Я влез на коня и погнал
его по следам с той быстротой, какая была под силу нам обоим. Сорок восемь
часов изнурительного пути сказались и на моем мустанге. И слава Богу,
иначе у него хватило бы резвости сбросить меня на землю. Я уже не сидел в
седле, а свисал с него, забыв про поводья и шпоры.
Проехав, должно быть, час или два, в этом жалком состоянии, я сделал
вдруг страшное открытие: все три следа пропали. Я смотрел на землю до боли
в глазах, мой страх переходил в ужас, но следов нигде не было. Не веря
глазам своим, я повернул назад, потом вернулся, исследовал каждую пядь
вокруг примятой конем травы. Следами и не пахло. Вернее, они кончались на
том месте, где я стоял. Вероятно, здесь был привал, трава примята в
радиусе пятидесяти футов. И тут мне в глаза бросилось что-то белое. Я
спешился, раздвинул стебли и поднял белый клочок! О ужас! Это была бумага,
в которую я заворачивал свой виргинский табак! Я находился на месте своего
первого ночлега! Не иначе, как гоняясь за собственным следом, два дня
кружил по прерии!
Я чувствовал себя убитым. Как подкошенный, повалился на траву рядом с
мустангом, не испытывая никаких чувств, кроме желания скорейшей смерти.
Не могу сказать, долго ли я пролежал. Видимо, долго, ибо когда
собрался с силами и поднялся, солнце стояло уже далеко на западе. Я
проклял его вместе с этой степью. Меня уже не волновало ни будущее, ни
настоящее. Намотав на руку поводья, я из последних сил вцепился в седло и
в гриву, предоставив коню полную свободу действий. Если бы я сделал это
раньше!
Все, чем запомнились мне эти часы, сводится к тому, что конь
несколько раз шумно всхрапнул и резко поскакал в сторону, противоположную
той, куда его гнал я. Помню еще, что я был близок к искушению разжать
пальцы и повалиться на землю. Ночью я, кажется, слез со своего скакуна.
Одному богу известно, как я провел ее! Рассудок бездействовал, я был на
грани помешательства. А как поутру мне удалось снова очутиться на коне - и
вовсе загадка. Думаю, что усталая лошадь отдыхала лежа, я навалился на
седло и она поднялась вместе со мною.
Перед глазами все плыло и разбивалось вдребезги. Были минуты, когда я
не считал себя живущим на этой земле. Я видел сказочные города, перед
которыми отступила бы фантазия самого гениального художника: башенки,
купола, колоннады, поднимающие небесный свод; моря, бьющие в берег золотым
прибоем; парящие в воздухе сады с невиданными плодами. Но я не мог
протянуть к ним руки. Малейшее движение причиняло страшную боль. Внутри у
меня было адское пекло, язык и небо заскорузли, ноги и руки уже не
принадлежали телу.
Что-то глухо ударяло в голову, в уши. Это напоминало стоны, хриплые
стоны, терзающие мой слух. Возможно, их издавал я сам. Кажется, я ломился
сквозь какие-то ветви, помню треск сучьев и свою судорожную попытку
ухватиться за что-то рукой, то ли за седло, то ли за гриву. А потом -
сокрушительный удар.
Я лежал на траве, на берегу узкой, но глубокой реки. Неподалеку стоял
мой мустанг, рядом с ним - какой-то человек. Он скрестил на груди руки, в
одной из них была зажата охотничья фляжка в соломенной оплетке. Больше я
ничего разглядеть не мог: не было сил подняться. Внутри все пылало, но
одежда прохладно липла к телу.
- Где я? - услышал я собственный хрип.
- То, что вы _н_а_д_, а не _п_о_д_ водой - вина не ваша.
Мужчина загоготал. Каждый звук его голоса был невыносимо противен,
отдавался в ушах. Но я понимал, что он мой спаситель, что это он вытащил
меня из реки, куда я безвольно скатился через голову обезумевшего от жажды
мустанга. Я бы утонул, если бы не этот незнакомец. Он же с помощью виски
вывел меня из смертельного забытья. Но даже если бы он спасал мне жизнь
десять раз подряд, я не в силах был бы преодолеть невыразимой антипатии к
нему! Я не мог на него смотреть!
- А вас, вроде, не очень радует мое общество, - ухмыльнулся он, не
спуская с меня глаз.
- Больше ста часов я не видел ни одной человеческой души, не пробовал
ни крошки, ни капли...
- Вы лжете! - снова загоготал он. - Вы изрядно отхлебнули из моей
фляжки. Вернее, я сам влил кой-чего вам в пасть. Откуда вы? Лошадь-то не
ваша.
