Еленский достал из кармана большие золотые часы «Павел Буре», положил их перед собою и дал минутной стрелке отстучать пятнадцать минут. Думские социал-демократы люди многоопытные, конспираторы, голову в петлю совать не намерены, солдат с наказом быстренько спровадят, — разве можно давать повод царским опричникам?! Они только этого и ждут, и так под топором живем…
Через пятнадцать минут личная агентура Еленского сообщила, что солдаты уже покинули думскую фракцию; тогда только он и объявил тревогу по охранке.
Когда на Невский ворвались жандармы, в кабинетах фракции социал-демократов никого, кроме депутатов Думы, не было уже; руководивший налетом ротмистр Прибылов растерялся, ибо Герасимов загодя сообщил ему, что у депутатов будут солдаты; через час прибыли чиновники судебного ведомства, начался обыск; наказа, понятно, не обнаружили.
Обо всем случившемся Герасимову доложили около полуночи, когда — в самом благодушном настроении после заключенной сделки — вернулся домой; выслушав сообщение, похолодел: крах, провал, конец карьере.
Ринулся в охранку; отправил наряд в казармы, приказав арестовать всех солдат (каждый член делегации, посетивший фракцию, был известен ему от Шорниковой); введенный в операцию матрос морского экипажа Архипов (впрямую агентом не был, но отдельные услуги оказывал и раньше) сразу же рассказал прокурорским то, что ему было предписано заранее.
Копию наказа, спрятанную в сейфе, без которого все дело лопнуло бы как мыльный пузырь, Герасимов передал прокурору: агент Архипов заученно подтвердил подлинность текста; несмотря на колебания кадетов, часть из которых склонялась к тому, чтобы выдать правосудию социал-демократических кандидатов, общее голосование Думы порешило отказать правительству: «Дело дурно пахнет, чувствуется провокация охраны, нужны более весомые доказательства».
Что и требовалось доказать!
Третьего июня девятьсот седьмого года Вторая дума была распущена; социал-демократов засудили на каторгу; новый выборный закон гарантировал Столыпину послушное большинство; Запад и левые издания в России прореагировали на процесс однозначно: «Террор самодержавия продолжается! Свободы, „дарованные“ монархом, — миф и обман, несчастная Россия».
Именно поэтому процесс над депутатами Первой думы Столыпин решил провести мягко, ибо судили не левых, а в основном кадетов — с этими можно хоть как-то сговориться несмотря на то что болтуны, линии нет, каждый сам себе Цезарь; покричат и перестанут; у народа короткая память; пусть потешатся речами профессоров и приват-доцентов, важно, чтобы поскорее забыли о том^что и как говорили в военном суде социал-демократы Второй думы.
Именно поэтому Герасимов и не торопился на вечернее заседание суда, а обдумывал новую комбинацию, ту, которая должна будет вознести его. На меньшее, чем товарищ министра внутренних дел, то есть заместитель Столыпина, он теперь не согласен…
Обедал Герасимов у себя на конспиративной квартире, в маленьком кабинетике для отдыха. Подали стакан бульона из куриных потрохов: эскулапы рекомендовали лечить почки и печень старым народным способом
— вареной печенью и почками цыплят, ибо птицы и животные созданы по образу и подобию человеческому. Само собою разумеется, их органы содержат те же вещества, что и человеческие, — вот вам и дополнительное питание для пораженных регионов организма; Герасимов страдал почечными коликами и увеличением печени; потроха помогали, стал чувствовать себя легче после визита к доктору Абрамсону; вот бы жидовне и заниматься медициной, а ведь нет, все в политику лезут, змеи проклятые…
На второе Герасимову была приготовлена вареная телятина, овощи на пару и немного белой рыбы; готовил обед старик Кузнецов, в прошлом агент охраны; большой кулинар, мастер на выдумки; пописывал стихи, кстати.
Заключив обед чашкой кофе (несмотря на запрет врача, не мог отказать себе в этой маленькой радости), поднялся, отчего-то явственно вспомнил лицо мужчины с блокнотиками, сидевшего рядом в зале судебного заседания, и чуть не ахнул: господи, да уж не Доманский ли это?!
Срочно запросил формуляр; принесли вскорости; хоть внешность и изменена, но ведь соседом-то его был Дзержинский, кто ж еще?!
Вызвав наряд филеров, лично объяснил им, что брать будут одного из наиболее опасных преступников империи; поляк, гордыня; что русский снесет, то лях не простит, так что оружие держите наготове, может отстреливаться; нужен живым, но, если поймете, что уходит, бейте наповал.
(Последние свои слова Герасимову особенно понравились, — школа Столыпина; ничего впрямую, все шепотком, с намеком; самый надежный путь постепенного развития либерализма: пусть думают, шевелят мозгами, а то все им приказ да приказ, будто собственной головы нет.)
На вечернее заседание Феликс Эдмундович не пришел, ибо, сидя в чайной на Литейном, заметил восемь филеров, топтавших здание суда; ничего, приговор можно получить у корреспондента «Тайма» Мити Сивкина, тем более что ждать открытой схватки в зале не приходится; кроме Рамишвили, никто не пойдет на драку, все будут прятать главное между строк, а России сейчас надобно открытое слово, а не парламентская игра.
Дзержинский начал просматривать левые газеты, делать подчеркивания (поначалу было как-то стыдно марать написанное другим: отчетливо представлял, что и его рукопись могут эдак же царапать); особенно его интересовала позиция социалистов-революционеров в деле процесса над Первой думой; многие его друзья принадлежали к этой партии, — люди фанатично преданы идее; пусть ошибаются, — ставка на крестьянскую общину во время взлета машинной техники наивна, обрекает Россию на стремительное отставание от Запада, — но в главном, в том, что самодержавие должно быть сброшено, они союзники; а если так, то с ними надобно работать, как это ни трудно.
Дзержинский сидел возле окна; устроился за тем столиком, где стекло не было сплошь закрыто белым плюшем льда, — навык конспиратора; впрочем, и в детстве, в усадьбе папеньки, всегда норовил расположиться так, чтобы можно было любоваться закатами: они там были какие-то совершенно особые, зловещие, растекавшиеся сине-красным пожарищем по кронам близкого соснового леса…
Читал Дзержинский стремительно; всегда любовался тем, как работал Ленин — прямо-таки устремлялся в рукопись, писал летяще, правки делал стенографически споро, говорил быстро, атакующе, — ничего общего с профессорской вальяжностью Плеханова; патриарх русского марксизма весьма и весьма думал о том, какое впечатление оставит его появление на трибуне. Ленина не интересовала форма, он не страшился выглядеть задирой; дело, прежде всего дело, бог с ней, с формой, мы же не сановники, прилежные привычному протоколу, мы практики революции, нам пристало думать о сути, а не любоваться своей многозначительностью со стороны, пусть этим упиваются старцы из Государственного совета…
Дзержинский, видимо, просто-напросто не мог не поднять голову от эсеровской «Земли и воли» в тот именно момент, когда Герасимов вылезал из экипажа, а под руку его поддерживал филер.
Дзержинский моментально вспомнил вокзал, Азефа, садившегося в экипаж этого же человека, неумело водружавшего на нос черное пенсне, и почувствовал, как пальцы сделались ледяными и непослушными, словно у того мальчишки, что продавал на морозе газеты.
(Спустя неделю Дзержинский отправит в Варшаву, в редакцию «Червоного Штандара», заметку — без подписи:
«Фарс процесса над бывшими членами Первой Государственной думы закончился. О том, каков смысл этого фарса, я напишу позже. Сейчас хочу лишь отметить, что в день оглашения приговора ни в кулуарах, ни в канцеляриях не было видно ни одного адвоката из причастных к процессу, публики тоже нет, одни корреспонденты.
На скамье подсудимых — единственный обвиняемый, арестованный Окунев.
Секретарь торопливым однотонным голосом начинает чтение обвинительного приговора.
Все обвиняемые присуждены к трехмесячному заключению в тюрьме. Ахтямов и Дьяченко за недоказанностью обвинения оправданы.
Рамишвили постановлено не подвергать наказанию — за зачетом полутора лет, проведенных в предварительном заключении.
Опустела зала заседания. Лишь в коридоре раздавалось бряцание оружием солдат, отводивших Окунева обратно в тюрьму».)
А еще через несколько дней Дзержинский встретился с членом подпольного бюро эсеров товарищем Петром note 5 Note5
псевдоним Арона Каца, казненного в 1909 году

