— Завтракать будете, капитан?
Однако Петерсен поднялся в салон, где Эвйен беспокойно расхаживал взад-вперед, а Шутрингер опять играл в шахматы сам с собой, что не помешало ему поднять голову и осведомиться:
— Нашлись мои две тысячи марок?
— Пока что нет.
— Не понимаю одного: куда делись десять тысяч крон и золотые монеты, — начал Белл Эвйен, видимо долго размышлявший об этом. — Вору незачем было делить деньги на две неравные части. Это имело бы смысл только в случае, если бы мы куда-нибудь заходили.
— Вор принял все меры предосторожности! — проворчал Шутрингер. Он сделал ход черным слоном, подпер подбородок рукой и обдумывал положение. — И теперь, когда у него есть…
Петерсен увидел тень, мелькнувшую за иллюминаторами, и, хотя не узнал проходящего, у него сложилось твердое убеждение, что это Петер Крулль.
— Каково мнение инспектора? — продолжал Эвйен. — Вы не находите, капитан, что наш полицейский — человек неглупый? Он напоминает мне… Как бы это сказать?..
— Обыкновенного полицейского, — снова вставил немец в очках.
И, проведя языком по губам — так они пересохли у него от напряжения, — он передвинул ладью на три клетки и пробормотал себе под нос:
— Шах и мат!
Спускался вечер. Теперь только горы излучали свет, да и тот был какой-то неестественный. Серые тона постепенно темнели, и волны, сливавшиеся на горизонте с небом, были совсем уж чернильного цвета.
Когда капитан вышел и направился к трапу на мостик, оттуда спускался Крулль с прилипшим к губе окурком.
Встреча с капитаном явно не привела его в восторг.
— Зачем лазил наверх?
— Подышать — я сейчас свободен.
— Ты что, читать не умеешь?
И Петерсен указал на объявление, запрещающее посторонним вход на мостик.
— Это первый пароход, где…
— С кем говорил?
— Ни с кем. Все молчат, как треска.
У капитана появилось неприятное ощущение, что собеседник старается прочесть его мысли. Это было ему тем более неприятно, что в них сейчас царил сумбур.
— Убирайся! — процедил он и пошел вверх по трапу.
Лоцман, стоявший у компаса, указал Петерсену рукой на запад и объявил:
— Ночью похолодает. Если так пойдет и дальше, в Киркинесской бухте придется пробиваться сквозь лед, как в середине зимы.
На ветру лицо Вринса совсем побелело. Крылья мостика с двух сторон забраны стеклами, чтобы служить укрытием вахтенному, но молодой человек оставался на не защищенной ничем середине, хотя жестоко мерз в своем тонком реглане. Он не повернул головы, услышав лоцмана. Губы у него посинели, руки без перчаток вцепились в поручни.
— Что я приказал? — рявкнул Петерсен.
Вринс остолбенело взглянул на него, напрягая память.
— Я приказал вам, заступая на вахту, брать теплое пальто у кого-нибудь из коллег. И перчатки!
— Есть, капитан.
Вринс не шелохнулся.
— Сколько оборотов?
— Сто десять.
— Сколько сажень под килем?
— Восемьдесят.
Этого мальчишку со впалой, слегка вздымающейся грудью и синевой под глазами хотелось отхлестать по физиономии или оставить без сладкого — столько немыслимо ребяческого было в том, с каким отчаянным усилием воли он стискивал челюсти, чтобы выглядеть как можно более лихо в новенькой форме с золотыми, еще не потускневшими нашивками.
9. Племянник Штернберга
Сумерки наступали быстрей, чем обычно. Было всего три часа дня, а уже пришлось включить свет.
— Пусть задраивают люки — так спокойней, — распорядился капитан.
Он все еще стоял на мостике, украдкой наблюдая за Вринсом, когда увидел инспектора Йеннингса с листком бумаги в руке. Вид у полицейского был взволнованный.
