Это пугает, но это так интересно! И тем не менее это естественно и закономерно... Амиши великолепны. Наверное, если посмотреть их глазами, то я просто невообразимое чудовище, но они так добры и приветливы. Они смирились с нами, с постлюдьми. Будто сделали нам всем одолжение.
Хлоя задумалась.
– И что же ты будешь делать с этими фотографиями амишей?
– Ничего особенного. Пока что мои снимки – это куча хлама. Я не фотограф, а жалкий подмастерье, у меня скверная камера. Но это даже хорошо, мне нужно больше практиковаться. Особенно если речь идет о правильном фоне...
Сухэйри и Хлоя обменялись понимающими взглядами. Затем Хлоя сказала:
– Мамочка, Гарри и я думаем, что тебе стоит уехать с нами в Джакарту. На время.
– С какой стати?
– У нас просторный дом, и в Азии можно куда лучше устроиться. Там тебя легче поймут.
– Неплохо сбежать в Индонезию, – улыбаясь, заметил Сухэйри. – В Европе все сумасшедшие. Они никогда не умели отдыхать, никто, даже богатые. В европейцах есть какой-то природный изъян. Они просто не знают, как надо жить.
– Вы действительно хотите, чтобы ваша зловредная теща жила у вас под крышей, Гарри?
– Вы безвредное существо, – ласково произнес Сухэйри. – Вы мне всегда нравились, Миа, даже когда меня особо не жаловали.
– Нет, я не могу. Не поеду. Простите.
– Мамочка, но ведь кто-то должен за тобой присматривать. Позволь нам хоть немного о тебе позаботиться. Ты заслужила, сама знаешь. Ты для меня очень многим пожертвовала. Отдала мне долгие годы.
– Забудь об этом.
Хлоя вздохнула.
– Мамочка, но тебе же почти сто лет. И тебя лишили всякой медицинской помощи!
– Неужели я кажусь тебе такой жалкой и немощной? Я протяну еще лет двадцать. Конечно, если бы я вернулась в лабораторию и бросилась им в ноги, то прожила бы еще дольше, но мне и этого хватит. Со мной все в порядке. Никаких глупостей я теперь не делаю. Я правильно питаюсь, сплю как сурок, выполняю разные упражнения. Видишь, какие у меня крепкие ноги!
– Мамочка, послушай. Ты живешь как бродяга, как нищенка. Разве не так? Ты все делаешь будто назло и совершенно безответственно. Другие люди, которых оперировали и лечили, как и тебя, тоже ведут себя довольно странно. Я считаю, что вам всем нужно обратиться в суд и возбудить дело против этих врачей. Вы должны отстоять свои права, как жертвы неправильного лечения. Вам нужно действовать по надежным каналам. Ты совсем не виновата в том, что с тобой случилось, ты не виновата. Тебе нужно все это организовать.
– Дорогая, если бы мы сами могли организовать, то не вели бы себя так странно. Это во-первых.
– Тебе нужно переговорить с другими. Связаться с ними по Сети.
– У меня нет доступа к Сети. И могу поручиться, что у них тоже его нет.
– Мамочка, почему нет? Ты могла бы нам позвонить. Мы с Гарри о тебе так беспокоились. Правда, Гарри?
– Это верно, Миа, – любезно подтвердил Сухэйри. – Мы о вас много думали.
Хлоя тяжело вздохнула.
– Я могу понять, что ты уже больше не человек, и готова с этим согласиться. Такое бывает. Но ты моя мать. Ты не можешь сбежать и бросить нас. Это безрассудно.
– Твой отец это сделал.
– Нет, не сделал. Папа бросил тебя, но меня он никогда не бросал. Он говорил со мной, когда я просила его со мной поговорить. И уж, во всяком случае, я знала, где он живет. Но теперь я не знаю, где ты находишься. И никто этого не знает. Тебе известно, сколько дней мы искали тебя, сколько дорог объездили по этому захолустью?
– Вы долго меня искали?
– Довольно долго, – улыбнувшись, откликнулся Сухэйри. – Слишком долго. Ваша дочь и я очень терпеливые люди.
