Та старалась его подчинить, сделать
фиктивным и безопасным, дабы общее количество энергии и
информации осталось прежним и не пришлось бы подстраиваться под
непрошенного гостя.
Гомеостаз, всякие там антиэнтропийные силы пытались размыть мое
сознание, спустить его в небытие, словно в канализационную трубу.
Или же накачать в него что-нибудь чужое, смысл существования
скал и минералов, дубов и елей, рептилий и моллюсков, волков и
крыс, большевиков и англо-индийцев, западных и восточных
монголо-татар. Эти силы должны были удержать энтропию на
прежнем уровне и не позволить ей подпрыгнуть после вторжения
нашей эскадры.
Меня прельщали новые точки зрения и новые радости, которые
должны были сделать меня безопасным для нового мира. Вместе с
камнем я погружался в нирвану вечности и нестрадания. Вместе с
растениями я очаровывал насекомых, всасывал солнечное сияние и
раскидывал свои семена, покрывая зеленью жизни пустую землю.
Вместе с волчарами я чувствовал трепещущую кровь добычи и мощь
стаи. Вместе с большевиками я чаял всемирного братства
пролетариев на планете, очищенной от ехидн буржуазии. Вместе с
англо-индийцами я жаждал пробуждения спящей Азии и наказания
неукротимых северных империалистов. Вместе с западными и
восточными татарами я хотел довести своих коней до самых далеких
рек и пасти своих овец на самых сытных пажитях.
Но я убедил себя, что я - не они. Вспомнил слова одного
персидского гебра насчет "фраваша" - есть-де такая человеческая
сердцевинка, которая не меняется, какую человекоформу ни напяль
на нее. Где-то глубже памяти я ощущал "фраваша" и выражался он
не в словах, а волевыми импульсами. Они заставляли меня верить в
Свое добро и не верить в Чужое, любить Своих и ждать пакостей от
Чужих, они лепили мою сущность и неповторимость.
Я попытался без суеты закрепить в сознании все четыре своих
обличия, все свои склонности и неприязни. Брат и сестра, батька
и мамка, женщина по имени Мариам, в каждом из миров кто-то из
них был рядом со мной, в других не был, оставив нерастраченной
мою привязанность. Только все четыре мира вместе взятых
создавали полноту моей жизни с одной-единой сердцевинкой. Я
теперь имел четыре лица, но не разваливался на части как
последний шизофреник. И между прочим, в каждом из миров я был
оснащен большими красивыми усами.
А потом настал черед соединения и все пришельцы осуществились
в четырех мирах, меняя свой исконний облик.
Тот, кто не удержался перед каменной нирваной, обратился в
камень. Тот, кого прельстился радостями растительной жизни,
полностью погрузился в питье света и фотосинтез. Кто,
почуствовал приятность чужой крови и мощь своей стаи, тот
воплотился в стаю хищников. Тот, кто разделил порыв большевиков
и англоиндов, вступил в их ряды и шеренги.


5.
К ночи сражение за высоту между российскими и советскими
войсками закончилось, англоинды принуждены были отступить с
конфузией. Однако усталые русские воины наблюдали чудную игру
огней в темном небе, а также вспышки и множество искр, как будто
в высотах мира ратоборствовали ангелы, слуги божьего престола, и
бесы, исчадия адские. Несколько военных священников вознесли
молитвы, желая скорой победы светлому небесному воинству и
поражения мерзким посланцам бездны. Незадолго перед зарею небо
вдруг окрасилось в розовые тона и наверху возникли контуры
неведомой страны с горами, городами, реками и озерами, а потом
все вновь заволоклось тьмой. Наблюдатели застыли в молчаливом
недоумении, надеясь на божественный источник знамения. Поутру в
долине, которая отделяла позиции русских и англо-индийских
войск, распустилось множество неизвестных цветов. Пестики их
напоминали человеческие фигурки. Священник лейб-гвардии
атаманского полка в своем письме Его Императорскому Величеству
указал, что очертания небесной страны, а также цветочных
пестиков явно указует на ангельский их характер и преуготовление
ко второму пришествию Мессии во имя Царства Божьего на земле.