.
Разговор был осторожным; обвинение в провокации, да еще такого человека, как руководитель боевой организации и член ЦК Евно Азеф, дело нешуточное.
Поэтому, постоянно ощущая сторожкую напряженность собеседника, Дзержинский задал лишь один вопрос:
— Мне бы хотелось знать: давал ли ваш ЦК санкцию на встречу с одним из руководителей охранки кому-либо из членов боевой организации партии?
— Товарищ Астроном, я могу не запрашивать ЦК: мы не вступаем ни в какие контакты с охранкой. У вас есть сведения, что кто-то из наших поддерживает связи с палачами?
— Я всегда страшусь обвинить человека попусту, — ответил Дзержинский. — Тем более если речь идет о революционере… Поэтому я ничего не отвечу вам. Но советую этот мой вопрос передать товарищам Чернову или Зензинову. Он — не случаен.
— Может быть, все-таки назовете имя подозреваемого?
— Нет, — задумчиво ответил Дзержинский. — Полагаю это преждевременным.
— Хорошо. Я передам ваш вопрос в ЦК. Но вы, видимо, знаете, что последнее время появилось много толков о провокации в нашей боевой организации… Называли даже имя товарища Ивана… Смешно… Это то же, что упрекать Николая Романова в борьбе против монархии… Явные фокусы полиции, попытка скомпрометировать лучших. Иван — создатель боевой организации, гроза сатрапов…
— Вы имеете в виду Азефа? — спросил Дзержинский и сразу же пожалел, что задал этот вопрос, — так напрягся собеседник. — Мне всегда казалось, что истинным создателем боевой организации был Гершуни… Яцек Каляев много рассказывал о нем…
— Знали Каляева?
— Он был моим другом, товарищ Петр.
— А мне он был как брат… Я смогу ответить вам через неделю, товарищ Астроном.
— Тогда это лучше сделать в Варшаве. Ваши знают, как со мной связаться, до свиданья.
Этой же ночью Дзержинский выехал в Лодзь…