– Ты же могла нам позвонить. И нам не пришлось бы так волноваться. Прошу тебя, мамочка, пожалуйста! Ты можешь гулять, сколько тебе хочется, я не возражаю, но пойми, ты никогда не уйдешь от своей дхармы и кармы, мамочка.
– Знаете, у меня вообще нет с собой денег.
Сухэйри сунул свои смуглые руки в карманы шортов.
– Это не проблема. Двадцать марок в неделю. Это не слишком много, как по-вашему?
– Двадцать марок? – обрадованно переспросила Майа.
Сухэйри удовлетворительно кивнул.
– Это мелочь. Что здесь такого? Для нас это не обременительно, а для вас, Миа, это скромное пособие. Помощь от семьи. Мы же ваша семья. Нам будет приятно.
– И что я должна сделать, чтобы получать эту помощь?
– Ничего. Просто звонить нам. Говорить с нами. Иногда. Вот и все. Неужели мы много просим?
Хлоя согласно кивнула.
– Кто-то должен за тобой присматривать, мамочка. Мы теперь будем это делать. Мы можем открыть небольшой счет на твое имя. Сделаем это прямо сейчас...
– Что же...
– Ты согласна? Правда? Мамочка, ты это для меня сделаешь? Помнишь, как ты мне помогла, когда я была на стажировке?
– Разве? – Майа помедлила. – Что же, полагаю, в этом есть свой смысл. Хорошо, пусть будет по-вашему.
Хлоя сентиментально всхлипнула:
– Все теперь хорошо... Любопытно было увидеть тебя такой красивой...
Помощь дочери заметно изменила ее жизнь. Майа не могла похвалиться аккуратным обращением с деньгами, но регулярные еженедельные поступления мало-помалу помогли ей подняться. Оставив положение нищей бродяжки, она влилась в низшие слои общества. Вещей у нее не прибавилось, да и они мешали бы в ее странствиях, зато теперь она чаще мылась, лучше питалась, а иногда могла подключаться к Сети.
Однако контакты в Сети бывали рискованными. Именно через Сеть собака отыскала ее в Де Мойне. Майа решила, что Де Мойн гораздо приятнее, чем о нем писала пресса. В Де Мойне были очень интересные здания, и там чувствовалось влияние Индианаполиса. Теперь она поняла, что Поль довольно цинично и поверхностно судил о современной архитектуре. Когда ваш глаз привыкал к современным зданиям, вы могли обнаружить следы архитектурных традиций, проступавшие в старых городских структурах: здесь карниз, там дверь, вазоны для цветов на окнах и даже отделка потайных дверей и ходов...
Она заметила постсобачьего пса и его продюсера, когда выходила из отеля. Они завтракали. Майа узнала пса и почувствовала к нему жалость. Она сразу поняла, что собака последует за ней, как только она покинет отель. Но Майа не боялась пса, она больше никого и ничего не боялась. Собака и продюсер так печально и уныло смотрелись в дешевом отеле Айовы, среди булочек и специальных разноцветных сиропов.
Майа подошла к ним.
– Привет, Аквинат.
– Привет, – поздоровался изумленный пес. Его обычно безупречный костюм теперь казался мятым, возможно, из-за ошейника. Его продюсер был слеп.
Продюсер поправил переводчик, прикрепленный к ушной мочке. Это был пожилой любезный немец.
– Садитесь, пожалуйста, Майа. Вы уже поели? Ели? Съели?
– Все в порядке. – Майа села.
– Мы хотим взять у вас интервью, – заявил Аквинат. Он говорил по-английски отрывисто и без ошибок.
– Правда?
– Мы уже беседовали с господином Кабаннэ и с синьориной Барсотти.
– С кем?
– С Полем и Бенедеттой, – пояснил пес.
Упомянутые имена взволновали ее до глубины души.
Она соскучилась по ним, словно по собственному сердцебиению.
– Как поживают Поль и Бенедетта?
– Конечно, они сейчас очень знамениты, хотя, к сожалению, у них много проблем.
– Как они поживают?
