Что за чудо эта Нина! В ее тонком алебастровом лице, озаряемом блеском зубов, есть что-то древне дикое. Черные блестящие глаза, осененные волшебными ресницами, глядят как-то внутрь себя – с тусклой первобытной истомой…– По сути дела, Ницше, конечно, прав, утверждая, что для некоторых людей необязательно следовать общечеловеческим законам, – сказал Качаури, прервав размышления Николая.Какое-то время, переключив внимание на девушку, он перестал слушать. Но тут вдруг заинтересовался.– Это вы кого имеете в виду? – поинтересовался он. – Уж не себя ли?– Напрасно иронизируете, молодой человек. – Не все ли равно, кого я имею в виду. Истина остается истиной, кого бы она ни касалась. Только не надо вульгаризировать мои слова. Это как современные СМИ, особенно телевидение: говорят, как будто бы вещи правильные и общеизвестные, но с таким вывертом, что все сразу переворачивается с ног на голову. И уже начинаешь сомневаться, кто детей рожает: женщины или пассивные голубые любовники. Это я не о себе, сам я телевизор не смотрю, – добавил он с усмешкой.Николай вытащил из пачки еще одну сигарету, закурил. Выпустил густую струю дыма, немедленно подхваченную ветерком, свободно залетавшим в открытую балконную дверь.– Вы меня запутали, – усмехнулся он. – Вы имеете в виду теорию о сверхчеловеке?– Частично. Но сверхчеловек относится скорее к сфере абсолюта. А мне не хотелось бы залезать в такие дебри. Есть множество других градаций. Сами подумайте, вот в России существует десяток-другой миллиардеров. Они разбогатели за три-четыре, максимум пять лет. Это вам не Форд какой-нибудь, который начинал с одной-двух машин. У нас миллиардерами становятся сразу. Судите сами, возможно ли это законным путем? Ведь по сути дела новоявленные российские богачи попросту заграбастали десятки миллионов у простых людей, которым только и остается подыхать без зарплаты.– Не пойму, к чему вы клоните? – спросил Николай.Качаури лукаво усмехнулся, словно знал, но скрывал что-то очень забавное.– Понимаете, Николай Иванович, эти богачи вывели себя из сферы действия законов, в том числе общечеловеческих, потому и стали богатыми. Закон существует для быдла, а некоторые считают, что они сами себе закон. Что, например, можно сделать с таким, как Березовский? Сами подумайте. Ну, найдут что-нибудь против него, арестуют. Это может кончиться тем, что вся тюрьма, куда поместят господина Березовского, станет на него работать. Честный человек не берет взяток, потому что их ему не дают. Но если у тебя зарплата две тысячи рублей, ты никогда не откажешься от ста тысяч долларов.– Откажусь, – холодно сказал Николай.– Да? – Качаури вдруг как-то насмешливо посмотрел на него, прищурился, вроде подмигнул. Впрочем, Николаю это, может быть, только показалось.– Неужели откажетесь? – продолжил Качаури, чуть ли не ерничая. Это так не шло его грузной, тяжеловесной фигуре, да и всему каменному его виду, что было неприятно смотреть.– Откажусь.– Значит, ваша цена выше, только и всего.Было во всей этой беседе что-то отвратительное.Но что? Николай не мог понять. Главное, он даже не мог сообразить, что тут вообще происходит. Он терял нить, суть происходящего ускользала. Час назад он прибыл сюда с твердым намерением разобраться в той чехарде, в которую сам был невольно втянут. И начало вписалось в систему того, как он представлял себе выяснение обстоятельств. Но после драки, которая должна была быть только началом разборки, он вдруг оказался в этом кабинете; в углу сидит, растворясь в стене, мужик напротив скучает, прелестнейшая дева мерно мерцает черным бархатом своих ресниц-бабочек, и ее папашка (которого ради дочки-красавицы слушаешь) несет какую-то ахинею.Николай решительно встал, подошел к столику с бутылками, выбрал коньяк постарше и щедро налил себе в опустевший стакан. Вернулся к креслу, сел, отхлебнул большой обжигающий глоток и приготовился терпеливо внимать дальнейшему.– Вы говорили о сверхчеловеках… – напомнил он. – Некоторые люди, по-вашему, имеют право нарушать общечеловеческие законы, потому что они сверхлюди. Я так понимаю? – ухмыльнулся он.– Не совсем так, даже совсем не так, хотя тут такие нюансы, что можно повернуть и так и этак.