Я попросил Линду передать ему вместе с моими извинениями за неосторожность
новую флейту за мой счет.
С Линдой мы провели длинный разговор об анакаона. Я пытался
разъяснить ей все, что, на мой взгляд, ей нужно было разъяснить еще до
того, как мы отправились в экспедицию. Я говорил с ней о прямой
коммуникации между разумом и окружением, которой, очевидно, обладали
анакаона. Я подчеркнул, какое значение имели их язык и музыка при их
взаимном общении и связи со всем миром. Я объяснил ей похищение, сказав,
что женщина пыталась вернуть лесным жителям богов, которые давным-давно
бросили своих детей на произвол судьбы и объявили себя фальшивыми богами.
Родители нуждались в общении, но не смогли найти никакой возможности.
Детям не нужна была возможность взаимопонимания. Для них достаточно было
б_ы_т_ь_, и девушка должна была им помочь.
С этого места Линда была не согласна со мной. Она приняла мое
изложение легенды об индрис. Даже если она не так уж любила свою землю
обетованную, она не могла понять, что здесь уже были другие и что этот мир
и для них тоже означал обетованную землю и возможность вернуть рай. Но
несмотря на это, она оставила свое суждение неизменным. Факты не смогли
поколебать ее прочной веры.
Она была откровенной. Она была милым человеком. Мне она нравилась. Но
я не мог немного не сожалеть о ней. Это заносчиво, конечно, но так уж я
все воспринимал. Она показалась мне такой пустой. У анакаона душа широко
открыта для всего окружающего. В душу Линды не имело доступа ничто, кроме
ее веры в землю обетованную. Она и люди, которых она изучала, образовывали
противоположные полюса.
И я не считал своей задачей давать Линде советы или пытаться изменить
ее. Я сообщил ей, что знал, и обдумывал некоторые ее реакции с некоторой
долей сарказма. Она не была оскорблена, так как знала, что я не имел в
виду ничего плохого. Просто все, что я ей рассказал, бесполезно сгорело.
Линда осталась в городе на краю джунглей, и только Макс сопровождал
нас в долгой поездке назад, в космопорт.
Не было ничего приятного в том, чтобы снова увидеть солнце.
Психическое возбуждение быстро свелось на нет психической неуютностью. Я
был вынужден целыми днями носить темные очки, пока мы с Эвой не добрались
до "Дронта". Макс и Эва были в таком же положении. Если учесть, что была
вершина лета, то мы выглядели как опереточные мафиози.
- Жаль, что вам пришлось испытать здесь так много трудностей, -
заметил однажды Макс, когда мы после вертолета ожидали поезд. - Это
действительно очень прекрасный мир. Мы тоже делаем из него что-то. Жаль,
что за его пределами вы не сможете создать для нас лучшее паблисити.
- Не имею намерения, - возразил я. - Паблисити - это последнее, что
вам нужно. Ведь не мы создали искаженную картину этого мира, а вы.
Подумайте о том, что мы имеем космические перспективы.
- С такой логикой все жители планеты имели бы искаженное
представление об их собственном окружении, - парировал он.
- Не только жители планеты. Каждый, - сообщил я ему. Конечно, до него
не дошло, что я имел в виду.
- Ну, - сказал он, - неважно, что вы думаете. В конце концов, вы и
сам довольно неважный.
- Да, я такой, - ответил я счастливо. - Совершенно неважный. Все, что
я делаю, ни для кого, кроме меня, и ломаного гроша не стоит. Но получилось
бы что-нибудь, если бы весь мир прекратил думать?
Но он не понял и этого. Эва, вообще-то, тоже. Пройдет еще какое-то
время, пока она по-настоящему вырастет. Она слишком много думает не о том.
Пока мы добирались до космопорта, Элина выучилась говорить по меньшей
мере пятьдесят слов по-английски. Я хотел бы торопливо добавить, что это
только благодаря помощи Эвы. Эва не слишком ценит молчание. Девочке очень
нравится, когда Эва беседует с ней, и Эва тоже считает, что та составляет
ей приятное общество. Может быть, дело в том, что Элина не стала
ироничной. Эва не удовлетворилась тем, что этот ребенок может улыбаться и
делать в подходящих случаях дружеские жесты. Она сочла своей обязанностью
назвать ей наши имена и передать ей запас слов, с помощью которого та
могла бы выразить, как она счастлива и как быстро идет поезд.
Я считал это достаточно глупым. У меня не было стремления обоюдно с
девочкой выражать свои чувства, но если бы я его имел, то выбрал бы метод,
который позволил бы нам что-то иметь в виду, когда мы что-то говорим.
Слова не имеют никакого смысла, только производят шум. Они кажутся мне
оскорблением для Эвы, для Элины и для интеллигента в общем. Но я ничего не
сказал. Несомненно, Титус Чарлот будет благодарен Эве за то, что она взяла
на себя начальное образование. Но вполне было возможно, что он оторвет ей
голову за то, что она вмешалась в его эксперимент.
На борту "Дронта" никакого сверхпышного приема не было. Чарлот что-то
долго не по делу крутил пальцами, будто весь мир постоянно обращался с ним
невежливо. Когда он впервые узнал, что мы доставили девочку назад, он был,
конечно, восхищен, но с тех пор прошло много дней, и его приподнятое
настроение было уже стерто нетерпением.