– Им удалось избежать обвинений в незаконной деятельности. Для них это настоящая удача. Но в их окружении громкий скандал. В их художественном движении произошел раскол. Разве вы об этом не слышали?
К ним подошла обычная, нормальная официантка. Обслуживающий персонал из людей и внимание к клиентам были характерной чертой Де Мойна.
Майа заказала вафли.
– Мы можем поговорить об этом с вами перед камерой?
– Я не слышала ни о каком расколе. Я ни с кем не общалась и вообще живу одиноко. Так что я ничего не могу сказать.
– Они так хорошо о вас отзывались. Они уговорили нас к вам приехать. Даже помогли вас тут отыскать.
– Я поражаюсь тому, как вы прекрасно говорите по-английски, Аквинат. Я слышала, как вы говорили по-немецки и перевод вашей речи на честину, но...
– Все зависит от качества перевода, – скромно произнес пес. – Перевод – это выше моего понимания. У Карла есть для вас подарок от наших друзей. Принесите его, Карл.
– Хорошая мысль, – сказал Карл. Он встал, взял белую трость и, опираясь на нее, неуверенно пошел.
– Я не смогу участвовать в вашем шоу, – отказалась Майа. – Я больше не желаю играть никаких ролей.
– Вы стали своего рода идолом, – проговорил пес.
– Я совсем не чувствую себя идолом. И во всяком случае, остаться идолом можно, избегая внимания общества. Это лучший способ. Не так ли?
– Вы настоящая Грета Гарбо, – заметил пес.
– А вы любите старые фильмы? – удивилась Майа.
– Честно признаться, я терпеть не могу старые фильмы. Я даже не люблю свои собственные старые телепередачи. Но меня страшно интересуют механизмы популярности.
– Я еще никогда не вела таких умных разговоров с собакой, – призналась Майа. – На ваше шоу я не приду, Аквинат. Надеюсь, вы поймете. Хотя мне нравится с вами говорить. В жизни вы гораздо меньше, чем выглядите по телевидению. И с вами действительно интересно. Я не знаю, кто вы – собака с искусственным разумом или кто-то еще, но в вас есть какая-то удивительная жизненная сила. Вы умны. Разве не так? Я думаю, вам нужно бросать мир поп-культуры. И быть может, написать книгу.
– Я не умею читать, – сознался пес.
Майе принесли вафли. Она попробовала их.
– Как неприятно приехать в Де Мойн и вернуться ни с чем, – попытался убедить ее пес.
– Но вы же сначала хотели взять у меня интервью, – отозвалась Майа, продолжая жевать.
– Не думаю, что это получится.
– Возвращайтесь в Европу и побеседуйте с Элен Вакселль-Серюзье. На равных.
– Зачем мне это? – спросил пес и навострил свои мохнатые уши. – И где я смогу ее найти?
Карл вернулся к столику со свертком. Подарок, присланный ей Полем и Бенедеттой. Майа отложила в сторону вафли, открыла коробку и сняла обертку. Там была старинная камера. Ручная камера, в которую когда-то вставляли цветную пленку. Старый аппарат был реконструирован и дополнен цифровой платой и набором сетевых разъемов. Камера была тяжелой, прочной и приятной на вид. В сравнении с современными камерами она выглядела солидной и надежной.
К ней была приложена карточка, написанная от руки.
«Не верь ни одному слову, сказанному о нас в Сети и в прессе», – нацарапала Бенедетта.
«Мы всегда будем любить и прощать наших вероотступников», – написал Поль своим аккуратным и красивым почерком.
Дэниэл жил теперь в Айдахо. Он решил обосноваться на ферме, стать поближе к земле.
Она прикинула границу его небольших владений. Наверное, у него было акров двенадцать. Никакой изгороди или забора, очертания поместья чувствовались лишь на взгляд. По следам. Или в особенностях садоводства.
Способен ли разум хозяина заставить деревья расти быстрее?