Ближе к полудню русские войска, закрепившиеся на высоте,
подверглись атаке англоиндов сразу с трех сторон. Сперва позиции
были перетряхнуты тяжелой артиллерией врага, а затем густыми
цепями в "лоб" пошла гвардейская бенгальская дивизия. Со
стороны перевала, сокрушив слабые егерские заграждения, хлынули
красные шотландские стрелки. А с юго-западной неожиданной
стороны, прямо с горной вершины, посыпались как горох отчаянные
гурки. Первая линия обороны русских войск была смята и через
окопы, ставшие братскими могилами, проползли танки; бенгальской
пехоте даже не понадобилось вступать в ближний бой. Вторая
линия обороны хлестнула наступающих плотным пулеметным огнем, да
и танкам было все сложнее тащиться вверх по склону. Однако
русские солдаты слышали канонаду у себя на флангах и даже в
тылу, поэтому неуверенность приходила на смену упорству. И
вправду, находившиеся на флангах гренадеры едва сдерживали
натиск шотландских стрелков, плохо заметных в "зеленке", и
гурков, мелькающих среди камней.
Подкрепления запаздывали. Командование корпуса все тщилось
принять правильное решение: бросить ли в бой резервы и
попытаться отстоять высоту или же, оступив, очистить
сомнительный выступ фронта. Растерянность ползла по штабным
головам. Неожиданно в штабе корпуса появился офицер в чине
есаула и доложил, что готов переправить пластунов через проход в
западном скальном массиве, дабы оказаться им в тылу у
наступающих гурков. Командующему корпуса уже не приходилось
выбирать, он усилил пластунский батальон спешившимися
казаками-гвардейцами и готов был пожертвовать ими всеми. Он даже
удивился, когда с запада послышалась стрельба, но обрадовался,
когда наступающие гурки вдруг пришли в смятение. Контратака
молодцов-гренадеров превратила их в беспорядочную толпу. Вскоре
гренадеры соединились с пластунами и поставили под удар
оголенный левый фланг советских войск. Англоинды дрогнули,
ослабли и покатились назад.
После победного боя была установлена фамилия есаула для
предоставления его к Георгию. Однако сам господин Сенцов к
прискорбию командования и сослуживцев пропал без вести.


Джебе-нойон, яко же и все его нукеры, имел наблюдение за
мельканием на небе пятен разного окраса и размера. В душе его
подобное мельтешение не пробуждало никоих чувств, поколику
никогда еще небо не вмешивалось в дела земли. Об том он имел
верное понятие. Аллах потакал сильным или делал сильным того,
кому желал потакать. Старые монгольские духи неба - тенгри -
такоже любили неукротимых воинов. Однако будило беспокойствие у
владетеля одна мысль - как бы не упало нечто тяжелое с неба на
его стан. Впрочем, едва властитель убедился, что небесные
игрища никоим образом не грозят ему и его воинству, то утратил к
ним всякое любопытство. Но егда усталое солнце стало клониться
к закату, через воинский стан побежали волки - стая голов
на полста. Они никому вреда ни чинили, но и страха не имели, ни
пред людьми, ни пред огнем и оружием. Храбрые нукеры, распаля
сердце, возжелали броситься на них, однако нойон запрет
поставил. "Я потомок волков",- молвил он и сим было сказано
все.
А где-то не слишком далеко в вечерний воздух взмыли птицы и чуть
заметно задрожала земля. Потом и топот конский донесся до ушей
москвитянина. Сын боярский Ерема Сенцов спешился и спрятал
своего Сивого между глыб, сам же взобрался на утес,
высившийся темным шеломом над тропой.
А там показалось пятеро всадников, по одеже, черным панцырям и
долетавшим словам можно было признать в них татаро-тевтонов.
Но и того мало, при них имелась и дочь Саламбека де Шуазеля,
привязана она была к задней луке седла одной из татарских
лошадок, отчего тряслась и подпрыгивала на крупе. Сенцов
пришел умом в смятение - коли доберется шестерка сия до
Джебе-нойона, все лукавое предприятие, затеянное во спасение
Святой Веры и града Москвы, можеть погореть. И како же еще
возможно употребить волю и упорство? Столкнуть на нукеров
Вильгельма большой камень? Индо придавишь одного, а остальные
утыкают тебя стрелами, пущенными со своих роговых луков.
И вовремя вспомянулось, что привязан к поясу мешочек с пороховым
зельем, которое совсем недавно составил один монах. Тропа
вьется вокруг скалы, так что, прыгая яко козел по камням, можно
опередить нукеров. Они и не успеют его приметить, егда он
сыпанет огненного зелья на то место, где вскорости пройдут
копыта их коней.