Демократия девятьсот седьмого года

1

«Отношение департамента полиции на имя петербургского градоначальника за №112 Совершенно секретно В собственные руки С.
—Петербургский губернатор, сообщив (по поводу совершенной на «Лисьем Носу» казни осужденных приговором петербургского военно-окружного суда) о неудобствах приведения в исполнение смертных приговоров вне С.
—Петербурга, вместе с тем указал, что, по его мнению, наиболее подходящими местами для этой цели являются Кронверкский арсенал в Александровском парке и Холерное кладбище на Куликовом Поле, из коих первый отделен от С. -Петербургской крепости речным проливом, окружен глубокими каналами, необитаем и имеет совершенно закрытый, местами непомощенный двор, а второе закрыто для погребения с 1870 года, не снабжено никакими постройками, кроме небольшого здания, в котором живет кладбищенский сторож, обнесено высоким дощатым забором, расположено в уединенной местности вблизи тюрьмы и никем не посещается. По мнению шталмейстера Зиновьева, для приведения в исполнение смертных приговоров мог бы также служить закрытый двор с воротами на Арсенальную улицу. Вследствие сего департамент полиции имеет честь покорнейше просить Ваше превосходительство не отказать сообщить в возможно непродолжительном времени Ваше заключение по существу вышеизложенных соображений губернатора для доклада господину министру внутренних дел. И. д. директора департамента полиции За делопроизводителя Блажчук».