Деревья, кусты, птицы, даже насекомые – они чувствовали себя здесь необычно. Они ощущали на себе огромное, прямо-таки неимоверное внимание. Ветви разных оттенков, птицы, поющие волшебными голосами. Ее бывший муж вскапывал землю лопатой. Дэниэл ссохся, стал маленьким, не выше четырех футов. И хотя его мускулы одрябли – он, конечно, состарился, – но был удивительно силен. Казалось, лопата могла сломаться в его руках.
– Хэлло, Миа, – поздоровался он хриплым от долгого молчания голосом.
– Хэлло, Дэниэл.
– Ты изменилась, – покосившись, заметил он. – Давно ли это случилось?
– Для меня давно.
– Сейчас ты похожа на Хлою. И я бы принял тебя за Хлою, если бы не знал.
– Я по-прежнему думаю о тебе как о Дэниэле, – призналась она. – Сама не знаю почему.
Дэниэл ничего не ответил. Он пошел в свою хижину.
Она последовала за ним в его грубо сколоченное, тесное жилище. Пол был покрыт ветвями, сухими листьями и, возможно, гигабайтами в паутине мицелия. Он пустил здесь, в Айдахо, глубокие корни. Он слился с природой этой земли, словно пророс в ней. Он сам себе стал genius loci, духом этого места. Каждое дерево, каждый куст, каждый цветок, каждое насекомое были крепко связаны с ним. Он не просто ухаживал за домом и садом, в каком-то глубинном смысле он стал этим домом и садом. Стал маленьким клочком Айдахо. А в зимние месяцы погружался в спячку.
– Хочешь воды? – просипел Дэниэл.
– Нет, спасибо.
Он глотнул несколько капель росы из сложенного лодочкой листика.
– Какие у тебя новости, Дэниэл?
– Новости... – задумался он. – Ну что же, новости всегда найдутся. Они говорят, сделай что-нибудь с небом. Расчисти его. Спорами.
– Спорами... – повторила она.
Он попил еще, вытер свои необычайно густые брови и, казалось, оживился.
– Да, небо может на какое-то время изменить цвет и стать бурым или коричневым, как шляпка у гриба. И тогда мы увидим интересные закаты. Техника починки атмосферы. Очень полезно. Предусмотрительно и очень мудро. Хорошая практика для мужей.
Дэниэл прилагал все усилия, чтобы заговорить на понятном ей языке. Они оба были прямостоящими существами, ходящими под небом и живущими под солнцем. Эти общие свойства роднили их.
– Я не могу поверить, что в обществе до такого додумались – засеять небо грибами. Не думаю, что можно реализовать такие фантазии.
– Ладно, пусть у общества не хватит фантазии, но это и не его мысль. Другие люди так или иначе испортят небо. Это ответ. Новое чудовище против старого чудовища. Мы совсем как боги, Миа. И можем этим воспользоваться.
– А ты чудовище, Дэниэл? И кто сказал тебе, что ты был богом?
– А что ты думаешь?
Он повернулся к ней согбенной спиной, вышел из хижины и вернулся к работе. Да, он был богом, решила она. Но когда они жили вместе, он еще не стал богом. Тогда он был просто человеком, и хорошим человеком. Но теперь он уже не человек. Дэниэл превратился в маленького божка. Очень маленького, с паровым двигателем. Божок-амфибия, с трудом, но добросовестно погружающийся в грязь ради нового класса рептилий. Самый-самый маленький божок, вроде садового гнома, дриады или амулета. Он пользовался официально разрешенной технологией, и самой этой имевшейся разрешенной технологии ему вполне хватило. Машины стали такими вездесущими. Машины просто ворвались во Вселенную, взорвали Божий мир. С их появлением люди перестали быть людьми. Но люди не перестали рождаться и производить себе подобных.
– Я хочу снять тебя, Дэниэл, – сказала она ему. – Встань, пожалуйста, к свету, я тебя сфотографирую.
Он не возражал. Она подняла свою новую камеру. Навела на него объектив. И внезапно поняла, что достигла цели. Это будет ее первый по-настоящему хороший кадр. Она увидела это, когда он наклонился. Увидела этот поразительный пейзаж, который он называл своим лицом. Твердость живой души, порвавшей с необходимостью. Она поняла и себя, и его. Мир тут же начал вращаться вокруг них в ярком, горячем пламени. Ее первый правдивый кадр. Подлинный и прекрасный.