В этот момент Нина сползла с тахты, подошла к столику, что-то плеснула себе в стакан и, не глядя ни на отца, ни на Николая, вышла на балкон, оставив после себя тонкий шлейф духов. Качаури и Николай проводили ее взглядами, и хозяин продолжил:– Может, вы знаете, но каждый человек, наряду с прочими инстинктами, типа самосохранения, имеет инстинкт подчинения и инстинкт власти. Повторяю, каждый. Это врожденные инстинкты, и они крайне необходимы для выживания вида. Человек ведь был создан для жизни в небольшом коллективе: в семейной группе, роде, племени. Если рядом не было никого сильнее, в человеке просыпался вождь, если были более сильные, в дело вступал инстинкт подчинения.Это, повторяю, врожденное.Николай стал невольно прислушиваться.– Вы хотите сказать, что принцип единоначалия является врожденным?– Именно. Вы, Николай Иванович, сразу схватили суть. Не человек в ходе развития социальной структуры додумался до иерархии с вождем во главе, нет, любой коллектив, любое сообщество в целях выживания нуждается в строгой иерархической пирамиде. Не важно, рассматриваем ли мы человека, волка или стайных приматов.Николай одним глотком допил свой коньяк, достал еще одну сигарету, машинально закурил. За легкой кисейной занавеской волновал, нет, крайне раздражал ее неясный, зыбкий силуэт. Минутный интерес к теме, так бурно развиваемый Качаури, прошел, а выпитый коньяк, жара, близость моря и прелестной девушки за балконным стеклом возбуждали и томили.– Ну и что с того? – грубо и рассеянно спросил Николай. – Мне-то какое дело до того, что где-то у меня внутри теплится инстинкт подчинения?Качаури рассмеялся. Николаю казалось, что и он непонятно почему взвинчен и ведет разговор в несвойственной ему манере.– Все дело в том, – торжественно произнес Качаури, – что включение того или иного механизма – инстинкта подчинения или власти – практически необратимо. Человек, по каким-то причинам осознавший себя (пусть и не вполне четко) подчиненным существом, навсегда останется рабом. Это может относиться и к народу в целом. Вот за время диктатуры пролетариата население России превратили в рабов, и это уже необратимо. То-то весь мир удивляется вашему терпению. А это просто необратимые изменения в психике этноса. Любой другой народ стучал бы касками не по асфальту, а этими бы касками – по головам тех, кто ими по-идиотски управляет. Я не хочу сказать, что исключений не бывает.., как раз те, кто стал властью – финансовой или административно-исполнительной, все равно – именно они испытывают на себе необратимость этого наследственного закона власти, но с обратным знаком по сравнению с быдлом.– Вы хотите сказать, – мягко спросил Николай, – что мы стали необратимым быдлом?Было ему жарко и душно, и он старался унять дрожь пальцев, державших сигарету. От страшной ярости трудно было дышать, и он поклялся в душе доказать этому напыщенному индюку…– Я же просил вас не вульгаризировать мои слова.Вы понимаете все буквально, а я хочу подвести вас к пониманию теории, на мой взгляд, безупречно красивой.– Как же еще мне вас понимать, если вы прямо говорите, что я – быдло.– Беру свои слова назад и прошу меня извинить, если, сам того не желая, задел вас. Но вы должны оценить мою доверительность: вас-то ни в коем случае нельзя соотнести ни с каким подчинительным рангом. Вообще, это состояние – состояние власти, или, по-другому, инстинктивная уверенность в своем исключительном праве творить недоступное другим, – это уже вненациональное, внерасовое качество. Таких, как мы, – единицы. Во всем мире подобных нам всего несколько тысяч, может, десятков тысяч, и наше мировоззрение иного качества. Именно о таких, как мы, грезил Ницше; оковы совести, религиозной морали и всех прочих сдерживающих пут, что гармонично держат в узде нормальных людей, для нас не существуют. Понимаете меня?– Нет, – злобно сказал Николай.Он поднялся с кресла и налил себе еще коньяка.– Вы много пьете, – заметил Качаури без осуждения. Просто констатировал.– Мне это на пользу, – буркнул Николай и отпил большой глоток.