Я вперед смотрю. А разве увидишь что? Первая танковая
рота впереди меня стоит. Наверное, командир еще не прибыл. Все остальные
впереди тоже ждут. Я на крышу башни вскакиваю. Так виднее. Похоже на то,
что в разведывательной роте танк заглох, загородив дорогу всему полку. Я на
часы смотрю. Восемь минут нашему командиру полка осталось, бате нашему.
Если через восемь минут колонны полка не тронутся - с командира полка
погоны сорвут и выгонят из армии без пенсии, как старого пса. А к голове
колонны ни один тягач из ремонтной роты сейчас не пробьется: вся
центральная дорога, стиснутая серыми угрюмыми гаражами, эабита танками от
края до края. Я на запасные ворота смотрю. Дорога к ним глубоким рвом
перерезана: там кабель какой-то или трубу начали прокладывать.
Я в люк прыгаю и водителю во всю глотку: "Влево, вперед!" И тут же всей
роте: "Делай, как я!" А влево ворот нет никаких. Влево - стенка кирпичная
между длинными блоками ремонтных мастерских. В командирском танке - лучший
в роте водитель. Так установлено задолго до меня, и во всей армии. Я ему по
внутренней связи кричу: "Ты в роте лучший! Я тебя, прохвоста, выбрал. Я
тебя, проходимца, высшей чести удостоил - командирскую машину беречь да
ласкать. Не посрами выбора командирского! Сокрушу, сгною!"
А водителю моему отвечать некогда: совсем на коротком отрезке разгоняет
он броневого динозавра, перебрасывая передачи выше да выше. Страшен удар
танком по стене кирпичней. Дрогнуло все у нас в танке, зазвенело, заныло.
Кирпич битый лавиной на броню обрушился, ломая фары, антенны, срывая ящики
с инструментами, калеча внешние топливные баки. Но взревел мой танк и,
окутанный паутиной колючей проволоки, вырвался из кирпичной пыли на сонную
улочку тихого украинского городка. А я в задний триплекс смотрю: танки роты
моей пошли в пролом весело да хулиганисто. К пролому дежурный по парку
бежит. Руками машет. Кричит чтото. Рот разинут широко. Да разве услышишь,
что он там кричит. Как в немом кино, по мимике догадываться приходится.
Полагаю, что матерится дежурный. Шибко матерная мимика. Не спутаешь.
Когда десятый танк моей роты через пролом выходил, там уж регулировщики
появились: форма черная, портупеи и шлемы белые. Эти порядок наведут. Эти
знают, кого первым выпускать. Разведку - вот кого. В каждом полку есть
особая разведрота с особой техникой, с особыми солдатами и офицерами. Но
кроме нее в каждом мотострелковом и танковом батальоне полка подготовлено
еще по одной роте, которые ни особой техники, ни особых солдат не имеют, но
и они могут использоваться для ведения разведки.
Вот эти роты и нужно выпускать вперед. Нас, белые шлемы, выпускайте! Нам
сейчас далеко вперед вырваться надо.
3.
Смотришь на роты в дивизии или в полку - все они одинаковы постороннему
взгляду. Ан нет! В каждом батальоне первая рота и есть первая. Какие ни
есть плохие солдаты в батальоне, а все, что есть лучшего, комбат в первую
роту собирает. И если нехватка офицеров, то свежее офицерское пополнение
обязательно первой роте отдадут. Потому как первая рота по главной оси
батальона всегда идет. Она первая с врагами лбами сшибается. А от завязки
боя и его исход во многом зависит.
Вторая рота в любом батальоне - средняя. Офицеры во вторых ротах без
особых отличий, вроде меня, и солдаты тоже. Зато каждая вторая рота имеет
дополнительную разведывательную подготовку. У нее вроде как и смежная
профессия есть. Прежде всего она тоже боевая рота, но если потребуется, то
она может вести разведку в интересах своего батальона, а может и в
интересах полка работать, заменяя собой или дополняя особую полковую
разведроту.
В Советской Армии 2400 мотострелковых танковых батальонов. И в каждом из
них третья рота - не только по номеру. В третьих ротах обычно служат те,
кто ни в первые, ни во вторые роты не попал: совсем молодые, неопытные
офицеры или перезрелые, бесперспективные. Солдат в третьих ротах всегда не
хватает. Более того, на территории Союза третьи роты, в подавляющем
большинстве, вообще солдат не имеют. Техника их боевая постоянно на
консервации стоит. Война начнется - тысячи этих рот дополнят резервистами и
быстро поднимут до уровня обычных боевых подразделений. В этой
системе-глубокий смысл: добавить в дивизию резервистов-это в тысячу раз
лучше, чем формировать новые дивизии целиком из резервистов.