Камера щелкнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Хлоя задумалась.
– И что же ты будешь делать с этими фотографиями амишей?
– Ничего особенного. Пока что мои снимки – это куча хлама. Я не фотограф, а жалкий подмастерье, у меня скверная камера. Но это даже хорошо, мне нужно больше практиковаться. Особенно если речь идет о правильном фоне...
Сухэйри и Хлоя обменялись понимающими взглядами. Затем Хлоя сказала:
– Мамочка, Гарри и я думаем, что тебе стоит уехать с нами в Джакарту. На время.
– С какой стати?
– У нас просторный дом, и в Азии можно куда лучше устроиться. Там тебя легче поймут.
– Неплохо сбежать в Индонезию, – улыбаясь, заметил Сухэйри. – В Европе все сумасшедшие. Они никогда не умели отдыхать, никто, даже богатые. В европейцах есть какой-то природный изъян. Они просто не знают, как надо жить.
– Вы действительно хотите, чтобы ваша зловредная теща жила у вас под крышей, Гарри?
– Вы безвредное существо, – ласково произнес Сухэйри. – Вы мне всегда нравились, Миа, даже когда меня особо не жаловали.
– Нет, я не могу. Не поеду. Простите.
– Мамочка, но ведь кто-то должен за тобой присматривать. Позволь нам хоть немного о тебе позаботиться. Ты заслужила, сама знаешь. Ты для меня очень многим пожертвовала. Отдала мне долгие годы.
– Забудь об этом.
Хлоя вздохнула.
– Мамочка, но тебе же почти сто лет. И тебя лишили всякой медицинской помощи!
– Неужели я кажусь тебе такой жалкой и немощной? Я протяну еще лет двадцать. Конечно, если бы я вернулась в лабораторию и бросилась им в ноги, то прожила бы еще дольше, но мне и этого хватит. Со мной все в порядке. Никаких глупостей я теперь не делаю. Я правильно питаюсь, сплю как сурок, выполняю разные упражнения. Видишь, какие у меня крепкие ноги!
– Мамочка, послушай. Ты живешь как бродяга, как нищенка. Разве не так? Ты все делаешь будто назло и совершенно безответственно. Другие люди, которых оперировали и лечили, как и тебя, тоже ведут себя довольно странно. Я считаю, что вам всем нужно обратиться в суд и возбудить дело против этих врачей. Вы должны отстоять свои права, как жертвы неправильного лечения. Вам нужно действовать по надежным каналам. Ты совсем не виновата в том, что с тобой случилось, ты не виновата. Тебе нужно все это организовать.
– Дорогая, если бы мы сами могли организовать, то не вели бы себя так странно. Это во-первых.
– Тебе нужно переговорить с другими. Связаться с ними по Сети.
– У меня нет доступа к Сети. И могу поручиться, что у них тоже его нет.
– Мамочка, почему нет? Ты могла бы нам позвонить. Мы с Гарри о тебе так беспокоились. Правда, Гарри?
– Это верно, Миа, – любезно подтвердил Сухэйри. – Мы о вас много думали.
Хлоя тяжело вздохнула.
– Я могу понять, что ты уже больше не человек, и готова с этим согласиться. Такое бывает. Но ты моя мать. Ты не можешь сбежать и бросить нас. Это безрассудно.
– Твой отец это сделал.
– Нет, не сделал. Папа бросил тебя, но меня он никогда не бросал. Он говорил со мной, когда я просила его со мной поговорить. И уж, во всяком случае, я знала, где он живет. Но теперь я не знаю, где ты находишься. И никто этого не знает. Тебе известно, сколько дней мы искали тебя, сколько дорог объездили по этому захолустью?
– Вы долго меня искали?
– Довольно долго, – улыбнувшись, откликнулся Сухэйри. – Слишком долго. Ваша дочь и я очень терпеливые люди.