— Простите. Нам нужно поговорить — не здесь, конечно. Судовой экспедитор только сейчас вручил мне телеграмму, хотя валялась она у него с часу дня.
Вринс, который, несомненно, услышал полицейского, не обернулся и не вздрогнул. Капитан зашел в штурманскую рубку и углубился в чтение.
«СТАВАНГЕР ПОЛИЦИЯ ИНСПЕКТОРУ ЙЕННИНГСУ БОРТУ „ПОЛЯРНОЙ ЛИЛИИ“
ПАРИЖСКАЯ СЮРТЕ УВЕДОМЛЯЕТ УБИЙЦА МАРИ БАРОН УСТАНОВЛЕН ЗПТ РУДОЛЬФ ЗИЛЬБЕРМАН ИНЖЕНЕР ДЮССЕЛЬДОРФА ПЛЕМЯННИК СОВЕТНИКА ШТЕРНБЕРГА ТЧК СВЯЗЬ ОБОИМИ ПРЕСТУПЛЕНИЯМИ НЕСОМНЕННА ТЧК ВЕРОЯТНО ЗИЛЬБЕРМАН ЧУЖИМ ИМЕНЕМ ОТБЫЛ «ПОЛЯРНОЙ ЛИЛИИ» ГАМБУРГА ТЧК ПОИСКИ РЕЙДЕ СТАВАНГЕРА БЕЗРЕЗУЛЬТАТНЫ ТЧК УСИЛЬТЕ НАБЛЮДЕНИЕ СУДНОМ ЗПТ ДЕЛО ПОЛУЧИЛО БОЛЬШУЮ ОГЛАСКУ ГЕРМАНИИ»
— Что вы на это скажете?
Телеграмма совершенно сбила Йеннингса с толку.
— Вы полагаете, убийца до сих пор прячется в трюме?
Петерсен перечитал сообщение и выглянул из рубки: «Полярную лилию» неожиданно качнуло так сильно, что он забеспокоился.
— Нет, здесь Эриксена нет. Во-первых, пароход дважды обыскали, причем один раз силами бергенской полиции и со всей возможной тщательностью. Во-вторых, трюмы почти разгружены и не могут больше служить убежищем. В-третьих, Эриксена видели на борту только Катя Шторм и Вринс.
— А вы сами?
— За два часа до отхода я со спины видел человека в сером пальто, и третий помощник сказал мне, что это Эриксен. Но у того было достаточно времени покинуть «Полярную лилию».
— Зачем? Проезд он оплатил, багаж его был на борту…
— Вот именно — зачем? И таких «зачем» немало.
— Докуда он взял билет?
— До Ставангера.
Капитан снова подошел к двери и хмуро спросил лоцмана:
— Люки задраены?
Тот указал ему на горизонте подозрительно светлое серо-аквамариновое пятнышко.
— Но вы ведь проверили их паспорта, — продолжал Петерсен, вернувшись назад.
Инспектор тоже забеспокоился — нет, он, конечно, не предвидел шторм, но усиливающаяся качка рождала в нем смутную тревогу.
— Вопрос о паспортах лучше не поднимать, — возразил он. — Отличить фальшивый от подлинного почти невозможно. Во всех больших городах, особенно портовых, вроде Гамбурга, существуют лавочки, где вас снабдят любыми удостоверениями личности, подчас даже подлинными: их либо крадут у владельцев, либо при помощи тайных связей добывают в официальных учреждениях.
— Значит, Зильберманом…
— Может оказаться кто угодно: Эриксен, Вринс, Эвйен, Шутрингер, Петер Крулль.
— Эвйена исключите: я знаю его восемь лет.
— Остаются четверо.
— Долой Эриксена: даю голову на отсечение, его никогда не существовало.
— Для чего тогда Катя Шторм и ваш третий помощник упорно пытаются внушить, что он здесь, на пароходе?
