Жорж Сименон
«Братья Рико»
1
В то утро, как обычно, его разбудили дрозды. Но теперь он на них больше не злился. Раньше они выводили его из терпения, особенно пока он не привык к здешнему климату и не мог из-за жары уснуть до двух-трех часов ночи.
Птицы начинали верещать с восходом солнца. Здесь, во Флориде, рассвета как бы и не было вовсе: солнце всходило мгновенно, небо вдруг заливал золотой свет, а воздух становился влажным и дрожал от щебетания птиц.
Он не знал, где они вили гнезда, и даже не мог сказать, действительно ли это были дрозды. Вот уже десять лет он называл их так, все собираясь выяснить, какие это птицы, и все забывал это сделать. Лоис, маленькая негритянка, называла их по-своему, но слово это он не мог произнести даже по складам. Птицы были крупнее, чем северные дрозды, с тремя или четырьмя цветными перьями. Сначала на лужайке поблизости от окон появлялась одна и та же пара и начинала пронзительную перекличку.
Эдди просыпался не сразу. Сквозь сон он ощущал, как наступает день, и это ощущение было приятным. Неведомо откуда прилетали и другие дрозды, должно быть из соседних садов. Одному Богу известно, почему они выбрали для утренних свиданий именно его сад!
С птичьим гомоном в его сновидения вторгался внешний мир. К грезам примешивались частицы реального. Море было спокойно. Слышался только шорох легкой волны. Она возникла возле самого пляжа, оставляя на песке блестящую кайму, увлекая за собой тысячи ракушек.
Накануне звонил Фил. У Эдди было всегда неспокойно на душе, когда Фил давал о себе знать. На этот раз звонок был из Майами. Сначала Фил говорил об одном человеке, но имени не называл. В разговорах по телефону Фил вообще редко упоминал имена.
— Это ты, Эдди?
— Я.
— Говорит Фил.
Ни одного лишнего слова. Это его обычная манера.
Даже говоря из кабины где-нибудь в баре. Фил все равно взвешивал каждую фразу.
— Дома все в порядке?
— Все хорошо, — ответил Эдди Рико.
Почему это Фил замолкает посреди самой невинной фразы? Даже если с ним разговариваешь и не по телефону. У человека поневоле возникало впечатление, будто ему не доверяют, хотят от него что-то скрыть.
— Как здоровье жены?
— Все хорошо, спасибо.
— Неприятностей нет?
— Нет, все в порядке.
Разве они не знают, что в секторе Рико все всегда обстоит благополучно?
— Посылаю к тебе одного парня. Жди его завтра утром. Так бывало не раз.
— Пусть он поменьше выходит из дому… Как бы ему не вздумалось пойти прогуляться…
— Я это учту.
— Вероятно, завтра ко мне сюда приедет Сид.
— Вот как!
— Не исключено, что он захочет тебя увидеть.
В этих словах не было ничего тревожного или из ряда вон выходящего. Но Эдди никогда не мог привыкнуть ни к поведению Бостона Фила, ни к его манере говорить.
Он уже не мог заснуть и сквозь легкую дрему по-прежнему слышал щебетание дроздов и шум моря. В саду с кокосовой пальмы сорвался орех и упал на траву. Почти тотчас же в соседней комнате, дверь которой всегда оставляли полуоткрытой, зашевелилась Бэби.
Бэби была самой младшей из его дочерей. Ей дали имя Лилиан, но старшие девочки сразу прозвали ее Бэби. Это ему не нравилось. В своем доме он не терпел никаких кличек. Но что поделаешь с детворой? Кончилось тем, что малышку все стали так называть.
Бэби заворочалась в кроватке, что-то мурлыча себе под нос. Эдди знал, что его жена, чья кровать стояла рядом с его кроватью, тоже проснулась. Так бывало каждое утро.
Хотя Бэби уже минуло три года, она до сих пор еще не научилась говорить и невнятно произносила всего несколько слов. Но эта малютка с кукольным личиком была самой красивой из трех его дочерей.
— Надо надеяться, что со временем все наладится, — успокаивал врач.
Но верил ли он в это сам? Эдди не доверял врачам.
Почти так же, как и Филу. А Бэби продолжала ворковать.
Если не подойти к ней еще пять минут, она начнет плакать.
Эдди редко приходилось будить жену. Лежа с закрытыми глазами, он слышал, как она со вздохом отбросила одеяло, поставила босые ноги на коврик и еще несколько минут сидела на краю кровати, массируя лицо и тело, прежде чем протянуть руку за халатом. В это время до него неизменно легким дуновением доносился запах ее тела, запах, который он так любил. В общем, Эдди чувствовал себя счастливым человеком.
