— Это верно, — соглашается он. — Значит, она поставила кипятить молоко до того, как открыла все конфорки. Она дождалась, пока оно выльется на плиту, после чего погасила огонь. Затем сделала все то, о чем я вам рассказал. Прежде чем уйти, она закрыла все конфорки, кроме той, на которой стояла кастрюлька с молоком.Я чувствую, что Андрэ прав. По мере того как он рассказывает, в моем мозгу идет цветное кино.— Браво, — кричу я, — вы новый Шерлок Холмс. Он довольно улыбается.— Нет никаких доказательств, что я прав, это только гипотеза, и я лучше кого бы то ни было понимаю, что она очень хрупка!— Но тем не менее все могло произойти именно так… Ну ладно, а дальше? Раз уж вы здесь, доктор, расскажите мне продолжение. Очень захватывающая история.— Продолжение? — переспрашивает он.— Да. Девушка возвращается ночью сюда, в Гуссанвиль, только не одна, а с кем-то… Вероятно, это был Джо…— Но вы мне только что сказали, что Джо не выходил из дома?— Возможно, он нашел способ смыться! — Очевидно. Значит, он приехал сюда с девушкой, убил ее и сжег?— Это вас шокирует?— Да, из-за барана. Баран отличная идея, но она предполагает подготовку.— Неизбежно.— Но городской житель не покупает себе барана, как галстук. Если Джо вынашивал такие планы, то он должен был заранее обзавестись бараном…— Разумеется.— Ну а под каким предлогом он заманил сюда девушку ночью? Я знаю, они были сообщниками, но это не объясняет этой поездки.— А может быть, им было нужно что-нибудь спрятать?— Или с кем-нибудь встретиться.— Да, или с кем-нибудь встретиться.— С доктором, например?— Почему бы нет?— К тому же совать тело в топку удобнее, предварительно расчленив его. А кто лучше справится с этой отвратительной задачей, чем мясник или врач?— Вы хотите сказать, что Бужон участвовал в убийстве своей дочери?— Бывали и более удивительные вещи.— И расчленил ее?— А как иначе он узнал, что вы копаетесь именно в ее пепле?Андрэ надолго задумывается.— И какова цель всего этого, комиссар? Вы применили старое правило: ищи, кому выгодно преступление. Кому же могла быть выгодна эта серия преступлений?— Доктору.— Доктору? То, что он убивает Парьо, еще понятно, он, кажется, его ненавидел… Но зачем Бальмена… Причем с помощью Парьо! Зачем свою дочь?— Ой, стойте! — прошу я. — А то моя печка точно взорвется, если я продолжу кружить над этими вопросами, как ворон над падалью.— Вы разберетесь с этим по возвращении из Соединенных Штатов, если, конечно, ваши коллеги не поймают педераста и он не расколется.Мы встаем из-за стола. Хозяин ресторана складывается пополам и эскортирует нас до двери.— На здоровье, господа, — говорит он нам. Когда я сажусь в машину, раздается крик:— Комиссар! Комиссар!Я оборачиваюсь и вижу старое парижское такси, в нем сидит Шардон.Он возбужденно машет руками, роняя орехи и слюну.Такси останавливается.— Вы здесь? — спрашивает толстый полицейский. — А я слежу за доктором. Едва я начал дежурство перед его домом, как он вышел, сел в свою машину и поехал. Такси поблизости не было, и я поднялся к нему.Домработница мне сказала, что он убежал как сумасшедший, сказав ей, что едет в свой дом в Гуссанвиле… Я реквизировал такси, но эти драндулеты еле двигаются.— Не утомляйся, — говорю я. — Я видел эскулапа, он мертв. Он пустил себе пулю в лоб… Сделай все необходимое. Никого не пускай в дом.Особенно жандармов.— Застрелился! — бормочет Шардон.— Да, — говорю я, трогаясь с места. — Как видишь, еще одна естественная смерть! Глава 16 Когда я выхожу из кабинета патрона, на часах чуть больше четырех часов (для моих читателей начальников вокзалов поясняю: шестнадцать).Признаюсь, что я несколько оглушен заданием, которое он мне поручил. Я выполнял разную работу, но такую еще ни разу. Хотя надо же когда-то начинать… Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз.Мой девиз: “Живи моментом”. Я начну думать о предстоящей миссии, когда буду сидеть в самолете.Положив паспорт, доллары и рекомендательное письмо в карман, я снова ступаю на тропу войны.До вылета осталось несколько часов, а опыт меня учит, что с толком использованные несколько часов стоят без толку проведенной жизни.