Моя вторая танковая рота стремительно уходит вперед. На повороте я
оглядываюсь и считаю танки. Пока скорость выдерживают все. Прямо за
последним танком моей роты, выбивая искры из бетона, не отставая, идет
гусеничный бронетранспортер с белым флажком.
И у меня от сердца отлегло. Маленький белый флажок означает присутствие
посредников. А их присутствие, в свою очередь, означает учения, но не
войну. Значит, поживем еще.
А надо мною вертолет-стрекоза. Вниз скользит. Разворачивается и заходит
прямо против ветра, чтоб не снесло его. С правого борта завис. Я на крыше
башни. Рука правая над головой. Пилот рыжий совсем. Лицо, как сорочиное
яйцо, веснушками изукрашено. А зубы - снег. Смеется. Знает он, вертолетный
человек, что тем ротным, кому он сейчас приказы развез, денек выпал не из
лучших. Вертолет тут же вверх поднимается и в сторону уходит. Только видно,
как смеется на прощание рыжий белозубый пилот.
4.
Танк мой грудастый вселенную пополам режет, и то, что единым было
впереди, распадается надвое. И летят перелески справа и слева. Грохот
внутри - адов. Карта на коленях. И многое становится ясно. Дивизию в прорыв
бросили, и идет она стремительно на Запад. Только где противник - не ясно.
Ничего об этом карта не говорит. И оттого впереди дивизии рвутся два
десятка рот, и моя - в их числе. Роты эти - как растопыренные пальцы одной
ладони. Их задача - нащупать самое уязвимое место в обороне противника, на
которое командир дивизии обрушит свой тысячетонный кулак. Уязвимое место
противника ищут на огромных пространствах, и поэтому каждая из высланных
вперед рот идет в полном одиночестве. Знаю я, что идут где-то рядом такие
же роты лихо и стремительно, но обходя очаги сопротивления, - деревни и
города. И моя рота тоже в изнурительные стычки не ввязывается: встретил
противника, сообщил в штаб и отходи. Скорее отходи и снова вперед. А где-то
вдали главные силы, как ревущий поток, прорвавший плотину. "Вперед, ребята,
вперед на Запад!"
А бронетранспортер с белым флагом не отстает. Он, проклятый, вдвое легче
танка, а силищи в нем почти столько же. Пару раз пытался я оторваться: мол,
высокие скорости - залог победы. Но не выгорело. Когда взводом командовал,
то такие вещи вполне проходили, но с ротой не пройдет. Разорвешь колонну,
танки по болотам порастеряешь. За это не жалуют, за это с роты снимают.
Черт с вами, думаю, проверяйте на здоровье, а роту я растягивать не буду...
- Кран впереди! - кричит по радио командир шестого танка, высланного
вперед.
"Кран? Подъемный? Точно! Кран! Весь зелененький, стрела для маскировки
ветками облеплена. Где на поле боя можно кран увидеть? - Правильно! В
ракетной батарее! Каждый ли день такая удача!"
- Рота! - ору. - Ракетная батарея! К бою...Вперед!
А уж мои ребята знают, как с ракетными батареями расправляться. Первый
взвод, обгоняя меня, рассыпается в боевую линию. Второй, резко увеличивая
скорость, уходит вправо и, бросая в небо комья грязи из-под гусениц,
несется вперед. Третий взвод уходит влево, огромным крюком охватывая
батарею с фланга.
- Скорость! - рычу.
А водители это и без меня понимают. Знаю, что у каждого водителя сейчас
правая нога уперлась в броневой пол, вжав педаль до упора. И оттого
двигатели взвыли непокорно и строптиво. И оттого рев такой. И оттого копоть
невыносимая: топливо не успевает сгорать полностью в двигателях, и жутким
напором газа его выбрасывает через выхлопные горловины.
- Разведку прекращаю... квадрат... 13-41... стартовая позиция... принимаю
бой... - Это мой радист-заряжающий кричит в эфир наше, может быть,
последнее послание. Ракетные подразделения и штабы противника должен
атаковать каждый при первой встрече, без всяких на то команд, каковы бы ни
были шансы, чего бы это ни стоило.
Заряжающий щелчком обрывает связь и бросает первый снаряд на досылатель.
Снаряд плавно уходит в казенник, и мощный затвор, как нож гильотины,
дробящим сердце ударом запирает ствол. Башня плывет в сторону, а под моими
ногами полетела влево спина механика-водителя, боеукладка со снарядами.