С балкона, отведя рукой полупрозрачную голубоватую занавеску, вошла Нина. Тоже подлила себе в стакан, подошла к Николаю и молча взяла пачку "Кэмела", брошенную им на столик. Достала сигарету и, не глядя на него, слегка наклонилась. Николай, злясь почему-то и на нее, протянул дрожащий огонек зажигалки. Нина вернулась на тахту и улеглась, каким-то образом включив невидимую музыку.– Вернемся все же к теме, – сказал Качаури. – Вы говорите, что не понимаете меня, а я думаю, просто не хотите понять. Я подсовываю вам зеркало, а вы не хотите взглянуть, чтобы не увидеть самого себя. Мне достаточно было всего сутки понаблюдать за вами, чтобы понять – вы наш.– Не понимаю, к какому разряду вы меня так упорно причисляете, – решительно сказал Николай. – Я никогда не стремился к власти, в отличие от вас, наверное. И мне на все наплевать. Мне, честно говоря, и на вас наплевать, если вам угодно. И я не только не понимаю, что за бесплатный сыр вы мне подкладываете, но и не хочу этого понимать.– Позиция, достойная уважения. Не правда ли, Нина?Девушка искоса взглянула на отца, но ничего не сказала.– Хорошо, не буду вас долго занимать. Хочу только сказать, что возможность примыкать к тому или иному разряду людей – рабов или вождей! – часто происходит по лотерейному принципу. Я вновь упрощаю, потому что даже быть избранным в депутаты уже можно, только имея определенный набор качеств. Это уже потом самосознание коренным образом меняется и человек становится политиком, то есть индивидуумом без чести и совести. Это, разумеется, с точки зрения банальнейшего обывателя. Не бесчестным, а просто надчеловеком, если хотите, сверхчеловеком.Именно потому все эти наполеоны, Сталины, Клинтоны и Пиночеты так бездушно жестоки и не останавливаются перед кровью во имя собственного закона и собственного права, который считают выше и справедливее закона и права мелкой черни, где-то там внизу копошащейся под ногами гигантов.– Пиночета поприжали. Да и Наполеон как-то не так кончил.– Ну и что? Мелкие людишки в силу собственного ничтожества пытаются укусить колосса.– Короче, – равнодушно сказал Николай, – я-то тут при чем?– Вы? – запнулся Качаури и окинул его оценивающим взглядом. – Одну минуту, я вас ненадолго покину. Надеюсь, не будете скучать? – он многозначительно вскинул кустистые брови и вышел.Николай снова закурил. Нина не обращала на него никакого внимания. Геннадий Иванович так и не повернул свою крокодилью голову, когда хозяин покидал комнату. Николай вышел на балкон. Море. С боков огромного здания нависают скалы, испещренные каменистыми тропинками, ползущими сквозь мелкий сосновый лес прямо к пляжу. Середина дня; жарко, воздух, насыщенный запахом горячей хвои, загустел и зыбко колышется; море не дышит, словно замерло, уснувшее в сиесте сверкает, прыгает крупными серебряными солнечными каплями… Только цикады стрекочут. Посмотрев вниз, он увидел недалеко от джипа, который он реквизировал утром, милицейский синий "жигуленок", возле открытой передней дверцы стоял и курил даже издали сразу узнаваемый вчерашний ариец. В этот момент он вдруг вздернул лицо и внимательно посмотрел вверх. Николай встретился с ним взглядом и, хоть разделяло их расстояние в пять-шесть этажей, словно бы оказался рядом. Николай ухмыльнулся и выдул дым вниз. Ариец отвернулся. Николай вошел в комнату.Качаури уже вернулся. И не один. Рядом с ним, добродушно с чем-то соглашаясь, стоял вислоусый капитан-милиционер. Увидев Николая, милиционер оглядел его, кивнул: "Здорово, капитан!" – и вдруг заметил в углу Крокодила. Что-то в лице его изменилось, во всяком случае, исчезла добродушная сытость.Он подчеркнуто вежливо поздоровался: "Мое почтение, Геннадий Иванович" – и уже собрался уходить, оставив какие-то бумаги Качаури. Геннадий Иванович, едва заметно кивнув капитану в ответ на приветствие, проводил его взглядом.Качаури глазами указал Николаю на кресло, приглашая сесть. Сам тоже сел. Секунду-другую просматривал листки, затем повернулся к Николаю:– О чем это мы?.. Ах, да. Хочу еще раз повторить, что суточное и вначале случайное наблюдение за вами, дали мне основание причислить вас к так называемым вождям. Вы, не в пример многим, презираете условности, признаете только собственные правила и ни во что не ставите чужую жизнь. Поэтому предлагаю вам поселиться на время отпуска у меня. Вот и Нина присоединяется. Правда, дочка?