2

«Отношение петербургского градоначальника на имя директора департамента полиции за №8124 Совершенно секретно В. срочно Имею честь уведомить Ваше превосходительство, что приведение в исполнение смертных приговоров в пределах городской черты я признаю неудобным и небезопасным. Если может явиться опасение, что место казни в уединенной местности за пределами города не вполне ограждено от взоров любопытных, то подобное опасение тем более должно иметь значение при выборе места казни под открытым небом в пределах заселенных районов города. Место погребения должно находиться у самого места казни. Между тем ни Кронверский арсенал, ни двор нового Арсенала не могут служить для этой цели. В случаях же погребения казненных преступников на б. Холерном кладбище Куликова Поля или около другого городского кладбища, к местам этим неминуемо начнется демонстративное паломничество неблагонадежного в политическом отношении элемента, что может дать новый повод к беспорядкам в столице. Ввиду изложенного я остаюсь при мнении, что местность „Лисий Нос“, на которой уже неоднократно и без всяких осложнений приводились в исполнение смертные приговоры, представляется и впредь для этого наиболее удобным местом. Из прилагаемого же подлинного объяснения, подписанного должностными лицами, присутствовавшими при казни на „Лисьем Носу“ двадцать восьмого минувшего июня, Ваше превосходительство, благоволите усмотреть, что никаких неудобств при совершении этой казни фактически не было. Генерал-майор Вендорф. Управляющий канцелярией Никифоров».

3

«Отношение коменданта Кронштадтской крепости на имя петербургского градоначальника за №382 Секретно Спешно Участившиеся в последнее время присылки преступников не военного звания на „Лисий Нос“ для совершения над ними казни вынуждают меня просить Ваше превосходительство, впредь до отмены казни в пределах вверенной мне крепости, о нижеследующем: 1) сообщать о присылке не позже как за сутки до дня казни, 2) присылать заранее особых лиц для сборки виселицы, перетаскивания трупов от места казни к могилам и зарытая казненных. Лица эти должны явиться заранее в штаб Кронштадтской крепости для получения пропуска к месту казни. Назначать постоянных вольнонаемных служащих в крепости для совершения указанных работ я не вправе, так как они могут отказаться. Нанимать же иных людей для перечисленных выше работ я не имею средств, да вдобавок это не входит в число моих обязанностей как коменданта крепости. С моей стороны будет приказано лишь допустить к месту казни, для совершения ее, и охранять от покушений злонамеренных лиц. Убедительно прошу Ваше превосходительство, если нельзя совершенно отклонить производство казни в пределах вверенной мне крепости, то избавить чинов крепости от производства не соответствующих их службе работ, от участия в самой казни и предоставить министерству внутренних дел привозить с собой мастеров, могилокопателей, мешки и известь, необходимую для засыпки трупов. Комендант крепости генерал-лейтенант Гусаков. И. д. начальника штаба подполковник фон Роштрем».

4

«Рапорт начальника жандармской команды Кронштадтской крепости коменданту крепости за №149 Секретно Сегодня на станции „Лисий Нос“ была совершена казнь через повешение семи государственных преступников; по окончании ее рабочие кронштадтского инженерного управления отказались переносить трупы казненных от виселицы к могилам и зарывать последние, мотивируя свой отказ малым вознаграждением за это; лишь при помощи машиниста и шкипера парохода „Рабочий“ удалось избежать крайне нежелательный инцидент — оставление незарытыми на неопределенное время трупов казненных. Во избежание подобных случайностей, прошу ходатайства перед с. -петербургским градоначальником о назначении для вышеназванной цели особых рабочих, на коих возлагалась бы не только уборка и зарытие трупов казненных, но и постановка и уборка виселицы. Полковник Косторев».

5

«Отношение коменданта Кронштадтской крепости на имя петербургского градоначальника №477 Секретно Препровождая настоящий рапорт, убедительнейше прошу Ваше превосходительство, не будет ли признано возможным, во избежание инцидентов, подобных изложенному в настоящем рапорте, назначать рабочих не только для уборки и зарытия трупов казненных государственных преступников, но и постановки, а также уборки виселицы, так как при повторении сказанных инцидентов тела казненных могут оказаться неубранными, да и сама виселица неприготовленною. О последующем Вашем решении, а также и распоряжении прошу не отказать уведомить меня для моих распоряжений в будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48