Да только это не слабость. Это их сила. Их
никто в мире остановить бы не смог.
- И еще со стенкой! Вы же стенку в парке поломали! Это преступление!
А про стенку я и думать забыл. Велика беда. Ее уж, наверно, восстановили.
Долго ли? Пригони с "губы" десять арестантов, они за пару часов новую
стенку сложат. И откуда мне, полковник, знать - учения это или война? Кто
это во время тревоги знать может? А если война и стенка целая осталась бы,
а 2000 человек и сотни великолепных боевых машин все в одной куче сгорели
бы? Ась, полковник? Большой титул ты носишь, именуешься ты начальником
разведки 13-й Армии, так поинтересуйся, сколько мои узбеки за день целей
вскрыли. Они и по-русски не говорят, а цели вскрывают безошибочно. Похвали
их, полковник! Не мне, так хоть им улыбнись. И я улыбаюсь ему. К роте своей
я спиной сейчас стою, и повернуться мне к ней лицом никак нельзя. Только я
и так знаю, что и вся моя рота сейчас улыбается. Просто так, без всякой
причины. Они у меня такие, они в любой обстановке зубы скалят.
А полковнику это не нравится. Он, наверное, думает, что мы над ним
смеемся. Озверел полковник. Зубами заскрежетал, как наводчик в бою. Наши
улыбки он понять и оценить не способен. И оттого он кричит мне в лицо:
- Мальчишка, вы недостойны командовать ротой. Я отстраняю вас. Сдайте
роту заместителю, пусть он ведет роту в казармы!
- Нет у меня сейчас заместителя, - улыбаюсь я ему.
- Тогда командиру первого взвода!
- Нет и его. - И, чтобы полковнику всех командиров нижестоящих не
перечислять, я объясняю: - Один я в роте офицер.
Полковник угас. Пыл с него сошел. Сошел, вроде и не было его. Ситуация,
при которой в роте один только офицер, по нашей армии, особенно на
территории Союза, почти стандартная. Офицерами быть много желающих, да
только все полковниками быть хотят. А лейтенантский старт мало кого влечет.
И оттого нехватка на самом низу. Нехватка офицеров жестокая. Но там,
наверху, в штабах, об этом как-то забывается. Вот и сейчас полковник просто
не подумал, что я могу быть единственным офицером на всю роту. Меня от
командования отстранил, у него на это право есть. Но роту надо возвращать в
казармы. А гнать роту, да еще танковую, одну, без офицеров, на десятки
километров нельзя. Это преступление. Это непременно расценят как попытку
государственного переворота. Тут тебе, полковник, исход летальный. Если уж
ты отстранил командира в обстановке, когда у него нет заместителей, то этим
самым ты роту под свою персональную ответственность принял и никому эту
роту доверить не имеешь права. Если бы такое право предоставили, то каждый
командир дивизии мог бы вывести войска в поле, сместить командиров,
заменить их теми, кто ему подходит, и - переворот. Но нет у нас
переворотов, ибо не допущен каждый к деликатному вопросу подбора и
расстановки командирских кадров. Снимать - твое право. Снимать легко.
Снимать любой умеет. Это так же легко, как убить человека. Но возвращать
командиров на их посты так же трудно, как мертвого к жизни вернуть. Ну что,
полковник, думаешь меня вновь на роту поставить? Не выйдет. Недостоин я. И
все это слышали. Не имеешь права ставить на роту недостойного. А если
наверху узнают, что ты вблизи государственной границы снимал с танковых рот
законных командиров и на их место недостойных ставил? Что с тобой будет?
Ась? То-то.
Тут бы полковнику с командиром моего батальона или полка связаться: мол,
заберите свою беспризорную роту. Но кончились учения. Кончились так же
внезапно, как и начались. Кто же позволит боевой связью после учений
пользоваться? Тех, кто допускал такие вольности, в 37-м расстреливали.
После того никому не повадно такими вещами баловаться. Ну что же,
полковник? Ну, веди роту. А может быть, ты уж и забыл, как ее водить? А
может быть, никогда ее и не водил? Рос в штабах. Таких полковников
множество. Любое занятие со стороны пустяковым кажется. И роту танковую
вести тоже несложно. Да только команды нужно подавать так, как они в новом
уставе записаны. Люди в роте не русские, не доймут. Хуже, если поймут, да
не так. Тогда их и на вертолете по лесам и болотам не сыщешь. Тяжел танк,
иногда на человека наехать может, под мост провалиться; в болоте может
утонуть.