— А для чего мешок из-под угля? — в тон ему подхватил Петерсен. — А кража? А почему в саквояже Вринса, который мог бы приискать хоть сотню тайников ненадежней, найдено только сорок тысяч?
Первый вал взметнулся над форштевнем и разбился о бак. Тем не менее инспектор попытался изобразить улыбку.
— Надеюсь, это не шторм?
— Еще нет.
— Что же вы посоветуете делать?
— Не взглянуть ли вам на пожитки Петера Крулля?
— Это в самом низу?
— Да. Его койка слева от машинного отделения.
Старший механик вас проводит.
Температура падала с такой удручающей быстротой, что, выйдя из рубки, капитан дважды обмотал шарфом шею.
Перегнувшись через поручни, он разглядел четырех матросов, забиравших люки под брезент. Пароход обогнул какой-то островок, и ветер внезапно навалился на него прямо с траверза. «Полярная лилия» сильно рыскнула, и, сломав крепежные рымы, тяжелый комнатный ледник, который не успели дополнительно принайтовать, покатился по палубе на лет вый борт.
Одного из матросов чуть не задавило. На мгновение все опешили, а тут судно легло на правый борт, и махина размером два на два метра, сделанная из тяжелых дубовых досок да еще выложенная изнутри свинцом, угрожающе поползла в обратном направлении.
Петерсен кубарем скатился с мостика, схватил трос и вместе с четырьмя матросами бросился в погоню за ледником. Когда им уже почти удалось остановить его, он вдруг вырвался, налетел на ванту, перевалился через борт и исчез в волнах. Авария прошла бы незамеченной, если бы с носа не донесся отчаянный вопль.
Лопнув от удара, ванта щелкнула, как бич, хлестнула лапландца, все еще сидевшего на кабестане, и сломала ему лопатку.
Несчастный не заметил аварии и, не понимая, что случилось, совершенно обезумел.
— В каюту его! Живо!.. Позовите Эвйена.
— В Киркинесе нет врача, и Беллу Эвйену частенько случалось оказывать первую помощь пострадавшим рабочим.
Судно шло по узкому проливу между двумя островами. Волна была низкая, но в нескольких кабельтовых простиралось открытое море, где вздымались головокружительно высокие валы.
К Петерсену бежал старший помощник, проснувшийся от грохота на палубе.
— Займитесь раненым… Я — на мостик.
Вринс не шелохнулся. Прижавшись спиной к крашенной эмалью штурманской рубке, он смотрел вперед. Фуражку с него сдуло, белокурые волосы упали на лоб.
Он щурился, чтобы его не слепила ледяная пыль, которую нес с собой ветер.
— Что же это творится? — проворчал капитан, глядя на компас.
Снова одно к одному, как в Гамбурге! Сперва ледник, потом лапландец.
Мало того! Лампочка подсветки компасной картушки вдруг начала меркнуть. Нить ее стала красноватой, потом коричневой и, наконец, потухла.
Петерсен посмотрел вниз и убедился, что такая же история со всеми лампами. Ореол света, обычно окружавший пароход, исчез.
— Малый ход! Шестьдесят оборотов, пока не выяснится…
Выяснилось скоро. В рубку влетел старший помощник.
— Аккумуляторы сели. Видимо, где-то закоротило.
— А динамо?
— Стармех уже там, но говорит — неисправны.
Петерсен спустился в салон, где стюард зажег обе подвесные масляные лампы.
В темном углу одиноко сидела Катя. Она обхватила голову руками и не поднимала глаз.
— Где лапландец? — спросил капитан у стюарда.
— В первой каюте на правом борту. С ним господин Эвйен.
Петерсен отправился туда и еще метров за двадцать услышал вопли.
Эвйен, закатав рукава, умелыми, как у хирурга, движениями длинных белых пальцев ощупывал плечо пострадавшего.
— Что-нибудь серьезное?