Жена бесшумно, на цыпочках прошла в комнату Бэби и осторожно прикрыла за собой дверь. Она догадывалась, что муж не спит, но такова была сила привычки. Впрочем, он часто после этого опять засыпал и уже не слышал, как пробуждались старшие дочери — Кристин и Эмили, комната которых находилась подальше. Не слышал он больше и дроздов. В это утро он несколько мгновений вспоминал о Бостоне Филе, звонившем ему накануне из Майами, а потом забылся сладким утренним сном.
Внизу служанка Лоис готовила завтрак для детей.
Старшие дочери — одной было двенадцать, другой десять — ссорились в своей ванной. Они завтракали в кухне, а потом выходили на угол, где останавливался школьный автобус.
Большой желтый автобус приходил ровно без десяти восемь. Иногда Эдди сквозь сон слышал лязг тормозов, иногда не слышал — спал крепко. В восемь к нему поднималась Эллис, тихонько отворяла дверь, и в нос ударял запах кофе, который она приносила ему каждое утро.
— Уже восемь, Эдди!
Он отпивал первый глоток, затем Эллис ставила чашку на ночной столик и шла к окну поднять шторы. Но и тогда в комнате сохранялся полумрак. За шторами были еще жалюзи, едва пропускавшие солнечные лучи.
— Тебе хорошо спалось?
— Ода!
Эллис еще не приняла ванну. У нее были темные густые волосы и очень белая кожа. В то утро она надела голубой пеньюар, который так ей шел.
Пока Эдди плескался в ванне, Эллис причесывалась.
Все эти привычные, повторявшиеся каждое утро движения вливали в него бодрость. Они жили в сверкавшем белизной новом красивом доме современной архитектуры, в самом богатом квартале Санта-Клары, между лагуной и морем, в двух шагах от «Загородного клуба» и пляжа. Рико назвал свой дом «Морской ветерок» и считал это название удачным. Хотя сад был и невелик — в этом районе земельные участки очень дороги — все же вокруг дома росло около десятка кокосовых пальм, а на лужайке возвышалась королевская пальма с блестящим серебристым стволом.
— Ты собираешься в Майами?
Эдди принимал ванну. Ванная комната была поистине великолепна: стены облицованы светло-зеленой керамикой, ванна и все остальные предметы такого же цвета, металлические части — из хромированной стали. Но больше всего Эдди гордился душем, устроенным в кабине со стеклянными дверцами, оправленными в металл. Такие души ему приходилось видеть только в фешенебельных отелях.
— Еще не знаю.
Накануне за обедом он сказал Эллис:
— В Майами приехал Фил. Возможно, придется с ним встретиться.
Отсюда это было совсем недалеко — каких-нибудь двести миль. Но добираться в автомобиле было тяжко: шоссе проходило по пустынным местам, кругом болота, удушающая жара. Он предпочитал самолет.
Эдди еще не знал, поедет ли в Майами, но сказал на всякий случай. Теперь он брился, а тем временем жена приготовила себе ванну. Эллис была полновата. Не толстая, но все-таки слишком полная, чтобы покупать себе готовые платья. У нее была удивительно нежная кожа.
Бреясь, Эдди ловил отражение Эллис в зеркале, и ему всегда становилось радостно: такую жену он и хотел иметь.
Эдди был непохож на других мужчин. Он всегда знал, что ему нужно. Когда они поженились, Эллис была еще совсем молоденькой, но выбрал он правильно. Мужчины таскаются чаще всего потому, что не правильно выбирают жен.
У Эдди, как и у Эллис, были тонкая белая кожа и темные волосы. Когда он жил в Бруклине и учился в школе, его прозвали Чернявый. Мальчишки дразнили его, но он их быстро отучил.
— Похоже, сегодня будет очень жарко.
— Да, пожалуй.
— Вернешься к ланчу?
— Не знаю.
Вдруг, взглянув на себя в зеркало, Эдди нахмурил брови и досадливо вскрикнул. На щеке выступила кровь. Он пользовался безопасной бритвой и почти всегда обходился без порезов. Но иногда ему случалось задеть родинку на левой щеке, и это всегда портило настроение. Просто порезаться было не страшно. Но эта родинка, когда ему было двадцать лет, едва достигала величины булавочной головки, а с годами разрослась до размеров горошины, почернела и покрылась волосками. Обычно Эдди удавалось побриться, не задев ее. Но сегодня бритва неловко скользнула, и он пошел за квасцами, хранившимися в аптечном шкафчике. Теперь эта родинка будет долго кровоточить, да и кровь была какая-то странная.