– Ты же могла нам позвонить. И нам не пришлось бы так волноваться. Прошу тебя, мамочка, пожалуйста! Ты можешь гулять, сколько тебе хочется, я не возражаю, но пойми, ты никогда не уйдешь от своей дхармы и кармы, мамочка.
– Знаете, у меня вообще нет с собой денег.
Сухэйри сунул свои смуглые руки в карманы шортов.
– Это не проблема. Двадцать марок в неделю. Это не слишком много, как по-вашему?
– Двадцать марок? – обрадованно переспросила Майа.
Сухэйри удовлетворительно кивнул.
– Это мелочь. Что здесь такого? Для нас это не обременительно, а для вас, Миа, это скромное пособие. Помощь от семьи. Мы же ваша семья. Нам будет приятно.
– И что я должна сделать, чтобы получать эту помощь?
– Ничего. Просто звонить нам. Говорить с нами. Иногда. Вот и все. Неужели мы много просим?
Хлоя согласно кивнула.
– Кто-то должен за тобой присматривать, мамочка. Мы теперь будем это делать. Мы можем открыть небольшой счет на твое имя. Сделаем это прямо сейчас...
– Что же...
– Ты согласна? Правда? Мамочка, ты это для меня сделаешь? Помнишь, как ты мне помогла, когда я была на стажировке?
– Разве? – Майа помедлила. – Что же, полагаю, в этом есть свой смысл. Хорошо, пусть будет по-вашему.
Хлоя сентиментально всхлипнула:
– Все теперь хорошо... Любопытно было увидеть тебя такой красивой...
Помощь дочери заметно изменила ее жизнь. Майа не могла похвалиться аккуратным обращением с деньгами, но регулярные еженедельные поступления мало-помалу помогли ей подняться. Оставив положение нищей бродяжки, она влилась в низшие слои общества. Вещей у нее не прибавилось, да и они мешали бы в ее странствиях, зато теперь она чаще мылась, лучше питалась, а иногда могла подключаться к Сети.
Однако контакты в Сети бывали рискованными. Именно через Сеть собака отыскала ее в Де Мойне. Майа решила, что Де Мойн гораздо приятнее, чем о нем писала пресса. В Де Мойне были очень интересные здания, и там чувствовалось влияние Индианаполиса. Теперь она поняла, что Поль довольно цинично и поверхностно судил о современной архитектуре. Когда ваш глаз привыкал к современным зданиям, вы могли обнаружить следы архитектурных традиций, проступавшие в старых городских структурах: здесь карниз, там дверь, вазоны для цветов на окнах и даже отделка потайных дверей и ходов...
Она заметила постсобачьего пса и его продюсера, когда выходила из отеля. Они завтракали. Майа узнала пса и почувствовала к нему жалость. Она сразу поняла, что собака последует за ней, как только она покинет отель. Но Майа не боялась пса, она больше никого и ничего не боялась. Собака и продюсер так печально и уныло смотрелись в дешевом отеле Айовы, среди булочек и специальных разноцветных сиропов.
Майа подошла к ним.
– Привет, Аквинат.
– Привет, – поздоровался изумленный пес. Его обычно безупречный костюм теперь казался мятым, возможно, из-за ошейника. Его продюсер был слеп.
Продюсер поправил переводчик, прикрепленный к ушной мочке. Это был пожилой любезный немец.
– Садитесь, пожалуйста, Майа. Вы уже поели? Ели? Съели?
– Все в порядке. – Майа села.
– Мы хотим взять у вас интервью, – заявил Аквинат. Он говорил по-английски отрывисто и без ошибок.
– Правда?
– Мы уже беседовали с господином Кабаннэ и с синьориной Барсотти.
– С кем?
– С Полем и Бенедеттой, – пояснил пес.
Упомянутые имена взволновали ее до глубины души.
Она соскучилась по ним, словно по собственному сердцебиению.
– Как поживают Поль и Бенедетта?
– Конечно, они сейчас очень знамениты, хотя, к сожалению, у них много проблем.
– Как они поживают?
– Им удалось избежать обвинений в незаконной деятельности. Для них это настоящая удача. Но в их окружении громкий скандал. В их художественном движении произошел раскол. Разве вы об этом не слышали?