Девушка взмахнула черными бабочками-ресницами – сладострастно, мучительно медленно – и легко кивнула в знак согласия.– Зачем вам это? – осведомился Николай. – Признайтесь, вам от меня что-то нужно.– Чистейший альтруизм. И потом, хочу предложить вам работу.– Ну вот, уже горячее. Что за работа? Просто любопытно. Это не значит, что я принимаю ваше предложение. Я приехал сюда отдыхать, а не работать.– О-о! Работа не тяжелая. Будете следить за порядком на пляже. Вдруг объявятся какие-нибудь хулиганы, а ведь у нас и женщины отдыхают. Последние два года никаких хулиганских происшествий, слава богу, не было, но мало ли? Ведь за оградой нашего пляжа постоянно шляются целыми стаями малолетние наркоманы. Это уже, согласитесь, не люди. К нам забираться они не рискуют, но все когда-нибудь случается впервые. Я вам заплачу за месяц десять тысяч долларов. Думаю, это справедливо. Не правда ли? Да и не будет это вам обременительно. Увидев вас в деле, могу с полной уверенностью это утверждать.Сумма, предложенная Качаури, несколько смутила Николая. Он в раздумье рассматривал носки своих мокасин. На самом деле он сразу решил дать согласие, а раздумывал над тем, почему Качаури решил задержать его у себя. Было в этом что-то темное, запутанное, вроде тех сумбурных и идиотских разглагольствований о сверхчеловеках.– ., имею же я право, если захочу, защитить понравившегося мне человека, Качаури.– вдруг поймал он фразу – Что вы сказали? – переспросил Николай.– Я говорю, – продолжил Качаури, – что у меня вы будете в полной безопасности. Я всегда могу договориться с нашей милицией и не позволить дать ход делу.– Какому делу? – спросил Николай, сразу напрягшись и замирая от предчувствия чего-то упущенного, что неизвестностью своей может представлять угрозу…– Да вот же, – протянул Качаури бумаги. – Разве я не сказал? Это протоколы и свидетельские показания…Николай взял листки. Поверхностного взгляда было достаточно, чтобы уловить суть. Он прочел внимательнее. Вполне грамотно составленные документы утверждали, что Казанцев Николай Иванович, прописанный в городе Москва на улице Мещанской, дом семь, совершил двойное убийство – Семенова Владимира Николаевича, тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, и Костомарова Вадима Сергеевича, тысяча девятьсот семьдесят седьмого года рождения.Убийство упомянутых граждан произошло по адресу: улица Безбожная, дом тринадцать.Второй протокол гласил об уничтожении катера, принадлежащего Сухорукову Игорю Степановичу, известному по кличке Упырь и убийстве последнего с помощью неустановленного взрывного устройства.И так далее.– Ну и что? – уже совсем другим тоном, грубо и злобно буркнул Николай. Злоба в нем накипала, и он не мог подавить ее. "Зачем это нужно Барону? – мелькнула мысль. – Зачем я нужен Барону?.."Он протянул листки Качаури, почти ничего не видя перед собой. Было такое чувство, что, сорвись он, и от Качаури Отари Карловича, несмотря на его альтруизм и древние боксерские навыки, останется мокрое место. И где-то продолжало роиться уже отвлеченно любопытствующее: "Зачем это Барону?.." Глава 9ДВА КУСКА ЗА УТРО День был на редкость жарким, не менее сорока градусов в тени, и жгучее, качающееся на виражах дороги солнце то обливало обтянутые грязно-синим сукном ноги, то наползало на щеку каким-то даже тяжелым мягким огнем. Как всякий блондин, старший лейтенант Орлов Валерий Михайлович солнца не любил, но как местный житель, выросший на покрытом крупной горячей галькой пляже, привык не замечать тяготы, представлявшиеся другим чудесной экзотикой. Словом, одно уравновешивало другое; сидел он за рулем "жигуленка", внешне подтянутый, даже какой-то холодно подтянутый, а рядом, откинувшись под охлажденный скоростью ветер из окошка, плавился его напарник, капитан Сапожков Павел Игоревич. И если лейтенант Орлов был раздражен, то капитан, несмотря на потоки пота, многослойными солевыми разводами пропитавшие его защитную рубашку, был доволен, благодушен и умиротворен.Они уже минут десять ехали по грунтовой дороге заповедника, когда лейтенант решил нарушить молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31