- Мистера Нила.
- Чья?
- Мистера Нила.
- Как же от мистера Нила вас угораздило попасть на берег Хасинто?
Отсюда до его плантации добрых семьдесят миль через прерии! Может, просто
дали тягу? А? С мустангом-то?
- Заблудился. Четыре дня ни крошки во рту.
Больше я не мог говорить, слабость и отвращение сомкнули мне губы.
- Ничего себе - ни крошки! Это в техасских-то прериях, где на каждом
шагу острова! - расхохотался незнакомец. - Я вижу, вы джентльмен, вернее,
были им. Ха-ха! Значит, не сумели прокормиться? Не видели пчелок в
воздухе, земляники под ногами?
- Пчелы? Земляника?
- Да из каждых двадцати стволов с дуплами, одно набито, слышите,
набито медом! Вы что, не видели ни одной пчелки?
- Даже если б видел, как бы я без топора добрался до меда. Я ведь
попросту заблудился.
- И как же вас угораздило?
- Гонялся за мустангом.
- Ну и что собираетесь делать?
Он говорил, чуть откинув голову назад, словно избегая моего взгляда.
- К людям хочу, к жилью...
- К людям? - переспросил он с ехидной улыбкой. И отступив на
несколько шагов ворчливо повторил: - К людям! К людям...
Мне было не повернуть головы. Я заметил, что он сделал какое-то
движение. Да. Он вытащил из-за пояса нож и осклабился. Теперь я мог
рассмотреть его получше. Все его ужимки выдавали сильнейшую внутреннюю
борьбу. Он и трех секунд не мог простоять спокойно. Пальцы, как у
сумасшедшего, бегали по лезвию ножа Мне стало ясно, что в голове его зреет
решение: оставить меня в живых или нет. Я был совершенно спокоен и готов
ко всему.
Он ушел. Я напряг шею и посмотрел ему вслед. Взгляд мой, отыскав
удаляющуюся фигуру, вдруг наткнулся на ту самую загадку природы, что
поразила меня в первый день блужданий. Колоссальная масса серебра высилась
не более чем в двухстах шагах. Незнакомец исчез где-то в ее недрах. Но вот
появился снова и медленно, пошатываясь двинулся в мою сторону. Когда
подошел ближе, я увидел, что он долговяз и сух, но крепок телом. Лицо,
насколько можно было разглядеть его в зарослях бороды, было прокалено о
обветрено, как у индейца, но борода свидетельствовала о его белом
происхождении. Голова обвязана холщовой тряпицей в темно-бурых пятнах.
Куртка из оленьей кожи, ноговицы и мокасины имели те же следы. Это была
кровь. За поясом торчал нож не менее двух футов длиной, а в руке он теперь
держал кентуккийский карабин.
Должно быть, мое лицо явственно выражало отвращение, несмотря на то,
что я силился казаться равнодушным.
- У меня что? Надпись на лбу? - вскипел он.
- Какая надпись?
Он вдруг быстро подскочил ко мне:
- А вы не замечаете ничего такого?
- Что я должен замечать?
Он придвинулся ближе:
- Посмотрите-ка получше. Как говорят, загляните мне в душу! Вы ничего
не видите?
- Нет.
- Глаз не тот! Еще бы! Четыре дня без крошки во рту! Тут и вовсе
ослепнешь. У меня тоже была пара таких денечков. Ну ладно. Шутки в
сторону! Тут не до шуток, старина.
И, протягивая руку к карабину, он заговорил с ним:
- Да уймись же ты, старый пес! Не искушай меня, слышишь!
Все это он выпалил с таким чувством и жаром, что я даже несколько
растерялся. Потом снова повернулся ко мне:
- Вы ослабли?
- Ослаб.
- Ну-ка, примите еще глоток виски. Погодите! Налью маленько воды.
О шагнул к реке, зачерпнул пригоршню, вылил в горлышко фляжки и
поднес ее к моим губам.
- Хотите поскорее добраться до жилья?
- Да. Четыре дня ничего не держал во рту, кроме щепотки жевательного
табака.
- А у вас не осталось немного?
- Осталось.
Я достал из кармана портсигар и табак. Он чуть не вырвал кисет у меня
из рук и с волчьей жадностью набил себе рот.
- Табачок-то настоящий, славный табачок, - бормотал он, смакуя свою
жвачку. - А вы молодой или старый? Сколько вам лет?
- Двадцать два.
- Что-то не верится... Четыре дня в прерии, и ни маковой росинки во
рту! Бывает же такое. Знаешь что, чужеземец. Будь этот табачок пять дней
назад... Вернее, будь у него хотя бы щепоть табаку! Всего-навсего щепоть!