Так и поступил Сенцов. Впрочем, лошади западных татар были
резвы. Едва он успел сыпануть из горсти и провести пороховую
стежку в кусты, как поблизости зацокали копыта. Егда татары
оказались в близости непосредственной, высек он искру кремнем.
По стежке побежал красный петушок и сразу же полыхнуло пороховое
пятно на дороге. Первые две лошади, захрапевши, поднялись на
дыбы, засим одна совместно со всадником ухнула с обрыва, другая
же уронила своего татаро-тевтона, каковой изрядно завизжал,
очутившись на горящей земле.
Стрелой, пущенной из своего лука, Сенцов пробил панцырь третьего
конника. А посем, выскоча на дорогу, рубанул саблей
татарина, который с визжанием плясал в горящем халате на земле.
Оставшиеся двое всадников наехали на москвитянина, однако же их
перепуганные лошади дурно слушались повода и плетей. Тогда
вскочил Сенцов на уступ скалы и, прыгнув на одного из басурман,
свалил его с лету на землю, а там уже добил кривым ножом. Но
внезапно удавка стянула руки москвитянина - ино последний
татаро-тевтон, выказав ловкость и силу мышц, накинул на него
аркан. Татарский конь, послушав хозяина, прянул с места, веревка
сорвала Сенцова с ног и скудное его тело понеслось животом вниз
по горной дороге. А одежей на нем был лишь тесный халат,
оставшийся от девицы Шуазель - недолго бы оный оборонял
туловище от щебенки. Впрочем, с неожиданной прытью поступила
сама девица, каковая болталась на луке седла у того всадника,
что заарканил москвитянина. Она выхватила у нукера сагайдачный
нож, коим и сунула под шлем, в заросший загривок. Татарин,
брыкнувшись, упал с коня, но по-видимости более от страха, чем
от тяжкой раны. Сабля благодаря темляку такоже осталась у него
в длани.
Нукер опамятовался и буйством обуян, погнался за Сенцовым по
тропе, а девица, конечно же, навострилась скакать на захваченном
коне в обратную сторону. Несдобровать бы боярскому сыну,
испробовать булатный клинок на черепной косточке, кабы не
пропела стрела - тут преследователь рухнул, пуская красную
струйку в дорожную пыль.
А к Сенцову уже торопились москвитяне, служивые Келарев и
Пантелеев. Так радостно забилось сердце, прямо как воробей
запрыгало,- откеле только взялись верные содружники. Индо
не забыл князь о своем верном лазутчике...
- За ней, за ней, пока она опять куда-нибудь не угодила,
бесовка этакая.- призвал Сенцов, хоть и желалось ему
поскорее обнять племя родное.
Однако, егда служивые возвернулись совместно с отловленной
девой, соплеменник их Ерема Сенцова сгинул бесследно, будто
исхитили его злобесные силы басурманских гор.


Над головой у всадников из отряда имени Первобытного Коммунизма,
который преследовал басмаческо-белогвардейские банды,
проносились странные светящиеся предметы, напоминающие тарелки.
Скорость они имели столь стремительную, что их едва подмечал
глаз, при том делали финты, выписывали немыслимые фортеля и
резко, "уголком", меняли направление. Некоторые из них
застывали и даже взрывались. Предметы на винтовочные выстрелы и
пулеметные очереди никоим образом не отзывались. Одна такая
"тарелка" даже лопнула, превратившись в огненный пузырь при
столкновении с землей. Неподалеку от воронки, заполненной
стекловидным веществом, обнаружилось мертвое тело, которое
принадлежало человеку, хотя имело облачением странную материю,
меняющую цвет. Поскольку такая одежда показалась одному
красноармейцу богатой и буржуазной, захотел он развалить
мертвяка саблей. Каково же было удивление всех
присутствующих зрителей при виде клинка, разламывающегося от
удара на две половинки. Когда совершенно твердое тело было
разбито на куски с помощью динамита, то внутри него не
нашлись внутренности, не имелось даже намеков на какие-либо
потроха. Обнаруженный человек явно был каменным от сердцевины до
самых волос.
