеете в виду, - сказала я.
Молчание продолжалось.
- Это, должно быть, был очень короткий отпуск, - наконец заметила
одна. - Вот я, например, никогда не забуду свой последний отпуск: меня
послали к морю и дали мне маленький автомобильчик, чтобы я могла ездить,
куда хочу. Все к нам прекрасно относились - нас было всего шесть мамаш,
включая меня. Ты на каком курорте была - у моря или в горах?
Они были очень любопытны, и рано или поздно мне все равно пришлось бы
им что-то сказать. Поэтому я выбрала простейший выход из положения:
- Я абсолютно ничего не помню, - сказала я, - должно быть, у меня
произошла потеря памяти.
Нельзя сказать, чтобы этот ответ был принят доброжелательно.
- А-а, - удовлетворенно сказала та, которую звали Хейзел, - я
чувствовала, что здесь что-то не так. И, наверно, ты даже не припоминаешь,
были ли твои младенцы зачислены в группу А?
- Не глупи, Хейзел, - возразила другая, - если бы ее дети не попали в
группу А, Оркис бы направили в Уайтвитч, а не обратно сюда.
- Когда же это случилось с тобой? - спросила она участливо.
- Я-я... не знаю... Не могу вспомнить ничего, что со мной было до
того, как я пришла в себя в больнице сегодня утром, - сказала я.
- В больнице?! - воскликнула Хейзел.
- Очевидно, она имеет в виду наш Центр. Но хоть нас-то ты помнишь,
Оркис?
- Нет, - ответила я, покачав головой. - Мне очень жаль, но все, что
было со мной до того, как я проснулась в боль... то есть в Центре, так и
не восстановилось в моей памяти.
- Это очень странно, - сказал чей-то недоброжелательный голос. - Но
они-то, по крайней мере, знают об этом?
Одна молодая женщина стала на мою сторону.
- Они наверняка должны знать. Но, собственно, это не имеет никакого
отношения к тому, что ее девочки родились вполне полноценными и достойными
группы А. Но послушай, Оркис...
- Да дайте же ей немного отдохнуть, - вмешалась другая женщина. - Я
сама всегда себя неважно чувствую после возвращения из Центра. Не слушай
ты их, Оркис, а постарайся лучше уснуть; а когда проснешься, все будет
по-другому.
Я с благодарностью последовала ее совету. Все было слишком сложно и
запутанно, чтобы можно было быстро разобраться, да к тому же я
действительно очень устала. Поблагодарив женщину за участие, я с
облегчением откинулась на подушки и закрыла глаза. И, если считать, что во
время галлюцинаций можно спать, то я на самом деле уснула.
В момент пробуждения у меня мелькнула надежда, что мой "мираж"
рассеялся, но, к сожалению, это было не так. Проснувшись окончательно, я
увидела над собой лицо старшей санитарки, которая спросила:
- Ну, дорогая мамаша Оркис, как вы себя чувствуете после сна?
Наверняка намного лучше! Пора бы и съесть чего-нибудь!
В это время к моей постели подошли две маленькие санитарки с большим
подносом в руках. Они поставили его поперек кушетки мне на колени так,
чтобы я могла удобно все доставать. Боже! Никогда раньше я не видела,
чтобы одному человеку предлагали такое обилие пищи в один прием! Сначала
меня буквально затошнило при виде всего этого, но потом какой-то
непонятный физиологический механизм внутри моего огромного тела заставил
меня почувствовать голод, и у меня даже слюнки потекли. Мой мозг, пребывая
в состоянии самоустранения от всего, не переставал удивляться тому, с
какой жадностью я поглотила сначала две или три рыбины, затем целого
цыпленка, несколько кусков мяса, тарелку овощей и десерт из фруктов,
обильно политых взбитыми сливками. Все это я запила литром свежего молока.
Поглядывая по сторонам во время еды, я заметила, что и остальные мамаши не
страдали отсутствием аппетита.
Зато я обратила внимание на то, что они время от времени продолжали с
любопытством поглядывать на меня. Я раздумывала над тем, как мне избежать
дальнейшего "допроса", когда мне пришла в голову мысль, что, будь у меня
какая-нибудь книжка или журнал, я могла бы углубиться в чтение и хоть
как-то, более или менее вежливо, отгородиться от них. Поэтому, когда
санитарки вернулись за подносами, я попросила одну из них дать мне
что-нибудь почитать. Эффект от моей просьбы был потрясающий: санитарки,
убиравшие мой поднос, едва не уронили его, а та, что стояла рядом со мной,
открыла от изумления рот и не закрывала его до тех пор, пока немного не
собралась с мыслями. Она посмотрела на меня сначала подозрительно, а потом
озабоченно.
