Возможно, так чудовищу будет не так заметно, что я двигаюсь.
Хотя я действительно делал все очень и очень медленно, казалось, не
прошло и мгновения, как я оказался на одной высоте с вытянутой передней
ногой паука. Я посмотрел на нее. Она была такой толстой, как моя нога. У
нее была волосатая кривая ступня. Хитиновый панцирь под жесткими волосами
пурпурно блестел.
Нога двинулась.
Я - нет.
Несомненно, я был обязан своей жизнью факту, что застыл от ужаса.
Паук опять впал в оцепенение.
Я еще осторожнее - сантиметр за сантиметром - начал заползать в тень
чудовища. Можно было слышать его дыхание. Оно было тяжелым и сладковатым и
вовсе не неприятным. Я мог разглядеть мириады мизерных движений составных
частей его рта. Они совершались автоматически и вне его контроля, но были
все же пугающими и угрожающими. Я почти ощущал, как сводило его мышцы от
неестественной, застывшей позы.
Мои руки обхватили камень, и я начал тянуть его назад, молясь о том,
чтобы не переоценить или не недооценить его вес. Когда я потащил его по
земле, раздался тонкий скребущий звук, и паук подтянул свою вытянутую ногу
к себе. Мне опять удалось остаться спокойным и, поскольку я не двигался,
паук опять застыл. Но у меня не было другой возможности, кроме как
вытащить камень. Он оказался не настолько тяжелым, чтобы я не смог его
поднять, но для меня подъем был очень большим напряжением, и необходимо
было какое-то время, чтобы одним плавным движением рвануть камень и
обрушить его на паука. И совсем невозможно было поднять его в земли,
прежде чем я не вытяну его из-под тела чудовища.
Когда скребущий звук появился снова, паук очнулся от своей застывшей
позы. Но его движения были такими же медленными, как и мои. Скрежет камня
так мало нарушал музыку, что паук лишь в ничтожной степени овладел собой.
Его движения были почти совершенно рефлекторными.
Наконец, я вытянул камень из-под тела паука на то место, где
незадолго до этого покоилась его вытянутая нога. Я крепко обхватил его
руками и оценил расстояние до туловища и головы, чтобы обеспечить нужную
траекторию полета.
А потом начал поднимать камень. Какое-то ужасное мгновения я боялся,
что моим утомленным мышцам не справиться с этой задачей. Но мне
требовалось только собрать свои поддерживаемые ветром силы. Я поднял
камень до пояса, на высоту груди и, наконец, над головой. Его вес
заставлял меня немного покачиваться, и заболела грудь, когда я подготовил
себя выпрямить руки и сменить захват для броска. Поэтому движение
получилось не таким гладким, как планировалось, и когда я швырнул снаряд,
паук двинулся. Одним-единственным движением все восемь его ног
придвинулись ко мне на целый метр. Камень упал не на сочленение головы и
туловища, как было моим намерением, а на заднюю часть тела. Он попал
ребром, экзоскелет лопнул с отчетливым треском, камень отскочил и сбил
голову паука наземь лишь в сантиметре от пальцев моих ног. Я вынужден был
отодвинуться назад. Паук подох мгновенно, но его рефлексы нет. Его ноги
конвульсивно дергались еще самое малое десять секунд. Одна даже оторвалась
от тела.
За шумом упавшего камня наступила абсолютная тишина, в которой слышна
была только музыка флейты. Но конвульсии криптоарахнида, мой шаг назад и
падение камня вызвали целу массу движений, хоть и в ограниченном
пространстве.
Когда я - медленно! - обернулся, чтобы посмотреть, что делают другие
пауки, они уже продвинулись на несколько шагов. Они снова уже были в
трансе, но все получили выигрыш в расстоянии.
Ближайший был лишь в шести-семи метрах от Майкла, а последний не
далее, чем в тридцати. Нужен был бы математический гений, чтобы
рассчитать, насколько приблизится каждый, если я убью еще одного. Очень
экономичными движениями я, возможно, и сумел бы это сделать. Но, к
сожалению, у меня не было монополии на движение. Всегда, когда умирала
одна из тварей, она своим трепыханием вносила вклад в нашу коллективную
гибель.