Немного помедлив, выйдя на улицу, я направляюсь на улицу Шапталь, которую следовало бы переименовать в улицу Жмуров…Для начала наношу визит соседке Парьо — старой деве.Увидев меня, она издает писк напуганной мышки.— Ой, — вскрикивает она, — полицейский!— Он самый, — отвечаю. — Никогда бы не подумал, что вы боитесь полиции, мадемуазель.— Я боюсь не полиции, а мужчин, — жеманничает эта старая сушеная вобла.Я бросаю на нее красноречивый взгляд.Чтобы покуситься на ее добродетель, надо запастись отбойным молотком, это я вам говорю!— Ну, ну, дорогая мадемуазель, не все же мужчины грубияны.Попадаются и джентльмены. — И добавляю:— В полиции они встречаются редко, тут я с вами согласен, но Я, так сказать, редкая птица. — И я возвращаюсь к моему барану:— Скажите, в тот вечер, когда бедный месье Парьо протянул ноги…— Нельзя поприличнее? — перебивает она.— Пардон, в тот вечер, когда он отбросил копыта, у него работало радио?— Да… Он слушал музыкальную программу. Это был воскресный вечер, да?— Совершенно верно. А потом, когда.., подружка Парьо ушла, радио замолчало?— Да… Незадолго до ее ухода.Так-так, неужели доктор Андрэ попал в “десятку”?Изабель выключила перед уходом радио… А Парьо спал.., вечным сном!Я смотрю на старую деву, не сводящую с меня глаз.— Какая жалость, что вы не вышли замуж, — говорю я.— Это почему? — возмущается она.— Потому что я уверен, что вы составили бы счастье любого мужчины.— Это судьба, — говорит она, и в ее голосе слышится сожаление.— Ну да… Но вам, должно быть, одиноко?— Я привыкла…— Конечно… Вы смотрите на улицу и, спорю, долго остаетесь у окна…— На этой улице почти никакого движения…— Это верно. Скажите, когда в тот вечер ушла девушка, вы стояли у окна?— Я не помню.Эта старая калоша пудрит мне мозги!— Но, — уверяю я, — владелец ресторана напротив сказал мне, что вы стояли у окна и видели, как малышка вышла из дома.Я, конечно, блефую, но она заглатывает крючок всей челюстью.— Куда он лезет, этот свин! — возмущается она. — Я что, уж и не имею права подойти к окну?— Речь не об этом, мадемуазель… Вы имеете полное право проводить у окна всю жизнь, только не нагишом…— Какой ужас! — стонет она. Ее челюсть вываливается изо рта, но она втягивает ее обратно.— Девушка села в машину Парьо?— Да, — отвечает она.— Она была одна?— Да… Но она вышла из дома не сразу.— Как это?— Я слышала, как она открыла дверь, но на улицу вышла Не сразу. По крайней мере минут на пять позже, чем нужно, чтобы спуститься на первый этаж… Правда, она несла груз, но все-таки…— Груз?— Да, она несла на плече сумку.— Сумку? Какого рода сумку?— Холщовую, вроде мешка для картошки.— Она была полной?— Да, но имела странную форму… Я подумала, что она выносит старые вещи, может быть канделябры.— Почему именно канделябры?— Просто так…— Мысли никогда не приходят просто так, мадемуазель. Если вы подумали о канделябрах, значит, что-то в форме сумки навело вас на эту мысль.— Это правда, — соглашается она. — У нее были острые углы…Подумав, я решаю, что из нее больше ничего не вытянешь.— Всего хорошего, мадемуазель. Она кивает мне и провожает до двери. Не заходя в квартиру покойного, я быстро сбегаю по лестнице.Консьерж там. Надраивает медные перила лестницы.— Это снова я, — говорю я вместо приветствия.— О! Добрый день, господин инспектор.— Комиссар, и этим все сказано! Он отвешивает мне поклон, полный скрытого почтения.— Скажите, — спрашиваю, — все жильцы этого дома пользуются подвалом?— Разумеется.— Номер бокса Парьо?— Восьмой.— Ладно, спасибо… Сюда, да? — добавляю я, показывая на низкую дверь в глубине лестницы.— Да… Хотите ключ?— Нет, у меня есть все, что нужно.— Я хоть включу свет в подвале.— Отличная мысль!В десять прыжков я оказываюсь перед дверцей бокса номер восемь.Открыть ее моей отмычкой — детская игра. Замок открывается чуть ли не в ту же секунду, когда вставляю отмычку в скважину.— Хорошая штука природа, — начинаю напевать я, потому что, едва открыл дверь, мне в ноздри бьет противный запах. Жуткая вонища…Включив свет, осматриваю узкое помещение. Кавардак редкий…Металлическая каминная решетка, деревянная лошадка, костюмы древних времен… Короче, я сразу понимаю, что Парьо использовал подвал как склад для старья.Я смотрю по сторонам и сразу нахожу то, что искал: клочки грубой черной шерсти, воняющие салом.