К ним подошла обычная, нормальная официантка. Обслуживающий персонал из людей и внимание к клиентам были характерной чертой Де Мойна.
Майа заказала вафли.
– Мы можем поговорить об этом с вами перед камерой?
– Я не слышала ни о каком расколе. Я ни с кем не общалась и вообще живу одиноко. Так что я ничего не могу сказать.
– Они так хорошо о вас отзывались. Они уговорили нас к вам приехать. Даже помогли вас тут отыскать.
– Я поражаюсь тому, как вы прекрасно говорите по-английски, Аквинат. Я слышала, как вы говорили по-немецки и перевод вашей речи на честину, но...
– Все зависит от качества перевода, – скромно произнес пес. – Перевод – это выше моего понимания. У Карла есть для вас подарок от наших друзей. Принесите его, Карл.
– Хорошая мысль, – сказал Карл. Он встал, взял белую трость и, опираясь на нее, неуверенно пошел.
– Я не смогу участвовать в вашем шоу, – отказалась Майа. – Я больше не желаю играть никаких ролей.
– Вы стали своего рода идолом, – проговорил пес.
– Я совсем не чувствую себя идолом. И во всяком случае, остаться идолом можно, избегая внимания общества. Это лучший способ. Не так ли?
– Вы настоящая Грета Гарбо, – заметил пес.
– А вы любите старые фильмы? – удивилась Майа.
– Честно признаться, я терпеть не могу старые фильмы. Я даже не люблю свои собственные старые телепередачи. Но меня страшно интересуют механизмы популярности.
– Я еще никогда не вела таких умных разговоров с собакой, – призналась Майа. – На ваше шоу я не приду, Аквинат. Надеюсь, вы поймете. Хотя мне нравится с вами говорить. В жизни вы гораздо меньше, чем выглядите по телевидению. И с вами действительно интересно. Я не знаю, кто вы – собака с искусственным разумом или кто-то еще, но в вас есть какая-то удивительная жизненная сила. Вы умны. Разве не так? Я думаю, вам нужно бросать мир поп-культуры. И быть может, написать книгу.
– Я не умею читать, – сознался пес.
Майе принесли вафли. Она попробовала их.
– Как неприятно приехать в Де Мойн и вернуться ни с чем, – попытался убедить ее пес.
– Но вы же сначала хотели взять у меня интервью, – отозвалась Майа, продолжая жевать.
– Не думаю, что это получится.
– Возвращайтесь в Европу и побеседуйте с Элен Вакселль-Серюзье. На равных.
– Зачем мне это? – спросил пес и навострил свои мохнатые уши. – И где я смогу ее найти?
Карл вернулся к столику со свертком. Подарок, присланный ей Полем и Бенедеттой. Майа отложила в сторону вафли, открыла коробку и сняла обертку. Там была старинная камера. Ручная камера, в которую когда-то вставляли цветную пленку. Старый аппарат был реконструирован и дополнен цифровой платой и набором сетевых разъемов. Камера была тяжелой, прочной и приятной на вид. В сравнении с современными камерами она выглядела солидной и надежной.
К ней была приложена карточка, написанная от руки.
«Не верь ни одному слову, сказанному о нас в Сети и в прессе», – нацарапала Бенедетта.
«Мы всегда будем любить и прощать наших вероотступников», – написал Поль своим аккуратным и красивым почерком.
Дэниэл жил теперь в Айдахо. Он решил обосноваться на ферме, стать поближе к земле.
Она прикинула границу его небольших владений. Наверное, у него было акров двенадцать. Никакой изгороди или забора, очертания поместья чувствовались лишь на взгляд. По следам. Или в особенностях садоводства.
Способен ли разум хозяина заставить деревья расти быстрее?
Деревья, кусты, птицы, даже насекомые – они чувствовали себя здесь необычно. Они ощущали на себе огромное, прямо-таки неимоверное внимание. Ветви разных оттенков, птицы, поющие волшебными голосами. Ее бывший муж вскапывал землю лопатой. Дэниэл ссохся, стал маленьким, не выше четырех футов. И хотя его мускулы одрябли – он, конечно, состарился, – но был удивительно силен. Казалось, лопата могла сломаться в его руках.