— Перелом лопатки. Могу сделать только одно — шинировать спину с помощью доски. Придется отправить в больницу. Когда будем в Тромсё?
— К полуночи.
— У вас нет морфия?
Петерсен вздрогнул, не сразу сообразил — почему, подозрительно взглянув на Эвйена и обозлился на себя за то, что невольно сопоставил его с убийцей Мари Барон.
Никогда еще атмосфера на пароходе не была такой тревожной. Масляные лампы тускло освещали коридоры. В каютах горели только свечи.
Голый по пояс лапландец, пестрая одежда которого валялась на полу, истошно вопил, являя собой тем более удручающее зрелище, что при каждом крене беднягу швыряло на переборку и лицо его искажалось от боли.
Порядка ради капитану следовало бы дойти до машинного отделения и разобраться, что с динамо. Но его не оставляла мысль о том, что на мостике лишь Вринс и лоцман. Думал он сейчас обо всем сразу.
«Только бы Йеннингс не сорвался с трапа и не угодил под мотыли…»
Где Шутрингер? Он что-то его не приметил.
На своем ли посту Крулль?
Надо же! Все это в минуту, когда дело начало проясняться или уж когда, на худой конец, он добыл первые конкретные факты!
Второй помощник вызвал его на мостик.
— Мы не удержимся на шестидесяти оборотах. Нас сносит.
— Иду.
Петерсен так и не позавтракал. Проходя мимо своей каюты, он прихватил с собой сапоги на деревянной подошве, потому что предчувствовал: непогода — надолго.
— Где Шутрингер? — окликнул он спешившего мимо стюарда.
— Только что стоял с кем-то на палубе.
— С кем? С угольщиком?
— Может быть. Я не обратил внимания.
Тем хуже! Нельзя одновременно заниматься и своим пароходом, и убийцей.
— Держать восемьдесят оборотов! Нет, сто! — скомандовал он. — Где мы сейчас?
— Вот-вот Ледингенский маяк увидим.
Ветер стал настолько сильным, что Петерсен по примеру Вринса и лоцмана привалился спиной к рубке.
При каждом крене всех троих отрывало от стенки и, качнув, через секунду снова швыряло на крашеное железо.
«Рудольф Зильберман. Убийца Мари Барон. Племянник и убийца советника фон Штернберга…»
Капитан в двадцатый, наверно, раз украдкой взглянул на Вринса. Этот ведь тоже мог быть Зидьберманом: никто в Гамбурге раньше его не видел.
Молодой человек спешит из Делфзейла, чтобы занять пост третьего помощника «Полярной лилии».
Доехать до места назначения ему не дают. Зильберман выдает себя за него и является на пароход.
— Нет! — неожиданно проворчал капитан себе под нос, вспомнив фотографию учебного корабля.
И, однако, из всех, кто может оказаться Зильберманом, Вринс внушает наибольшие подозрения!
Во-первых, он любовник Кати. А Катю ведь тоже можно заподозрить в том, что она участница трагической оргии на улице Деламбр.
И зачем они вдвоем придумали мифического Эриксена? Сперва он разгуливал по «Полярной лилии», затем в Ставангере исчез — в виде мешка с углем.
У Кати ни гроша, а на борту кража! И основная часть украденного найдена у ее любовника!
— Огонь, капитан.
— Четверть румба вправо… Китовый мыс лучше обойти мористей.
Петерсен силился поймать нить своих мыслей и злился на себя, что не может сосредоточиться.
Все трое буравили глазами тьму, высматривая в ней буи.
Идти приходилось почти наугад. Вдоль побережья, от которого «Полярная лилия» не удалялась больше чем на две мили, тянется цепь островков и подводных камней, разделенных узкими проливами, где, кипя, сталкиваются противоположные течения.
Задача состояла в том, чтобы вовремя заметить мигание зеленых, красных, белых буев.
Три человека порою по полчаса не разжимали губ.