Как-то он посоветовался по этому поводу со своим врачом. Эдди не любил врачей и все же обращался к ним при малейшем недомогании.
В душе он относился к ним недружелюбно, подозрительно, считая, что они не говорят ему всей правды, и всегда искал в их словах противоречия.
— Если бы эта родинка сидела не так глубоко, я удалил бы ее одним взмахом ножа. Но от такой останется шрам.
Эдди где-то читал, что подобные бородавки могут иногда перерождаться в раковые опухоли. Нечего и говорить, что при этой мысли у него холодели руки и ноги.
— Вы уверены, что ничего опасного нет?
— Убежден.
— А это не рак?
— Что вы! Конечно нет.
Но это его не вполне удовлетворило. А тут еще доктор добавил:
— Я отрежу кусочек ткани и пошлю на анализ, чтобы вам было спокойнее.
На это он не решился. Ведь, как ни странно, он был неженкой. Бритвы, да и вообще все режущие инструменты, внушали ему страх.
Такого ничтожного происшествия оказалось достаточно, чтобы вывести его из равновесия. Дело было, конечно, не в самом порезе: он увидел в этом дурную примету.
Впрочем, он все равно продолжал приводить себя в порядок с обычной тщательностью. Эдди был очень аккуратен.
Он любил ощущать себя чистым, опрятным, любил, чтобы кожа блестела, любил носить шелковые рубашки и свежевыглаженные костюмы. Два раза в неделю ему делали маникюр и массаж лица.
Он услышал шум автомобиля, остановившегося сначала у соседней виллы, а потом у «Морского ветерка». Это был почтальон. Эдди не нужно было приоткрывать штору, чтобы ясно представить себе, как человек протягивает руку к калитке, открывает почтовый ящик, опускает туда корреспонденцию, закрывает его и снова садится в машину.
День начинался как обычно, Эдди вовремя кончил одеваться, Эллис натягивала платье. Он спустился первым, пересек сад, прошел по мощеной дорожке к калитке, чтобы вынуть почту. Из дома напротив вышел старый полковник в полосатой пижаме и тоже устремился к почтовому ящику. Они слегка кивнули друг другу, хоть им никогда не случалось обменяться и двумя словами.
В ящике оказались газеты, разные хозяйственные счета — среди них на оплату дома — и еще написанное знакомым почерком письмо в знакомом конверте. Когда он сел за стол, Эллис, подавая ему завтрак, мимоходом спросила:
— От матери?
— Да, от нее.
Он начал есть, не прерывая чтения. Мать всегда писала ему карандашом на бумаге, которую сама же продавала в маленьких почтовых наборах. В каждом наборе было шесть листков бумаги и столько же конвертов разных цветов — сиреневого, светло-зеленого, голубого. Исписав обе страницы, она жалела начинать новый листок и дописывала письмо на каком-нибудь клочке.
«Мой дорогой Джозеф!»
Это было его настоящее имя. Его нарекли Джозефом, но лет в десять-одиннадцать он сам дал себе имя Эдди, и теперь все так и звали его. Одна только мать по-прежнему называла Джозефом. Это его раздражало. Он не раз высказывал ей свое неудовольствие, но она ничего не могла с собой поделать.
«Давно уже я от тебя ничего не получала. Надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии, а также твою жену и детей».
Его мать не любила Эллис. Она ее почти не знала, видела раза два-три и все-таки не любила. Мать его была странная женщина. Письма ее не так-то легко было разобрать. Уроженка Бруклина, она писала английские слова вперемежку с итальянскими, употребляя при этом какую-то особую, ей одной ведомую орфографию.
«Жизнь у нас идет по-прежнему. Старик Ланца, тот, что жил на углу нашей улицы, на прошлой неделе умер в больнице. Ему устроили пышные похороны. Ведь это был порядочный человек и прожил он в нашем квартале восемьдесят с лишним лет. На похороны приехала из Орегона его невестка. Она живет там с мужем, но сын старика приехать не смог, так как только месяц назад ему ампутировали ногу. Это очень здоровый, крепкий и красивый мужчина.
Ему всего лишь пятьдесят пять лет. Он поранил ногу каким-то садовым инструментом, и почти сразу началась гангрена».