Когда я присмотрелся и отыскал камень среди останков туловища убитого
паука, он отреагировал на мое прикосновение чисто автоматическим
вздрагиванием. Я заметил, что другой паук сделал полшага, приблизившие его
еще сантиметров на тридцать.
Я знал также, что камень будет казаться мне тем тяжелее, чем дальше
мне придется его тащить, и что это скажется на плавности моих движений.
В это мгновение музыка флейты сбилась с ритма.
Ужас пришел совершенно неожиданно и был таким страшно зловещим, что я
не смог его подавить. Я выронил камень. Упади он мне на ноги - это было бы
моей смертью, но я держал ноги расставленными, и он упал между ними.
Пауки придвинулись еще на шаг.
Положение было безнадежным.
Я уже опять стоял совершенно неподвижно, но теперь от этого не было
никакой пользы. Майкл потерял нить мелодии. Он смертельно устал. Болезнь
его пересиливала. Он не мог сосредоточиться.
Майкл собрался с силами еще раз, но мне было ясно, что теперь убивать
пауков стало невозможно.
Для меня оставалась еще возможность бегства. Я мог уйти, очень
медленно, через кольцо нападающих, к краю леса. Я мог исчезнуть среди
деревьев, а потом унестись прочь, как будто за мной гонится черт. Даже
если они побегут за мной, у меня были бы неплохие шансы уйти от них. Я мог
пересечь реку. А они - нет.
Я не герой. И никогда не утверждал, что герой. Если стартовать
немедленно, мне это удалось бы. Но я не стартовал. Не потому, что я герой
- скорее, по противоположной причине. Я испугался. Я промедлил. И упустил
свой шанс.
Майкл сбился снова, и пауки придвинулись ближе. Они шли очень
медленно, но шли. Они не спешили, и я, возможно, еще мог бы убежать. Но я
не мог себя заставить. Я посмотрел на пауков и, еще даже не успев найти
время для размышлений, оказался подле Майкла.
Я поглядел на него сверху вниз и через его плечо на Мерседу. Он был
готов вот-вот свалиться. Она спала, как ребенок, и ничего не подозревала.
Я отнял флейту от губ Майкла. Очень осторожно. Он не сопротивлялся.
Когда первый паук уже собрался обрушиться на нас, я поднес флейту к
губам.
Настало твое время, сказал я ветру. Я совсем немузыкален.

16
Ветер был хорошим музыкантом. Хотя мы и не достигли успехов Майкла,
но ведь у нас не было его пальцев трюкача. Для пауков, во всяком случае,
мы были достаточно хороши. Я полагаю, что они были весьма ограниченными.
Мы даже не пытались играть ту же музыку, мы довольствовались чем-то более
простым и с множеством повторений. Не было ни времени, ни способностей
упорядочить все вариации на эту тему. Когда мы заметили, что наша короткая
вещица делает свое дело, мы начали играть ее снова и снова, пытаясь
имитировать стиль Майкла и добившись в этом пункте решительных успехов.
Почему-то я казался сам себе безучастным зрителем. Уже не первый раз
бывало так, что ветер полностью контролировал мое тело. Когда мы сажали
"Дронт" в туманности Альциона, я был без сознания, но в других ситуациях
ветер действовал тайно или против моей воли.
Ощущать все это было странно, но вовсе не так плохо, как я себе
представлял. Все было почти так, будто я застыл, как пауки - не против
своей воли, но просто потому, что чувствовал, что не могу двинуться и даже
громко подумать, чтобы не нарушить внутренний контакт ветра при
координации моего тела. Я вынужден был стать каким-то душевным зародышем,
как можно меньше и незначительнее.
Самым главным при этом было то, что сам я проявлял к этому добрую
волю и все это меня не пугало. Я не особенно любил ветер, но это и не было
нужно, если знаешь, что находишься с ним по одну сторону баррикады. Во мне
все еще не улегся страх, что он сможет "овладеть" мной, но он уже
достаточно притерся - ведь мы слишком долго жили вместе, чтобы находиться
в состоянии войны.
Я холодно смотрел глазами, движения которых уже не контролировал. Я
видел четырех пауков. Один был мертв. Значит, сзади было еще три. Я уже не
мог вспомнить, какой из них был ближе всего, но, вероятно, это был один из
тех, кого я не мог видеть.
Рядом со мной Майкл сполз на землю. Он лежал совсем тихо; его тело
свернулось у моих ног.