Здесь точно держали барана. Тут даже есть засохшие какашки… Те самые последние какашки, которые животное выбрасывает после смерти.Те штуки, что топорщились в сумке Изабель, были окоченевшими ногами барана.Следовательно, Изабель притащила барана… Значит, она знала, как будет использовать животное…Однако ее же и сожгли.Клянусь вам, что нужны крепкие нервы, чтобы заниматься этой чертовой работой.— Нашли, что искали? — спрашивает наблюдающий консьерж.— Да.Я делаю три шага вперед, и тут его любопытство выплескивается наружу.— А что это было? — спрашивает он.— Какашки! — отвечаю я и выхожу. Глава 17 Взгляд на наручные часы: пять сорок! Теперь я веду борьбу со временем.Еще несколько часов, и придется все бросать. Захожу в бистро напротив.— Есть что-то новое? — спрашивает меня толстый хозяин.— Да так…Он видит, что я злой как черт, и не настаивает. Он из тактичных.Издав “ахх!” борца классического стиля, он достает свою бутылку белого.— Как обычно? — спрашивает он.— У вас легко обзаводишься привычками. Два больших стакана белого.Мы чокаемся.— Скажите, патрон, вы не видели со вчерашнего дня мадемуазель Бужон?— Это киску Парьо, что ли?— Да.— Нет.Отличный диалог. Я шмыгаю носом от нетерпения.— А вы не замечали, были ли у этой девушки золотые зубы?Вопрос медленно погружается в глубины его интеллекта, как поплавок вашей удочки в воду, когда крючок заглотнул линь.Он измеряет его, взвешивает, наконец заявляет:— Никогда не замечал. — И добавляет:— Может, моя хозяйка заметила Жермен! — орет он во всю глотку.Его половина такая же представительная, как и он сам. Настоящая половина… Очаровательная женщина с приветливой улыбкой.— В чем дело? — интересуется она. Муж собирается повторить ей мой вопрос, но, сочтя его слишком нелепым, отказывается от этой мысли. В разговор вступаю я:— Я из полиции и хотел бы узнать, были ли у мадемуазель Бужон, подруги Парьо, золотые зубы или зуб?Она меньше ошарашена, чем ее благоверный. Дамы понимают нелепости.Она размышляет.— Нет, — говорит, — не думаю.— Коренной… Коренные плохо видно…— Когда они золотые, а человек смеется, их видно же хорошо, как и все остальные. У нее их нет.— О'кей.Значит, несмотря на слова Бужона, в топке сожгли не его дочь… А кого?— У вас есть жетон для телефона?— Даже два, если хотите, — острит хозяин.— Точно, дайте мне два.Войдя в кабину, я сначала звоню Мюлле.— А, это ты! — говорит он без малейшей нотки энтузиазма в голосе.— Да… Ты узнал что-нибудь от своего бойскаута?— От Шардона?— Да.И я цежу сквозь зубы: “Каждый осел имеет право на свой чертополох…"— Чего?! — орет он.— Это я сам с собой.— Браво!Он вот-вот сожрет свою трубку.— Есть что новое об удравшем парне?— Нет.— А о мадемуазель Изабель Бужон?— Тоже ничего… Из разговора с доктором Андрэ я понял, что она умерла.— Может быть, и нет.— Я ничего не понимаю в твоем деле.— Откровенность за откровенность: я тоже! Единственное, что мне известно, — барана в Гуссанвиль притащила именно Изабель.— Чего она притащила?— Барана. Таким образом, она скорее убийца, чем жертва…— Да! Я провел обыск у доктора… Там полно наркотиков… Кажется, он бросил практику и был совершенно разорен.— Я об этом догадывался.— Известно, почему он застрелился? Этот тупарь Мюлле не решается спросить меня в лоб, а потому использует безличный оборот.— Есть только подозрения, что он был замешан в эту историю и запаниковал, увидев в своем доме полицию. Еще один момент: Джо тоже наркоман. Это может помочь его найти. И еще. У него, должно быть, много денег: минимум десять “кирпичей” папаши Бальмена, потом миленькая коллекция старинных монет, которую он заполучил в этом деле.Он вращался среди коллекционеров, а это как пневмония: всегда что-то остается. Для этого мелкого комбинатора коллекции имеют ценность, только когда их можно продать… Распространи его описание среди нумизматов Парижа ., и других городов тоже.— Ладно.— До отъезда я тебя не увижу, но надеюсь, ты добьешься результата.— Спасибо за доверие.Я отпускаю еще пару-тройку злых подколок и вешаю трубку, но из кабины не выхожу.Мой второй жетон позволяет мне поговорить с матерью.— Рада тебя слышать, — говорит мне она. — Ты придешь ужинать?