У меня не было желания говорить с ним о девочке. Это привело бы
только к длинной и совершенно бессмысленной дискуссии о чем угодно, что я
- как факт - принимал охотно, но о чем совсем не хотел спорить. Я
предоставил это Эве - передать рассказ женщины так хорошо, как только она
могла. Да это и было ее задачей. Она руководила экспедицией. Я был только
подчиненным. Но я не завидовал Эве и внимательно следил, чтобы меня не
втянули в это дело. Я был доволен полетом "Дронта" назад, в Коринф, и
раскладыванием событий по полочкам в глубинах моей памяти.
Подходящие медикаменты и долгий сон устранили самые плохие
последствия нашего предприятия.
Когда я, наконец, поднял "Дронта" и тем самым поставил точку после
всей этой истории, я подумал о том, что радовался сейчас прощанию с Чао
Фрией больше, чем когда-то с Рапсодией. Разумеется, я в своем
неподражаемом стиле остался совершенно нетронутым этим миром, и
единственное, что я взял отсюда - это маленький пакет в моем кармане. Это
была вторая забота, которую Линда устранила для меня, прежде чем мы
покинули маленький город на краю леса.
Но во время нашего пребывания на Чао Фрии произошли важные события.
Союз между мной и ветром упрочился. Мы, наконец, стали душами-близнецами.
В туманности Альциона я нуждался в его помощи, и в пещерах Рапсодии,
вероятно, тоже, но это было совсем другое. С того мгновения, когда я взял
в руки флейту Майкла, ветер стал нужен мне постоянно, и это кончится
только с моей смертью.
Пока я сидел, расслабившись, в моем контрольном кресле во время
полета на Нью Александрию, я размышлял о том, что я... что мы все еще были
привязаны к Чарлоту. Я считал дни, прошедшие за время нашего пребывания на
Чао Фрии. В пересчете с локального на стандартное время их было не так
много. Мой договор еще действовал.
А что случилось бы?
- Это важно? - спросил ветер.
Не особенно, признался я. Важна длительность. Первые полтора года
самые плохие. Последние шесть месяцев пролетели в мгновение ока.
Это я иронизирую.
Он засмеялся.
Это было для меня неожиданностью.
Жизнь сурова, заметил я.
- Она могла бы быть еще хуже, ответил он.
Да, сказал я. Мог пойти дождь.

19
У этой истории есть еще и постскриптум.
Вечером после нашей посадки на Нью Александрии я встретил в баре
бывшего телохранителя. Мы, так сказать, столкнулись. Пока Чарлот держался
вне зоны власти здешней полиции, у него были другие задачи, и теперь уже
не было столько возможностей ничего не делать. Но он по мере возможности
искал меня. Он был в гражданском и выглядел почти по-людски.
- Значит, ты доставил ее обратно? - спросил он.
- Ясное дело, - ответил я.
- И что?
- Ты должен мне порцию, - проинформировал я его.
- Ты можешь доказать это перед судом?
- Нет. Ты можешь взять с меня слово.
Он подобрал губы, а потом повернулся и заказал порцию выпивки. Я
медленно выпил. Я продлевал удовольствие. Я всегда получал удовольствие,
когда выигрывал спор.
- Ты когда-нибудь был в космосе? - спросил я.
- Нет.
- Это кое-что объясняет. Знаешь, трудность с людьми, которые всю
жизнь приклеены к земле, в том, что им не хватает космической перспективы.
Ты чувствуешь себя связанным с Нью Александрией святым клочком земли?
- В известной степени, да, - сказал Дентон. - Но я не фанатик.
- Ты чувствуешь себя здесь дома, да?
- Для меня все это о'кэй.
- Ты никогда не чувствовал ничего вроде жажды странствий?
- Иногда. Но я с этим справлялся.
Я был вынужден улыбнуться по поводу его способа выражаться. -
Чувствовал ли ты когда-нибудь непреодолимое стремление _п_о_н_я_т_ь_
чудеса вселенной? - продолжал пытать я. - Казалась ли тебе жизнь
неполноценной или незаполненной, если ты при исследовании смысла жизни был
не в силах перевернуть какие-нибудь камни?
- Думаю, нет.
- Твое стремление к пониманию не поддается подавлению?
- Нет.
Он улыбался и ждал, что я объясню, о чем это я разглагольствую.
- Это хорошо, - объяснил я. - У меня так же. Но я очень люблю
узнавать. А ты нет? Я с пристрастием заглядываю под камни. Тебе не
кажется, что от этого можно заболеть? Или ты можешь представить, что
концепцией Библиотеки Нью Александрии является любопытство, перешедшее в
душевную болезнь?
Скачки моих мыслей сбили его с толку.
- Я не знаю, - сказал он.
- Я тоже. Не хочешь выпить еще?
- Я думал, ты выиграл спор и можешь сказать: "Я же тебе говорил".
- Могу. Я это только что сказал. А теперь я хочу угостить тебя, так
как у меня доброе сердце.
- Спасибо, - сказал Дентон.
Я заказал следующий круг.
- А не мог бы ты рассказать всю историю? - попросил он.
- Позже. Сначала нам надо немного выпить. Тогда она будет не такой
скучной.
С этими словами я достал из кармана маленький пакет, развернул его,
поставил содержимое на ребро на стойку бара и задумчиво посмотрел на него.
- Что это? - поинтересовался Дентон.
- Это подарок. Для Титуса Чарлота. Я до сих пор не передал ему. Это
должно помочь ему в поисках взаимопонимания. Это очень ценный
исследовательский прибор.
- Да, - протянул полицейский. - Но _ч_т_о_ это?
- Это флейта, - сказал я.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17