Слова его зазвучали как жалобное стенание, они были исполнены
какой-то страшной тревоги.
- Вот что, чужеземец, - с непонятной угрозой сказал он, - вот что!..
О чем же я? Видите, вон там серебрится дуб. Это патриарх. Ясно? Видите?
- Вижу.
- Видите? Вы его видите? - дико завопил он. - А какое вам дело до
него и до того, кто под ним? Вас это не касается! Уймите любопытство! Даю
вам добрый совет. Держитесь от него подальше!
Незнакомец разразился богомерзкими ругательствами.
- Призрак! - кричал он. - Под ветвями призрак! Он может вас напугать!
Лучше уходите!
- Да я и не хочу туда! Мне бы найти самую короткую дорогу к
ближайшему дому; будь то плантация или придорожный трактир.
- Я укажу вам путь! Укажу! Укажу! Укажу!
- За это буду вечно благодарен вам как моему спасителю.
- Спасителю? - звонко рассмеялся он. - Спасителю? Ну и дела! Если б
вы знали, что за спаситель вам попался! Ну и дела! Что толку спасать
кому-то жизнь, если... Но я спасу! Конечно, спасу вас, тогда глядишь, и
отстанет проклятый призрак... Отвяжись! Уймись! Оставь меня!
Он сжал кулак и, не сводя глаз с раскидистого гиганта, бросился к
нему и исчез в его серебристых космах. Вскоре этот странный субъект
появился вновь, ведя взнузданного мустанга с накинутым на шею лассо.
- Садитесь! - крикнул он мне.
- Мне не встать.
- Я помогу.
Он подошел, поднял меня одной правой рукой - настолько я оказался
легким, - а левой взял конец лассо и вскочил на своего коня. Таким образом
он готов был вести на поводу моего мустанга. Мы поскакали вверх по
прибрежным холмам, и я не мог не дивиться странному поведению моего
спасителя. Вскоре он повернулся в седле и вперил в меня свой дикий взгляд.
По-видимому, его мучили какие-то раздумья. Он стонал, вздыхал, озирался,
словно пытаясь найти верный путь. Проехал еще немного, снова застонал, и
по всему его телу пробежала дрожь. Надо полагать, дуб, именуемый
патриархом, насылал на него какие-то страшные муки. И хотя он не мог без
ужаса подойти к его ветвям, дерево с неодолимой силой влекло его к себе.
Неожиданно он с такой яростью пришпорил коня, что тот сорвался в
галоп. К счастью наездник выпустил из рук лассо, иначе мой мустанг сбросил
бы меня.
- Чего вы отстаете? Не оторваться от патриарха? Вы что, не видели
исполинских дубов? - крикнул он и, как бы заранее испугавшись моего
ответа, понесся во весь опор. Но вскоре опять встал и оглянулся. Патриарх
скрылся за высокими сикоморами. Незнакомец с облегчением вздохнул.
- А где же был Энтони?
- Какой Энтони?
- Егерь. Метис, что живет у мистера Нила.
- Он отправился в Анауа.
- В Анауа? Вот оно что! В Анауа... Я тоже ехал туда, - чуть не
застонал он, - да только...
Он опять с содроганием оглянулся.
- Уже не видит!
- Кто?
- Кто, кто! Как, кто?
Я поостерегся распалять его новыми вопросами. Мое состояние не
располагало к любезности.
Мы ехали уже не менее двух часов, искра жизни, воспламененная во мне
разбавленным виски, готова была угаснуть. В любую минуту я мог свалиться с
коня. Но тут, к счастью, показались жерди изгороди, предвещавшие близость
жилья.
Я лишь застонал от радости и безуспешно пытался пришпорить коня.
Мой провожатый обернулся и угрожающим тоном произнес:
- Что-то очень вы нетерпеливы. Может, что замышляете?
- Я умираю... Мне нужна помощь... немедленно...
- Так быстро не помирают. Хотя черт его знает.
Он спрыгнул с лошади и направился ко мне. Но в этот момент силы мои
окончательно иссякли, и я упал.
Несколько капель виски привели меня в чувство. Мой спаситель посадил
меня на свою лошадь, сам сел сзади, а моего мустанга повел в поводу с
помощью лассо. Мы объехали плантации батата и кукурузы, грушевый сад и
увидели деревянный дом. Незнакомцу пришлось взять меня на руки и внести
под кров, а потом - как младенца уложить на скамью.