Казенник орудия, вздрогнув, плывет вверх. Наводчик вцепился руками в пульт
прицела, и мощные стабилизаторы, повинуясь его корявым ладоням, легкими
рывками удерживают орудие и башню, не позволяя им следовать бешеной пляске
танка, летящего по пням и корягам. Большим пальцем правой руки наводчик
плавно давит на спуск. С тем, чтобы страшный удар не обрушился на наши уши
внезапно, во всех шлемофонах раздается резкий щелчок, заставляя барабанные
перепонки сжаться, встречая всесокрушающий грохот выстрела сверхмощной
пушки. Щелчок в шлемофонах опережает выстрел на сотые доли секунды, и
оттого мы не слышим самого выстрела.
Сорокатонная громада летящего вперед танка дрогнула. Орудийный ствол
отлетел назад и изрыгнул из себя звенящую дымную гильзу. И тут же, вторя
командирской пушке, бегло залаяли остальные. А заряжающий уже второй снаряд
бросил на досылатель.
- Скорость! - ору я.
А грязь из-под гусениц фонтанами. А лязг гусениц даже громче пушечного
грохота. А в шлемофонах новый щелчок - это наводчик снова на спуск давит. И
снова мы своего собственного выстрела не слышим. Только орудие судорожно
назад рванулось, только гильза страшно звенит, столкнувшись с отбойником.
Мы слышим выстрелы только соседних танков. А они слышат нас. И эти пушечные
выстрелы стегают моих доблестных азиатов, как плетью между ушей. И звереют
они. Я каждого из них сейчас представить могу. В пятом танке наводчик между
выстрелами резиновый налобник прицела от восторга гложет. Это не только в
роте, во всем батальоне знают. Нехорошо это. Отвлекается он от наблюдения
за обстановкой. Его за это даже чуть в заряжающие не перевели. Но уж очень
точно стреляет, прохвост. В восьмом танке командир всегда топор с собой
держит, и, когда его пушка захлебывается беглым огнем" он обухом по броне
лупит. А в третьем танке прошлый раз командир включил рацию на передачу -
да и забыл ее выключить, забивая всю связь в ротной сети. И вся рота
слышала, как он скрежетал зубами и подвывал поволчьи...
- Круши! - шепчу я. И шепот мой на тридцать километров радиоволны
разносят, вроде я каждому из евоих милых свирепых азиатов это слово прямо в
ушко нашептываю. - Круши-и-и-и!
А по ушам щелчок, и гильза снова звенит. Аромат у стреляных гильз
дурящий. Кто тот ядовитый аромат вдыхал, тот зверел сладострастно. Круши!
От грохота, от мощи небывалой, от пулеметных трелей пьянеют мои танкисты.
И не удержит их теперь никакая сила. Вот и водители всех танков вроде как
с цепи посрывались.
Рвут рычаги ручищами своими грубыми, терзают машины свои, гонят их,
непокорных, в пекло прямо. А я назад смотрю: не обошли бы с тылов. А далеко
позади бронетранспортер с белым флажком. Отстал, из сил выбился. Люди в нем
несчастные: нет у них такой пушки сверхмощной, нет у них грохота
одуряющего, нет аромата пьянящего. Нет у них в жизни наслаждения, не
познали они его. Оттого труслив их водитель, камни да пни осторожно
обходит. "А ты не бойся! А ты машину ухвати лапами, рви ее и терзай.
Броневая машина - существо нежное. Но если почувствует машина на себе
могучего сядока, то озвереет и она. И понесет она тебя вскачь по валунам
гранитным, по пням тысячелетних дубов, по воронкам и ямам. Не бойся
гусеницы изорвать, не бойся торсионы переломать. Рви и круши, и понесет
тебя танк, как птица. Он, танк, тоже боем упивается. Он рожден для боя.
Круши!"
- Выводи роту из боя...
Искры из-под гусениц. Влетела рота на позиции ракетной батареи. Скрежет в
уши, то ли гусеницы по стальному листу, то ли зубы моего наводчика в моих
наушниках.
- Выводи роту из боя...
Чтоб не задеть друг друга, танки без всякой команды огонь прекратили,
только ревут, как волки, рвущие оленя на части. Бьют танки лбами своими
броневыми хлипкие ракетные транспортеры, краны да пусковые установки, в
жирный чернозем втаптывают красу и гордость ракетной артиллерии. Круши!