Когда я привык к новой ситуации, у меня возникло неуютное чувство,
что все, что мы делали, лишь отодвигало неизбежное. Едва ли можно было
ожидать, что Майкл или Мерседа в обозримое время отдохнут настолько, чтобы
встать и убить пауков, и даже если бы это было возможно, скорее пауки
осилили бы нас, чем мы их. Я спрашивал себя, каков галактический рекорд
длительности игры на флейте и настолько ли выше, чем моя собственная,
способность ветра использовать мое тело, чтобы нам удалось побить этот
рекорд.
Вероятно, нет, решил я. У ветра сейчас больше дел, чем просто
осторожно управлять моей вегетативной нервной системой. Если он вынужден
полностью контролировать мое тело, то его способность была лишь немного
выше моей. Но ведь должна же быть возможность, чтобы я взял его роль -
точно так же, как он мою!
Я только не знал, с чего начать.
Нам не оставалось ничего, кроме как ждать помощи, даже если у нас не
было никаких причин предполагать, что мы сможем ее получить в ближайшем
будущем. Несомненно, местные жители вернутся. Но _к_о_г_д_а_?
Ночная тьма наступила быстро, как обычно, и отняла у нас ничтожное
утешение видеть неподвижного врага. Даже матово-красные угли костра
погасли, и мы сидели в абсолютной темноте.
Но музыка флейты продолжала звучать.
Я начинал ее ненавидеть.
Во мне снова поднимался страх. Казалось, мое чувство времени
нарушилось. Логика подсказывала мне, что, должно быть, прошло больше
времени, чем я фактически "пережил", и все же время казалось мне слишком
медленным. Было очень неприятно, что темнота украла все мои чувства. Не
потому, что я больше ничего не ощущал. Меня беспокоило чувство, что я не
мог _п_о_л_ь_з_о_в_а_т_ь_с_я_ органами чувств. Я был не способен внутри
моего тела ни к какому действию - и это добровольно! - и тьма лишь
усиливала чувство неуютности. Было чувство, что страх начнет занимать все
больше пространства, и я ничего не смогу с ним поделать.
Я знал, что опасность была в страхе. Страх овладевал не только
разумом, но и телом. В своей высшей точке он мог отнять сознание,
остановить сердце... И тогда ветер уже не сможет контролировать мое тело.
И мы оба умрем. В туманности Альциона я должен был потерять сознание,
прежде чем ветер мог вмешаться, так как я был парализован ужасом, и ветру
было бы не справиться с моим телом, пока мое воображение питало его
страхом.
Если я позволю страху овладеть мною, произойдет что-то ужасное.
Я боролся.
Бок о бок с ветром мы боролись против обстоятельств и против нашей
собственной слабости. Если ветер и оказывал мне какую-то активную помощь,
то я этого не замечал. Если я каким-то образом помогал ветру, то это
происходило как бессознательный акт воли. Но даже если каждый из нас
боролся сам за себя, влияние одного на другого было большим. Это
сплачивало нас теснее, чем мы достигли бы этого когда-либо разумными
разговорами. Мы сплавились отчаянием и смертельным страхом.
Когда я раньше размышлял о ветре, было часто появлявшееся логические
опасение, что телесная смерть была возможна только для меня. Он же мог бы
просто перейти к новому хозяину. Я всегда был обеспокоен тем, что он
обращается с моей жизнью легкомысленнее, чем я сам. В ту ночь я понял, что
был неправ. Пока он жил в моем мозгу, ему - как и мне - грозила смерть. Он
мог иметь девять жизней кошки, но жил всегда только одну. Приспособившись
к моему мозгу, чтобы жить в нем, он стал совершенно человечным, если этот
процесс не был и обратным. В природе вещей было заложено, что он умрет со
мной, если умру я. Это я открыл, когда мы вместе боролись в джунглях.
После этого я долго не мог отделиться от ветра. То мгновение было
поворотным пунктом в истории моего собственного отчуждения.
Я знал, что если мы выживем, я уже никогда не стану прежним.
Я победил свой страх.
Музыка продолжала звучать, и у нас было достаточно стойкости и
решимости, чтобы играть либо пока не свалимся, либо пока на пауков не
перестанут действовать гипнотические чары.