Поднимая голову от письма, Рико видел лужайку, кокосовые пальмы и меж двух белых стен широкую полосу искрящегося моря. Столь же отчетливо он мог представить себе и улицу в Бруклине, откуда писала ему мать, и лавочку, где она торговала конфетами и содовой водой, и зеленную лавку по соседству, где он родился и где они жили до смерти отца. Неподалеку пролегала надземная железная дорога. Ее было видно из окон лавки примерно так же, как отсюда было видно море. Через равные промежутки в вышине с грохотом проносились вагоны, мелькая на фоне нью-йоркского неба.
«Маленькая Джозефина вышла замуж. Ты должен ее помнить. Я взяла ее к себе совсем крошкой, когда она лишилась матери».
Эдди смутно помнил двух или трех осиротевших малышей, нашедших приют в их доме.
Целые страницы письма мать всегда посвящала соседям, людям, которых он давно забыл. Особенно подробно она рассказывала о смертях и болезнях, иногда сообщала о несчастных случаях или о том, что кто-нибудь из соседских парней попал в лапы полиции.
«Славному малому не повезло», — писала она.
И только дальше, где-то в конце письма, говорилось о важных вещах, из-за которых оно, собственно, и было написано.
«В прошлую пятницу меня навестил Джино. У него был очень утомленный вид».
Джино был одним из его братьев. Эдди, старшему, минуло тридцать восемь. Джино исполнилось тридцать шесть. Они были совсем друг на друга непохожи. Эдди можно было назвать полным. Не толстым, но полным. Он всегда был предрасположен к полноте. Джино, напротив, всегда был тощий, а черты лица у него были резкие.
Мальчишкой он казался тщедушным, да и теперь не походил на здоровяка.
«Он приезжал попрощаться. В тот же вечер он должен был отправиться в Калифорнию. Похоже, Джима пробудет там порядочное время. Мне это совсем не нравится. Когда такого парня, как он, посылают на Запад, тут уж ничего хорошего не жди. Я попыталась что-нибудь из него вытянуть, но ты ведь знаешь своего брата».
Джино до сих пор не был женат и никогда не интересовался женщинами. За всю свою жизнь он, вероятно, ни с кем не говорил откровенно.
«Я спросила у него, не укрывается ли он от Большого жюри. Здесь много говорят о каком-то деле. Сначала думали, что все пойдет как обычно: допросят нескольких свидетелей — и концы в воду. Люди были уверены, что дело уже улажено. Но, как видно, произошло что-то такое, что окружной прокурор и полиция стараются держать в секрете. Ходят слухи, будто был донос. А уезжать почему-то всегда приходится именно Джино. Один из крупных боссов неожиданно покинул Нью-Йорк, об этом пишут в газетах. Ты, наверное, читал».
Нет, он об этом ничего не читал. Эдди вдруг пришло в голову, что она имеет в виду Сида Кубика, о котором говорил ему по телефону Фил.
В письме матери чувствовалась тревога. В Бруклине творилось что-то неладное. Не зря у него было дурное предчувствие еще накануне, когда в телефоне раздался голос Фила. Вся беда в том, что никогда точно не знаешь, о чем идет речь. Остается только догадываться, сопоставляя самые незначительные детали, которые сами по себе ничего не значат, но в совокупности приобретают иногда важный смысл.
Почему Джино отправили в Калифорнию, когда там ему фактически нечего делать?
К нему, Эдди, тоже посылают какого-то парня, который должен приехать нынче утром. Более того, он должен следить, чтобы этот парень не уходил далеко от дома.
Эдди читал отчеты заседаний Большого жюри в Бруклине. Речь шла о деле некоего Кармине, убитого перед Отелем «Эль Чарро» посреди Фултон-авеню, в трехстах метрах от Бруклинской мэрии.
Полгода уже прошло с тех пор, как Кармине всадили в грудь пять пуль, а полиции все еще не удалось напасть на след. Будь все так, как обычно, дело это давно бы лежало в архиве.
Эдди не знал, был ли тут замешан и Джино. По правилам он не должен был принимать участия в этом покушении: к подобным громким делам не принято привлекать людей, живущих по соседству.
Нет ли тут какой-нибудь связи с телефонным звонком Фила? Бостон Фил не стал бы звонить зря. Все, что он делал, делалось со смыслом, и это особенно тревожило Эдди. И вообще, если уж Фила куда-нибудь посылали, значит, случилось что-то неладное.
Подобных людей всегда можно найти в крупных предприятиях типа «Стандарт ойл» или в банках с многочисленными филиалами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14