Потом кто-нибудь указывал рукой в пространство, остальные сразу же обнаруживали слабый свет, и тогда, наконец, произносилось название:
— Стокмаркнес… Суртлан…
«Если Вринс — это Зильберман…» — вновь принимался за свое Петерсен, хмурил лоб, перечеркнутый глубокими морщинами, и восстанавливал в памяти события, пытаясь объяснить их с новой позиции.
Несмотря на подозрение, его нисколько не раздражало общество молодого человека, хотя из-за качки Вринс порой прижимался плечом к капитану.
«Если это Петер Крулль…
Но зачем тогда Крулль раскрыл трюк с мешком из-под угольных брикетов?.. А вдруг он соврал? Вдруг некий Эриксен или тот, кто выдал себя за него, действительно прыгнул в Ставангере за борт?
Тела его не нашли, но это в портах обычное дело.
Трупы зацепляются под водой за старый трос или якорь; иногда отлив уносит их в открытое море».
— Капитан!
Оторванный от раздумий Петерсен вздрогнул и увидел стюарда. Тот осторожно пробирался по палубе, напуганный скачками судна и особенно зрелищем белых от пены волн, которые, словно ожив, неслись с сумасшедшей скоростью вдоль бортов «Полярной лилии».
— Инспектор…
— Где он?
— У себя в каюте. Заболел. Хочет немедленно говорить с вами.
Капитан проверил курс, посмотрел на лоцмана, Вринса и рулевого, казавшегося бледной тенью в полумраке застекленной рубки. Потом спустился по трапу, отметив про себя, что Катя по-прежнему сидит на том же месте в углу салона и что стекло одной из ламп уже закоптилось.
Нет, это невыносимо! И атмосфера какая-то кошмарная, и вид у всех какой-то необычный, настороженный!
Что она там делает? Плачет? Потешается над всем и вся? Или у нее тоже морская болезнь?
Никогда еще на «Полярной лилии» не было так мрачно и тревожно. Даже комнатный ледник и тот давеча прыгал по палубе с подлинным коварством!
В девяноста девяти случаях из ста лопнувшая ванта никого не задевает. И надо же было, чтобы, несмотря на холод, ветер и брызги, которые, едва коснувшись палубы, тут же превращаются в лед, лапландец уселся именно на кабестан!
А ведь бедняге ничего не втолкуешь — он по-норвежски ни в зуб ногой. Знай себе бросает вокруг злобные взгляды, словно тут его нарочно искалечили.
Нет, все началось еще в Гамбурге, когда лопнул трос, Вринс вернулся вдребезги пьяным, и «Полярная лилия» чуть не пустила моторку ко дну.
«Ну что теперь?»
Петерсен распахнул дверь в каюту инспектора и застал его согнутым над картонным бачком, который выдается пассажирам на случай морской болезни.
От свечи остался лишь огарок сантиметра в три, не больше. Он освещал искаженное лицо, слезящиеся глаза, скривившийся рот.
— Ох, когда же меня наконец вырвет!.. Ужасный, наверно, шторм?
— Покамест ничего особенного.
— Вы считаете, что…
— Вы меня звали?
— Да. Погодите минутку — никак не устроиться.
Ложусь — еще хуже. Неужели от этого нет никакого лекарства? Минутку, капитан… Я спустился вниз. Чуть не убился на этих ваших железных лестницах. Обыскал вещевой мешок Крулля. И вот что нашел… — Йеннингс указал на несколько золотых монет, лежавших на столе рядом с мокрым полотенцем. — Господин Эвйен их опознал. Это его монеты.
— Крулль вас видел?
— Его не было: кажется, вышел на палубу подышать. В Тромсё надо проследить, чтобы он не удрал.
Не знаю, буду ли в состоянии… Видите!
На секунду он, разинув рот, опять склонился над бачком; грудь его несколько раз конвульсивно дернулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12