– Хэлло, Миа, – поздоровался он хриплым от долгого молчания голосом.
– Хэлло, Дэниэл.
– Ты изменилась, – покосившись, заметил он. – Давно ли это случилось?
– Для меня давно.
– Сейчас ты похожа на Хлою. И я бы принял тебя за Хлою, если бы не знал.
– Я по-прежнему думаю о тебе как о Дэниэле, – призналась она. – Сама не знаю почему.
Дэниэл ничего не ответил. Он пошел в свою хижину.
Она последовала за ним в его грубо сколоченное, тесное жилище. Пол был покрыт ветвями, сухими листьями и, возможно, гигабайтами в паутине мицелия. Он пустил здесь, в Айдахо, глубокие корни. Он слился с природой этой земли, словно пророс в ней. Он сам себе стал genius loci, духом этого места. Каждое дерево, каждый куст, каждый цветок, каждое насекомое были крепко связаны с ним. Он не просто ухаживал за домом и садом, в каком-то глубинном смысле он стал этим домом и садом. Стал маленьким клочком Айдахо. А в зимние месяцы погружался в спячку.
– Хочешь воды? – просипел Дэниэл.
– Нет, спасибо.
Он глотнул несколько капель росы из сложенного лодочкой листика.
– Какие у тебя новости, Дэниэл?
– Новости... – задумался он. – Ну что же, новости всегда найдутся. Они говорят, сделай что-нибудь с небом. Расчисти его. Спорами.
– Спорами... – повторила она.
Он попил еще, вытер свои необычайно густые брови и, казалось, оживился.
– Да, небо может на какое-то время изменить цвет и стать бурым или коричневым, как шляпка у гриба. И тогда мы увидим интересные закаты. Техника починки атмосферы. Очень полезно. Предусмотрительно и очень мудро. Хорошая практика для мужей.
Дэниэл прилагал все усилия, чтобы заговорить на понятном ей языке. Они оба были прямостоящими существами, ходящими под небом и живущими под солнцем. Эти общие свойства роднили их.
– Я не могу поверить, что в обществе до такого додумались – засеять небо грибами. Не думаю, что можно реализовать такие фантазии.
– Ладно, пусть у общества не хватит фантазии, но это и не его мысль. Другие люди так или иначе испортят небо. Это ответ. Новое чудовище против старого чудовища. Мы совсем как боги, Миа. И можем этим воспользоваться.
– А ты чудовище, Дэниэл? И кто сказал тебе, что ты был богом?
– А что ты думаешь?
Он повернулся к ней согбенной спиной, вышел из хижины и вернулся к работе. Да, он был богом, решила она. Но когда они жили вместе, он еще не стал богом. Тогда он был просто человеком, и хорошим человеком. Но теперь он уже не человек. Дэниэл превратился в маленького божка. Очень маленького, с паровым двигателем. Божок-амфибия, с трудом, но добросовестно погружающийся в грязь ради нового класса рептилий. Самый-самый маленький божок, вроде садового гнома, дриады или амулета. Он пользовался официально разрешенной технологией, и самой этой имевшейся разрешенной технологии ему вполне хватило. Машины стали такими вездесущими. Машины просто ворвались во Вселенную, взорвали Божий мир. С их появлением люди перестали быть людьми. Но люди не перестали рождаться и производить себе подобных.
– Я хочу снять тебя, Дэниэл, – сказала она ему. – Встань, пожалуйста, к свету, я тебя сфотографирую.
Он не возражал. Она подняла свою новую камеру. Навела на него объектив. И внезапно поняла, что достигла цели. Это будет ее первый по-настоящему хороший кадр. Она увидела это, когда он наклонился. Увидела этот поразительный пейзаж, который он называл своим лицом. Твердость живой души, порвавшей с необходимостью. Она поняла и себя, и его. Мир тут же начал вращаться вокруг них в ярком, горячем пламени. Ее первый правдивый кадр. Подлинный и прекрасный.
Камера щелкнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40