А расплата всегда одна и та же.
Я не улыбаюсь больше. Ситуация серьезная и смеятьиезачем. Мне бы самое
время ладонь к козырьку: Разрешите идти, товарищ полковник?" Все равно я
тут теперь посторонний, не командир и не подчиненный. Вы кашу заварили, вы
и расхлебывайте. Захотелось покомандовать, вот, товарищ полковник, и
командуйте. Но злость и злорадство во мне быстро погасли. Рота родная, люди
мои, машины мои. За роту я больше не отвечаю, но и не брошу ее просто так.
- Разрешите, товарищ полковник, - бросил я ладонь к козырьку, - последний
раз роту провести. Вроде как попрощаться с ней.
- Да, - коротко согласился он.
На одно мгновение показалось мне, что по привычке хочет он обычное
наставление дать, мол, не гони, не увлекайся, колонну не растягивай. Но не
сделал он этого. Может, у него и намерения такого не было, просто мне так
показалось.
- Да, да, ведите роту. Считайте, что мой приказ еще в силу не вошел.
Приведите роту в казарму, там ее и сдадите.
- Есть! - Поворачиваюсь я резко кругом, только заметил усмешки в свите
полковника. Как это так, "пока командуйте"? Понимает свита, что нет такого
положения - "пока командуйте". Командир или достоин своего подразделения и
полностью за него отвечает, или он недостоин, и тогда его немедленно
отстраняют. "Пока командуйте" - это не решение. И за такой подход может
полковник дорого поплатиться. Мне это ясно и свите его. Но не до этого мне
сейчас. У меня дело серьезное. Я ротой командую. И нет мне дела до того,
что и кто подумал, кто как поступил и как за это будет наказан.
Перед тем как первую команду подать, обязан командир свое подразделение
воле своей подчинить. Обязан он глянуть на своих солдат так, чтобы по строю
легкая зыбь побежала, чтобы замерли они, чтобы каждый почувствовал, что
сейчас командирская команда последует. А команды в танковых войсках
беззвучны. Два флажка в моих руках. Ими я и командую.
Белый флажок резко вверх. Это первая моя команда. Жестом этим коротким и
резким я своей роте длинное сообщение передал: "Ротой командую - я! Работу
радиостанций на передачу до встречи с противником запрещаю! Внимание!"
Команды бывают предварительные и исполнительные. Предварительной командой
командир как бы ухватывает своих подчиненных железной уздой своей воли. И,
натянув поводья, должен командир выждать пять секунд перед подачей главной
команды. Должен строй застыть, ожидая ее, должен каждый почувствовать
железные удила, должен каждый чуть вздрогнуть, должны мускулы заиграть, как
перед хлестким ударом, должен каждый исполнительной команды ждать, как
хорошая лошадь ждет удара плетью.
Красный флажок резко вверх, и оба - через стороны - вниз. Дрогнула рота,
рассыпалась, коваными сапогами по броне загрохотала.
Может, прощалась со мной рота, может, проверяющим выучку свою
демонстрировала, может, просто злость разбирала, и никак эту злость
по-другому выразить невозможно было. Ах, если бы секундомер кто включил! Но
и без секундомера я в тот момент знал, что бьет моя рота рекорд дивизии, а
может, и какой повыше. Знал я в тот момент, что много в свите полковника
настоящих танкистов и что каждый сейчас моими азиатами любуется. Много я
сам видел рекордов в танковых войсках, знаю цену тем рекордам. Повидал я и
руки поломанные, и зубы выбитые. Но везло ребятам в тот момент. И знал я
как-то наперед, что не оступится ни один, не поскользнется, совершая
немыслимый прыжок в люк. Знал я, что и пальцы никому не отдавит. Не тот
момент.
Десять двигателей хором взвыли. Я в люке командирском. Теперь белый
флажок вверх в моей руке Означает: "Я-готов!" И в ответ мне девять других
флажков: "Готов! Готов! Готов!" Резкий круг над головой и четкий жест в
сторону востока: "Следуй за мной!"
Просто все. Элементарно. Примитивно? Да. Но никакая радиоразведка не
может обнаружить выдвижение даже четырех танковых армий одновременно. А
против Других видов разведки есть столь же примитивные, но неотразимые
приемы. И потому мы всегда внезапно появляемся. Плохо или хорошо, но
внезапно. Даже в Чехословакии, даже семью армиями одновременно. Проверяющий
полковник вскарабкался на свой бронетранспортер. Свита за ним.