Постепенно мы начали тосковать по утру. Это была осмысленная цель. Мы
знали, что завтра будем вынуждены играть целый день и ждать вечера, но это
ничего не меняло. Мы могли править только к ближайшей цели, которую сами
ставили перед собой. Бессмысленно думать о бесконечном или безграничном.
Совершенно определенно, проблема была конечна и ограничена.
Ночь на Чао Фрии, конечно, не такая длинная, как на большинстве
других планет, с которыми я познакомился за годы моих странствий с
Лапторном, и так как мое чувство времени было нарушено, она прошла для
меня даже еще быстрее. Мне кажется, на те другие миры наша коллективная
ментальная сила не подействовала бы. Утренние сумерки придали нам новые
силы. Благословение снова видеть что-то, даже если мы и до этого знали,
что увидим. Наша надежда выросла.
Дополнительный квант надежды мог вполне даже спасти наши жизни.
Через несколько минут после наступления утра Майкл опять пришел в
себя и тяжело откатился от моих ног. Он не вставал. Видимо, вспомнил о
пауках и остался лежать, открыв глаза. Я был рад, что с ним все хорошо.
Мерседа проснулась тоже. Прежде чем она успела открыть глаза, Майкл
схватил ее за руку и что-то сказал. Она поняла и не проявила ни следа
паники, но не ответила и осталась спокойно лежать. Криптоарахниды лишь
коротко шевельнулись.
Когда Майкл повернул голову, чтобы поговорить с Мерседой, я уже не
мог видеть его лица. Поэтому я не знал, каким было его выражение. Что он
мог подумать, когда проснулся и узнал, что я наигрываю что-то на его
флейте паукам, а они всю ночь находятся в трансе!
Полагаю, Майкл собирался с силами. Конечно, он попытался бы, если бы
был в состоянии, что-то сделать. Но что это было бы, не знаю. Он знал
пауков лучше меня и, возможно, смог бы убивать их, не позволяя им
освобождаться от транса, как они делали это до меня. Нельзя исключить
также, что он намеревался убежать с Мерседой в лес, чтобы спасти себя и
сестру. Я бы не упрекнул его за это. Вполне могло случиться, что подобным
образом повел бы себя и я.
Но Майклу не понадобились его силы.
Как раз, когда я заметил в жалобных каденциях, что наигрывал ветер,
первое замедление, сквозь сумрачное пурпурное утро ударил световой луч, и
один из пауков был охвачен огнем. Я был ослеплен и не смог отчетливо
видеть того, что происходило следом за этим, но заметил, что луч
заколебался, и пауки очнулись от своего оцепенения.
Они двинулись вперед, но у них уже не было шансов. Огненный луч
лазера прервался только раз, когда Данель направлял его на место позади
нас. Потом он сжег троих, что были за нашей спиной.
В течение трех или четырех секунд они все были охвачены пламенем. Это
было прекрасное достижение в искусстве стрельбы.
Вдруг мое тело снова стало принадлежать мне, и я обернулся, чтобы
убедиться, что никакой опасности больше нет. Потом я опять порывисто
повернулся назад, чтобы посмотреть на Данеля.
Все происходило слишком быстро. Я рухнул. В падении я еще успел
заметить, что от деревьев к Данелю кто-то бежит.
Это была Элина.
Флейта выскользнула из моих пальцев, и мое тело погребло ее под
собой.
Она сломалась.
Я потерял сознание.

17
Когда я опять пришел в себя, наше общество значительно выросло.
Повсюду были люди, лесные жители и другие.
Я почти ожидал обнаружить вокруг себя круг озабоченных лиц, но мои
отрывочные сны о людях, пауках и флейте заставили время бежать. Мне сразу
же пришло в голову, что моя слабость перешла в сон и уже прошло много
времени. Сейчас был почти вечер.
Я был привален к куче камней, а под голову мне сунули какую-то
скатанную одежду. Майкл и Мерседа лежали справа от меня. Оба спали. Они
были закутаны в одеяла и чувствовали себя, очевидно, хорошо. Между ними
сидели Линда и Данель и охраняли их.
Надо мной дежурила Эва Лапторн и девочка, с которой я познакомился в
холмах под Коринфом.
- Эй, - сказала Эва, когда я сел, выпрямился и попытался расправить
затекшие мышцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17