Об этом происшествии было дано сообщение в Пишкек, командующему
фронтом товарищу Фрунзе. В телеграмме говорилось, что во
избежания развития клерикальных воззрений у красноармейцев
непонятное тело и его одежда были искрошены в порошок и
захоронены вместе с мерзкими трупами расстрелянных басмачей и
белогвардейцев.
А сотник Сенцов, в свою очередь, неотвратимо утопал в пещерном
озере. Хоть и колотил-молотил товарища Курбанова кулаками и
пинал ногами, толку от этого нисколечко не прибавилось. Уже
растекалось по телу изнеможение, темные пятна, все разрастаясь,
кружились в пухнущей голове, а вражина по-прежнему был цепок как
бульдог и тяжел как мешок с картошкой. Сенцов вроде бы уже
прощался с жизнью и словно через забор видел золотые ризы
встречающих его святых отцов - те приветливо махали коричневыми
руками и улыбались светлыми ликами. Когда сотник уже стал
приближаться к забору, выискивая как половчее перебраться через
него, то неожиданно почувствовал слабение вражеской хватки.
Сенцов, натужив последние силы, со всей суровостью пихнул
сапогом недруга. И мешок-Курбанов стал безвредно удаляться от
сотника, а тот, в свою очередь, начал всплывать. И вскоре вновь
заметил спокойные почти отрешенные глаза ротмистра Сольберга,
который вытаскивал его из омута.
А неподалеку от поверхности виднелись чьи-то ноги в хороших
хромовых сапогах, подметками кверху, снизу же легким розовым
облачком воспаряла кровь.
- Курбанов это,- пояснил Сольберг.- Я его шашкой подколол.
Шашка и в воде неплохо действует. Извини, что задержался, сюда
ведь целая орава вбежала. Но лишних людей Келарев шпокнул из
винта, он у нас мастеровито дырки делает.
Ротмистр и сотник вновь вскарабкались на скальный выступ и пошли
осторожным приставным шагом. Как выяснилось - то вовсе не была
тропка в никуда. Даже когда факелы почти угасли, она
послушно вела беглецов и, в конце концов, представила на свет
Божий.
Взор облетел открывшуюся долину, словно бы застеленную цветочным
ковром. Свежий ветерок не давал настояться зною, близкое солнце
не дозволяло сползти стуже с горных вершин. Цветы качали
крупными бутонами и источали легкий, но цепкий аромат.
- На рай похоже, дослужились все-таки,- сказал бесхитростный
Келарев.
- На Шамбалу тоже,- добавил Сольберг,- мы как-никак пребываем
в районе, о котором индийскими мудрецами сказано много ласковых
слов.
Спустя час резвого топанья путники-беглецы заприметили
постройки. А вскорости луга закончились и начались сады с
глинобитными домишками. За ними была каменная ограда, а дальше
возвышались легкие строения с розовыми стрельчатыми стенами,
крышами-луковицами и резными колоннами по фасаду. Ну просто
терема фольклорного происхождения. У ворот путников встретили не
только стражники в фиолетовых тюрбанах, но и молчаливый слуга.
Тот склонился в вежливом поклоне и сделал знак страже, чтобы
пропустила непрошенный гостей. По дорожке, застеленной мраморной
плиткой, слуга провел их мимо легких беседок и заросших лилиями
прудов, к двери самого примечательного здания. Келарев по пути
несколько раз фуражку снимал и пытался чуб пригладить, пока
сотник не велел ему это дело прекратить, иначе вши расползутся.
Сразу за позолоченными створками дверей обнаружился
пиршественный зал, который полнился гомоном и пестрыми красками
из-за многолюдности. Танцы живота, однообразная (на вкус
вновьприбывших) музыка, сладкоголосые песни, накрытый,
вернее ломящийся от яств стол на коротеньких ножках. Невдомек
было гостям - то ли это обычный обед, или даже второй завтрак,
то ли торжественный банкет.
Для учтивого приветствия их проводили к старцу, находившемуся
во главе длинного стола, и усадили неподалеку на парчовые
подушки. Отличался этот седоусый господин той благородной
наружностью, которая свойственна некоторым бадахшанским таджикам.
Для начала шейх предложил гостям есть и пить. Те немного
подкрепились пловом и фруктами, причем ротмистр Сольберг все
старался найти вилку. Затем старец-господин на неплохом
французском попросил без утайки поведать все, что с путниками
приключилось.
1 2 3 4 5 6 7 8