Бронетранспортер взревел, круто развернулся и пошел в военный городок
другой дорогой.
Свита полковника его явно ненавидит. В противном случае ему подсказали
бы, что он должен идти прямо за моим танком. Я ведь теперь никто.
Самозванец. Доверять мне роту - все равно как если бы начальник полиции
доверил проведение ареста бывшему полицейскому, выгнанному с работы. Если
уж тебе и пришла в голову такая идея, так хоть будь рядом, чтобы вовремя
вмешаться. Если уж отдал роту кому-то, если не умеешь ею управлять, так
хоть будь рядом, чтобы на тормоза вовремя нажать. Но не подсказал никто
полковнику, что он жизнь свою в руки молодого старшего лейтенанта отдал. А
старший лейтенант, отстраненный от власти, может любую гадость сотворить,
он в роте посторонний. Отвечать же тебе придется. А может быть, знали все в
свите, что старший лейтенант роту приведет без всяких происшествий? Знали,
что не будет старший лейтенант ломать полковничью судьбу?
А мог бы...
6.
Так часто бывает - хлестнут дивизию плетью боевой тревоги, вырвется она
на простор, а ее обратно возвращают. Глубокий смысл в этом. Так привычка
вырабатывается. На настоящее дело пойдут дивизии, как на обычные учения, -
без эмоций. А заодно и у противника бдительность теряется. Вырываются
советские дивизии из своих военных городков часто и внезапно. Противник на
это реагировать перестает.
Дороги танковыми колоннами забиты. Ясно, что отбой дали всей дивизии
одновременно. Кто знает, сколько дивизий сегодня по боевой тревоге было
поднято, сколько их сейчас в свои военные городки возвращается! Может, одна
наша дивизия, может, три дивизии, а может быть и пять. Кто знает, может, и
сто дивизий были одновременно подняты.
У ворот военного городка оркестр гремит.
Командир полка нашего, батя, на танке стоит - свои колонны встречает.
Глаз у него опытный, придирчивый. Ему взгляда одного достаточно, чтобы
оценить роту, батарею, батальон и их командиров. Ежатся командиры под
свинцовым батиным взглядом. Здоровенный он мужик, портупея на нем на
последние дырочки застегнута, еле сходится. А голенища его исполинских
сапог сзади разрезаны слегка, по-другому не натянешь их на могучие икры.
Кулачище у него - как чайник. И этим чайником он машет кому-то, наверное,
командиру третьего мотострелкового батальона, бронетрансиортеры которого
сейчас втягиваются в прожорливую горловину ворот. Вот минометная батарея
этого батальона прошла через ворота, и теперь моя очередь. И хотя я знаю,
что все мои танки идут за мной, и хотя все равно мне теперь, идут они или
нет, я им больше не командир, я в самый последний момент оглядыватась: да,
все идут, не отстал ни один. Командиры всех танков ловят мой взгляд. А я
снова резко вперед поворачиваюсь, правую ладонь к черному шлему бросил, и
командиры всех остальных девяти танков четко повторили это древнее военное
приретствие.
Командир полка все еще кричит что-то обидное и угрожающее вслед колонне
третьего батальона и, наконец, поворачивает свирепый взгляд свой на мою
роту. Горилла лесная, атаман разбойничий, кто твой взгляд выдержать может?
Встретив взгляд его, я вдруг неожиданно для себя самого принимаю решение
этот многотонный взгляд выдержать. А он кулачище свой разжал ладонь
широченную, как лопата, - к козырьку. Не каждому батя на приветствие
приветствием отвечает. И не ждал я этого. Хлопнул глазами, заморгал часто.
Танк мой уж прошел мимо него, а я голову назад - на командира смотрю. А он
вдруг улыбнулся мне. Рожа у него черная, как негатив, и оттого улыбка его
белозубая всей моей роте видна и, наверное, гаубичной батарее, которая
следом за мной идет, которую он сейчас кулачищем своим приветствовать
будет.
Эх, командир. Не знаешь ты, что я не ротный уже. Сняли меня, командир, с
роты. Сняли с позором. Вроде как публично высекли. Это, командир, ничего.
Думаешь, я заплачу? Да никогда в жизни. Я улыбаться буду. Всегда. Всем
назло. Радостно и гордо улыбаться буду. Вот как тебе сейчас, командир,
улыбаюсь. Роту я скоро новую получу. Нехватка офицеров, сам знаешь. Жаль
только с моими азиатами расставаться. Уж очень ребята хорошие подобрались.