- Вам опять немного не по себе? - наконец спросила она.
- Наоборот, я чувствую себя вполне здоровой, - ответила я.
- На вашем месте я бы попробовала еще немного поспать, - заботливо
посоветовала она.
- Но мне совсем не хочется спать. Я бы предпочла просто полежать и
почитать что-нибудь.
- Боюсь, вы все-таки еще полностью не оправились после трудных родов,
мамаша. Но ничего - это скоро пройдет, - сказала она, успокаивающе
погладив меня по плечу.
Я чувствовала, что во мне растет раздражение.
- Но что плохого в том, что мне хочется почитать? - решительно
спросила я.
- Ну, успокойтесь, успокойтесь... И кто это где-нибудь слыхал, чтобы
мамаша умела читать?
С этими словами она поправила на мне одеяло и вышла, оставив меня на
растерзание моим пяти соседкам по палате. Хейзел хмыкнула, а остальные
несколько минут хранили молчание.
В этом время я уже достигла стадии, когда начала сомневаться,
действительно ли все происходящее со мной и вокруг меня галлюцинация.
Чувство отстраненности исчезло; во всем чувствовалась какая-то
закономерность - например, следствие всегда вытекало из причины, и мне
думалось, что, если копнуть глубже, то все абсурдное найдет себе
логическое обоснование. Нельзя сказать, чтобы эти мысли способствовали
ощущению душевного равновесия. Даже тот факт, что я поела и чувствовала
себя после еды намного лучше, подтверждал тревожащее меня ощущение
реальности...
- Читать! - внезапно воскликнула Хейзел со злорадством в голосе. -
Может, ты еще скажешь, что умеешь и писать?!
- А почему бы и нет? - возразила я.
Они все внимательно следили за мной, время от времени обмениваясь
многозначительными взглядами.
- Да что же в этом плохого? - спросила я раздраженно. - Разве здесь
предполагается, что женщине не положено уметь читать и писать?
- Оркис, дорогая, - сказала та, что была более других расположена ко
мне, - может быть, тебе следует посоветоваться с врачом?
- Нет, - отрезала я. - Я совершенно здорова. Просто я пытаюсь понять,
что тут происходит. Я прошу дать мне что-нибудь почитать, а вы все
смотрите на меня, как на сумасшедшую. В чем дело?
После неловкой паузы та же женщина проговорила, словно копируя
медсестру:
- Послушай, Оркис, постарайся взять себя в руки. Ну на что мамаше
умение читать и писать? Разве от этого у нее станут рождаться более
здоровые дети?
- В мире существуют и другие интересы, кроме производства потомства,
- заявила я.
Если раньше мои слова вызывали у женщин лишь удивление, то теперь они
были просто потрясены. Даже Хейзел не нашлась, что сказать. Их идиотское
изумление вывело меня из себя, и на какое-то время я перестала смотреть на
все, как бы со стороны.
- Да черт возьми! - воскликнула я. - Что это за чушь? "Мамаша Оркис,
мамаша Оркис" - что это значит, наконец? Где я нахожусь? В сумасшедшем
доме, что ли?
Я со злостью взирала на них, ненавидя их всех и подозревая, что они
находятся в каком-то издевательском сговоре против меня. Не знаю почему,
но в глубине души я была твердо убеждена, что, кем бы я ни была на самом
деле, в любом случае я не была матерью. Я высказала это своим соседкам по
палате и, сама не знаю почему, вдруг разрыдалась.
Вытирая слезы рукавом, я заметила, что четверо из них смотрят на меня
с нескрываемым сочувствием. Кроме Хейзел.
- Я же говорила, что она какая-то странная! - сказала она,
торжествующе глядя на остальных. - У нее не все дома, вот и все.
Та женщина, которая относилась ко мне с большим участием, чем
остальные, снова попыталась меня вразумить.
- Но Оркис, дорогая, конечно же, ты мамаша! Ты мамаша класса А, и у
тебя было четверо родов, включая последние. Ты родила двенадцать
превосходных младенцев - ну, как же ты могли об этом забыть!
Я снова начала плакать. У меня появилось ощущение, будто что-то
пытается пробиться сквозь пробел в моей памяти, но я не могла определить,
что именно, и от этого почувствовала себя ужасно несчастной.