— Не думаю, ма…— Ой, какая жалость. Я на всякий случай приготовила баранью ногу.— Мне жаль еще больше, ма… Ты собрала мой чемодан?— Конечно.— Положи туда мой большой револьвер с укороченным стволом, он лежит в верхнем ящике комода. Она вздыхает:— Что ты собираешься делать?— И три обоймы, они под стопкой носовых платков.— Хорошо. Все это неразумно, — шепчет Фелиси. — Как подумаю, что твой бедный отец хотел, чтобы ты стал часовщиком!Это я-то! Да я не могу поднять маятник на ходиках!— Не беспокойся, ма… И не забудь: в одиннадцать часов на аэровокзале “Энвалид”.— Хорошо. — Целую.— Я тебя тоже. Алло! Алло!— Да?— Чуть не забыла. Тебе звонил какой-то месье, хотел с тобой поговорить.— Он назвал свое имя?— Да, и оставил адрес.., улица Жубер, дом восемнадцать… Месье Одран. Он сказал, что работает в банке… Он будет дома после семи часов.В банке!Это заставляет меня навострить уши.— Спасибо, ма.Припарковаться в этот час на площади Терн совсем не просто.Поскольку мне надоело кататься по кругу, а стрелки моих котлов крутятся все быстрее, то я решаюсь на героический поступок: оставляю мою тачку во втором ряду.Потом, не обращая внимания на взмахи рук регулировщика, обращенные ко мне, бросаюсь к дому, где жил покойный доктор Бужон.Звоню в дверь, но никто не отвечает. Поскольку мне нужна не квартира, а домработница, наводящая в ней порядок, то я спускаюсь к консьержке. К третьей консьержке в этом деле!Она очень сдержанная, классического типа. Консьержка для уютного квартала.Ее волосы покрашены в небесно-голубой цвет — возможно, в память о муже, погибшего на войне четырнадцатого года, в цвет его формы.— Полиция.— Четвертый слева, — отвечает она.Я широко раскрываю глаза и уши, потом понимаю, что она глуха как плитка шоколада.Поскольку этот недостаток не лишает ее зрения, показываю ей мое удостоверение. Она с настороженным видом изучает его.— Полиция! — ору я изо всех сил.— Ой, простите! — извиняется достойная церберша. — Мне показалось, что вы к Гольди. Это жилец с четвертого, скрипач.— Я бы хотел поговорить с домработницей доктора Бужона.— А он вдовец!Кажется, ее случай тяжелее, чем я думал.— С его домработницей!Она приставляет ладонь к уху и кажется оскорбленной.— Незачем так кричать, — сухо замечает она и продолжает обычным для глухих равнодушным тоном:— Это консьержка из дома напротив… Мадам Бишетт.— А, черт! Опять эти консьержки!Она неправильно поняла по движению моих губ.— Что за выражения вы себе позволяете? — орет достойная особа.Я ретируюсь, даже не попытавшись реабилитироваться. Еще у одной создалось превратное мнение о полиции.Если бы вы увидели мамашу Бишетт, то сразу бы захотели поставить ее у себя дома на камине. Это совсем крохотная аккуратная старушка с хитрыми глазками.Я с первого взгляда понимаю, что мы с ней подружимся.— Прошу прощения, мамаша, — говорю я, вежливо поприветствовав ее. Я полицейский и интересуюсь вашим бывшим хозяином.Я слежу за ее реакцией, не зная, сообщил ли ей Мюлле о том, что случилось с Бужоном.— Я узнала эту страшную новость, — говорит она. — Бедный доктор…Это не могло закончиться иначе! Это замечание мне нравится. Ее маленькие глазки блестят.— Садитесь, — предлагает она и добавляет так от души, что я не могу отказаться:— Выпьете со мной рюмочку водочки?— С удовольствием.Она открывает старый, почерневший от времени буфет, в котором я замечаю яркие коробки от печенья, тарелки, стеклянные безделушки. Все аккуратно расставлено.— А может быть, лучше вербеновой настойки моего изготовления?— Как хотите, мамаша.Она достает крохотную скатерку, размером с носовой платок, и аккуратно расстилает ее на навощенном столе, стараясь, чтобы вышитый на ней рисунок был повернут в мою сторону.На нее она ставит два стакана сиреневого цвета и квадратную бутылку, в которой плавает веточка вербены.— О чем вы хотели меня спросить? — говорит она. Я смеюсь.— Выходит, вы не возражаете ответить?— Ваша работа задавать вопросы, моя — отвечать на них, верно? Так какие тут могут быть церемонии?— Вы давно убираетесь у Бужона?— Да уж лет пятнадцать… Тогда у бедного доктора была хорошая клиентура… Он был молодой, деятельный, серьезный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11