Ну, ничего-переживем.
С меня и того достаточно, что полк вовремя по тревоге выход начал, что
ты, командир, с полка не слетел. Стой тут и маши своим кулачищем. На то ты
тут и поставлен. И не надо нам никакого другого командира в полку. Мы,
командир, нрав твой крутой прощаем. И если надо, пойдем за тобой туда, куда
ты нас поведешь. И я, командир, войду за тобой, пусть не ротным, так
взводным.
А могу и простым наводчиком.
7.
По возвращении боевой машины в парк, что должно быть сделано в первую
очередь? Правильно. Она должна быть заправлена. Исправная или поломанная,
но заправленная. Кто знает, когда новая тревога грянет? Каждая боевая
машина должна быть готова повторить все сначала и в любую минуту. И оттого
гудит снова парк. Сотни машин одновременно заправляются. Каждому танку
минимум по тонне топлива надо. И бронетранспортеры тоже прожорливы. И
артиллерийские тягачи тоже. И все транспортные машины заправить нужно. Тут
же всем боевым машинам боекомплект пополнить надо. Снаряды танковые по 30
килограммов каждый. Сотни их подвезли. Каждая пара снарядов - в ящике.
Каждый ящик нужно с транспортной машины снять. Снаряды вытащить. Упаковку с
каждого снять. Почистить каждый, заводскую смазку снять, и в танк его. А
патроны - тоже в ящиках. По 880 штук в каждом. Патроны нужно в ленты
снарядить. В ленте пулеметной 250 патронов. Потом ленты нужно в магазины
заправить. В каждом танке по 13 магазинов. Теперь все стреляные гильзы
нужно собрать, уложить их в ящики и сдать на склад. Стволы позже чистить
будем. По очереди, всем взводом каждый танковый ствол, по многу часов
каждый день, повторяя это много дней подряд. Но сейчас нужно пока стволы
маслом залить. А вот теперь танки нужно помыть.
Это грубая мойка. Основная мойка и чистка будет потом. А вот теперь
солдат нужно накормить. Обеда не было сегодня, и поэтому обед совмещен с
ужином. А после все проверить нужно: двигатели, трансмиссии, подвеску,
ходовую часть, траки. В четвертом танке торсион поломан на левом борту. В
восьмом - оборачивающийся редуктор барахлит. А в первой танковой роте два
двигателя сразу менять будут. А с утра начнется общая чистка стволов. Чтобы
готово все было! Сокрушу! И вдруг чувствую я пустоту под сердцем. И вдруг
вспомнил я, что не придется мне с утра в моей роте проверять качество
обслуживания. Может быть, и не пустят меня завтра вообще в танковый парк?
Знаю, что все документы на меня уже готовы и что официально снимут меня не
завтра утром, а уже сегодня вечером. И знаю, что положено офицеру на снятие
идти в блеске, не хуже чем за орденом. И рота моя это знает. И потому пока
я с заправщиками ругался, пока ведомости расхода боеприпасов проверял, пока
под третий танк лазил, уже кто-то и сапоги мне до зеркального блеска
отполировал, и брюки выгладил, и воротничок свеженький пришил. Сбросил я
грязный комбинезон и быстро в душ. Брился долго и старательно. А тут и
посыльный из штаба полка.
Гремит парк. Через ворота разбитый бронетранспортер тягач тянет. Гильзы
стреляные звенят. Гудят огромные "Уралы", доверху пустыми снарядными
ящиками переполненные. Электросварка салютом брызжет. Все к утру должно
блестеть и сиять. А пока грязь, грязь кругом, шум, грохот, как на великой
стройке. Офицера от солдата не отличишь. Все в комбинезонах, все грязные,
все матерятся. И идет среди этого хаоса старший лейтенант Суворов. И
умолкают все. Чумазые танкисты вслед мне смотрят. Ясно каждому - на снятие
старший лейтенант идет. Никто не знает, за что слетел он. Но каждый
чувствует, что зря его снимают. В другое бы время и не заметили старшего
лейтенанта в чужих ротах, а если и заметили, то сделали б вид, что не
заметили. Так бы в двигателях и ковырялись, выставив промасленные задницы.
Но на снятие человек идет. И потому грязной пятерней под замусоленные
пилотки приветствуют меня чужие, незнакомые танкисты. И я их приветствую. И
я улыбаюсь. И они мне улыбаются, мол, бывает хуже, крепись.
1 2 3 4 5 6