- О, как это все жестоко! - причитала я сквозь слезы. - Почему это не
пройдет и не оставит меня в покое? Должно быть, это какая-то злая шутка,
но я не понимаю ее. Что же случилось со мной?
Некоторое время я лежала с закрытыми глазами, собрав всю свою волю,
чтобы рассеять галлюцинацию. Но она не исчезла. Когда я открыла глаза, они
все еще лежали там, уставившись на меня широко открытыми глазами, словно
красивые глупые куклы.
- Я не могу больше здесь находиться, я должна уйти, - сказала я, с
огромным трудом приняв сидячее положение. Затем я попробовала спустить
ноги с кушетки, но они запутались в атласном одеяле, а мои руки не
дотягивались до них. Это действительно было похоже на кошмарный сон.
- Помогите! Помогите же мне! - молила я. - Доналд, дорогой,
пожалуйста, помоги мне!
И внезапно слово "Доналд" как бы освободило какую-то пружинку у меня
в мозгу. Завеса над моей памятью приподнялась, правда, еще не полностью,
но вполне достаточно для того, чтобы я наконец осознала, кто я на самом
деле.
Я взглянула на остальных - они все еще обескураженно глазели на меня.
Я больше не пыталась подняться, а откинулась на подушку и сказала:
- Хватит меня дурачить - теперь я знаю, кто я.
- Но мамаша Оркис... - начала было одна.
- Довольно, - оборвала я ее. От жалости к себе я вдруг перешла к
какой-то мазохистской жестокости.
- Никакая я не мамаша, - резко сказала я, - я просто женщина, у
которой недолгое время был муж и которая надеялась - только надеялась,
иметь от него детей.
Последовала пауза - довольно странная пауза, как будто то, что я
только что сказала, не произвело на них ровно никакого впечатления.
Наконец та, что была подружелюбней, нарушила молчание и, слегка
наморщив лобик, робко спросила:
- А что такое "муж"?
Я перевела взгляд с одной из них на другую, но ни на одном лице не
заметила и следов понимания. Скорее там можно было обнаружить чисто
детское любопытство. Я почувствовала себя на грани истерики, но тут же
решительно взяла себя в руки. Ну что ж, подумала я, если галлюцинация не
покидает меня, я буду играть в эту игру по ее же правилам, и посмотрим,
что из этого выйдет...
Очень серьезно, но в простейших выражениях, я начала объяснять:
- Муж - это мужчина, с которым женщина сходится...
Однако моя просветительская деятельность не имела успеха. Прослушав
несколько фраз, одна из женщин задала вопрос, который, видимо, требовал
немедленного разъяснения:
- А что такое "мужчина"? - смущенно спросила она.
Пришлось объяснить и это.
После моей лекции в палате воцарилось враждебное молчание. Мне же до
этого не было ровно никакого дела - мой мозг был слишком занят попыткой
прорваться дальше сквозь пелену забвения, но за пределы определенной
преграды дело не шло.
Все же, я теперь точно знала, что меня зовут Джейн. Раньше я была
Джейн Соммерс, но после того, как вышла замуж за Доналда, стала Джейн
Уотерлей. Мне было двадцать четыре года, когда мы поженились, и двадцать
пять, когда Доналд погиб. На этом мои воспоминания заканчивались. Однако я
хорошо помнила все, что было до того. Я помнила моих родителей, друзей,
школу, обучение в медицинском институте и работу во Врейчестерской
больнице. Я хорошо помнила, как увидела Доналда в первый раз, когда его
однажды вечером привезли в больницу с поломанной ногой...
Я даже могла теперь восстановить в памяти, какое лицо должна была бы
увидеть в зеркале, - совсем не похожее на то, что я видела в трюмо,
висевшем в коридоре, а более вытянутое, слегка загорелое, с маленьким
аккуратным ртом, обрамленное естественно вьющимися каштановыми волосами;
глаза должны были быть широко расставлены и несколько серьезны. Вспомнила
я и свое тело - стройное, с длинными ногами и маленькими упругими грудями.
Хорошее тело, на которое я раньше не очень-то обращала внимание, пока
Доналд не научил меня гордиться им...
Я посмотрела на отвратительную гору, прикрытую атласным одеялом,
которая теперь была моим телом, и содрогнулась. Мне хотелось, чтобы Доналд
утешил меня, любил меня и уверил бы меня, что все это лишь сон, который
обязательно кончится. В то же время я была в ужасе от мысли, что он может
увидеть меня такой толстой и неуклюжей.
1 2 3 4 5 6 7