- Выводи роту из боя... - снова слышу я чей-то далекий скрипучий голос и
вдруг понимаю, что это проверяющий ко мне обращается. Ах, черт! Да кто же в
такой момент наивысшего, почти сексуального блаженства людей от любимого
занятия отрывает? Проверяющий, твою мать, ты же моих жеребцов в импотентов
превратишь! Кто тебе право дал портить великолепную танковую роту? Ты враг
народа или буржуазный вредитель? Хуль тебе в зубы! Рота, круши! И, треснув
кулаком по броне, выматерив в открытый эфир всю штабную сволочь, которая
порохового дыма по своим канцеляриям не нюхала, я командую:
- Роте боевой отбой! Влево на поляну повзводно марш!
Мой водитель в сердцах рвет левый рычаг до упора, отчего танк всей массой
своей почти опрокидывается вправо, ломая красавицу березу. Мастерски
водитель перебрасывает передачи почти с секундным перерывом и, мгновенно
добравшись до верхней, бросает броневого динозавра вперед, через кусты и
глубокие ямы, прямо на поляну и, лихо развернувшись, снижает обороты почти
до нуля, отчего машина замирает на месте, бросив нас резко вперед, как при
внезапном торможении самолета в самом конце разбега. Остальные танки с
разочарованным ревом один за другим вырываются из леса и, судорожно
тормозя, выстраиваются в четкую линию.
- Разряжай! Оружие к осмотру! - подаю команду и вырываю шнур шлемофона из
разъема, а заряжающий щелчком вырубает всю связь.
5.
Бронетранспортер с проверяющими далеко отстал. Пока он доковылял до роты,
я успел проверить вооружение, получил рапорта о состоянии машин, о расходе
топлива и боеприпасов, построил роту и замер посредине поляны в готовности
рапортовать.
Стою, в уме плюсы и минусы подсчитываю, за что меня хвалить могут, а за
что наказывать: рота из парка начала выход на восемь минут раньше срока -
за это хвалят, за это иногда командиру роты и золотые часики подбросить
могут. В начале войны счет на секунды идет. Все танки, все самолеты, все
штабы должны рывком изпод удара выйти. Тогда первый, самый страшный удар
противника по пустым военным городкам будет нанесен. Восемь минут! Тут мне
плюс несомненный. Все танки мои исправны, и весь день таковыми оставались.
Это моему зампотеху - плюс. Жаль, что из-за нехватки офицеров нет у меня в
роте зампотеха. Я сам за него работаю. Опорные пункты мы обходили крутым
маневром, вовремя и четко сообщая о них. Это плюс командиру первого взвода.
Жаль, что и его в роте нет: опять же нехватка. Ракетную батарею не
проморгали, не пропустили, унюхали, в землю ее втоптали. А ракетная
батарея, самая захудалая, может пару Хиросим сотворить. Прекратив разведку
и бросив свои коробки против ракет, я эти самые Хиросимы предотвратил. За
такое на войне орденишко на грудь вешают, а на учениях хвалят долго...
А вот и проверяющий полковник. Ручки белые, чистенькие, сапожки блестят.
Лужи он брезгливо обходит, как кот, чтобы лапки не испачкать. Командир
полка, батя наш, тоже полковник, да только ручищи у него мозолистые, как у
палача, к тяжелому труду его ручищи приучены. А рожа у нашего бати обожжена
морозом, солнцем и ветрами всех известных мне полигонов и стрельбищ, не в
пример бледному личику проверяющего полковника.
- Равняйсь! Смирно! Равнение на-право!
Но проверяющий рапорта моего не слушает, он на полуслове обрывает:
- Увлекаетесь, старший лейтенант, в бою! Как мальчишка!
Я молчу. Я улыбаюсь ему: вроде он не ругает меня, а медаль на грудь
вешает. А он от моей улыбки еще пуще свирепеет. Свита его угрюмо молчит.
Знает свита, что статья 97 Дисциплинарного устава запрещает ругать меня в
присутствии моих подчиненных. Знают майоры и подполковники, что, ругая меня
в присутствии моих подчиненных, полковник не мой командирский авторитет
подрывает, а авторитет всего офицерского состава доблестной Советской
Армии, и в том числе свой собственный полковничий авторитет. А мне вроде бы
и ничего. Я улыбаюсь.
- Это позорно, старший лейтенант, не слышать команд и не выполнять их.
Эх, полковник, а я бы на орудийных стволах вешал тех, кто в бою не
увлекается, кого запах крови не пьянит.
Это учения, а кабы в настоящем бою гусеницы наших танков были перепачканы
настоящей кровью, не бутафорской, не театральной, так мои азиаты славные
еще бы и не так распалились.
1 2 3 4 5 6