Несмотря на полуобморочное состояние, я отчетливо запомнил тот миг,
впервые обвел взглядом хозяев, комнату, утварь. А то, что открылось моему
взору после выхода из смертельного кризиса, до сих пор с поразительной
ясностью сохранилось в памяти. Страховидный хозяин. Убогая халупа,
разделенная перегородкой. Какой-то желоб на полу. Вместо окон - дыры,
заклеенные промасленной бумагой. Земляной пол в середине комнаты утоптан
до каменной твердости, а по краям зарос травой. В одном углу - кровать, в
другом - некое подобие трактирной стойки. Между ними бесшумно, по-кошачьи,
снует какой-то пасквиль на человека - хозяин сего заведения. Рыжие волосы,
красноватые свиные глазки, рот в виде отвратительной трещины от уха до
уха, постоянно скошенный настороженный взгляд, довершающий сходство с
блудливой кошкой.
Не приветив нас ни единым словом, хозяин принес бутыль и два стакана
и поставил их на стол, сколоченный из трех досок, которые лежали на
вкопанных в землю столбах и, должно быть, составляли останки какого-нибудь
шкапа или сундука. На них были намалеваны чьи-то инициалы и какая-то дата.
Мой спутник молчал, не упуская из виду ни одного движения хозяина.
Увидев же перед собой наполненный стакан, залпом осушил его.
- Джонни! - окликнул он.
Джонни не ответил.
- Этот джентльмен четыре дня ничего не ел.
- Да? - отозвался Джонни уже из другого угла комнаты.
- Завари-ка ему чаю, настоящего, крепкого чаю. Он у тебя найдется.
Ром и сахар тоже. После чая принесешь супу понаваристей, с говядиной. Это
через час. И ни минутой позже. Ясно тебе? Мне подай виски и бифштекс с
бататом. Ступай, прикажи своей Самбо!
Джонни как ни в чем не бывало продолжал сновать из угла в угол.
- Деньги есть, Джонни! Не волнуйся!
Мой покровитель вытащил из-за пояса довольно увесистый кошелек.
Джонни бросил на него ничего не выражающий взгляд, а затем вдруг подскочил
к владельцу и осклабился. Оба молча стояли друг против друга. На
отвратительной физиономии Джонни играла дьявольская улыбка.
- Говорят тебе, деньги есть! - рявкнул гость, стукнув прикладом по
полу. - Деньги есть. А в случае чего - и ружье!
Он схватил второй стакан и опять единым духом проглотил содержимое.
Тем временем Джонни, крадучись, вышел из комнаты, да так тихо, что гость
догадался об этом лишь по щелчку двери. Он тотчас же подошел ко мне, взял
меня на руки и бережно перенес на кровать.
- Расположились, как у себя дома, - ворчливо заметил вернувшийся
хозяин.
- В трактирах я так всегда и поступаю, - ответил ему мой спутник,
спокойно опоражнивая еще стакан. - Сегодня твою кровать займет этот
джентльмен. А ты со своей Самбо переспишь в свинарнике.
- Боб! - воскликнул Джонни.
- Правильно, меня зовут Боб Рок.
- На сегодняшний день, - ехидно прошипел Джонни.
- Как тебя - Джонни Даун, - рассмеялся Боб. - Эх, Джонни, уж кто-кто,
а мы знаем друг друга.
- Я думаю, - ухмыльнулся хозяин. - Мы знаем друг друга как
облупленных, до самых потрохов. Мне ли не знать знаменитого Боба из
Содомы, Боба из Джорджии.
- Содома - в Алабаме, Джонни, - уточнил Боб, продолжая возлияние, -
Содома - это в Алабаме. А ты и не знал, хотя год отсидел в Колумбусе?
- Попридержи язык! - огрызнулся Джонни, полоснув меня взглядом.
- А ты не трясись. Он болтать не станет, за это ручаюсь! Содома - в
Алабаме, Колумбус - в Джорджии, а между ними течет Чаттахучи! Ох, и весело
было на этой Чаттахучи! Вот это была жизнь! А? Джонни?
Боб снова налил и снова выпил.
Содома? Если оба мои компаньона свели знакомство в этом местечке, их
обоих можно считать исчадьями ада. В дурной славе с ним не мог соперничать
ни один городишко на всем Юго-Западе. Преступления, ежедневно совершаемые
там, наводили ужас.
Воспоминания о былых подвигах, видимо, примирили Боба и Джонни. На
сей раз и хозяин плеснул себе в стакан. Они оживленно зашушукались. Их
язык, вернее, жаргон воров и картежников был непонятен мне. Единственное,
что я уловил из разговора своих благодетелей, часто повторяемую фразу:
"Нет, не хочу!" Вскоре я почувствовал, я что слова и предметы теряют
прежнюю ясность.
Встряхнула меня чья-то не слишком деликатная рука.
1 2 3 4 5