— Конечно, пожалуйста. Простите, что так гоню вас, но послезавтра я вылетаю в Штаты и хочу успеть завершить это расследование, чтобы улететь с чистой совестью.— Это делает вам честь!Он выходит из кабинета.Я беру журнал, но не могу его читать. К тому же это научный журнал, в котором все изложено жутко заумным языком.Я кажусь сам себе похожим на “счастливого отца”, ожидающего в коридорах клиники результатов родов.Наконец дверь открывается.Я вскакиваю и всем моим существом спрашиваю:— Ну что, доктор, мужчина или женщина? Он мило улыбается.— Ни то, ни другое, — уверяет он. — Это баран! Глава 12 На Париж опустилась нежная, как женская ляжка, ночь, пахнущая распускающимися почками, влагой, женщиной…Оставив машину, я иду по бульварам, бормоча бессвязные фразы.На этот раз, ребята, я крепко оглушен.Баранья голова!Сам я баран!Врач извинился, что не дал мне ответ немедленно.— Поскольку она почернела и наполовину обуглилась, — сказал он, — я предпочел изучить ее внимательно.— Доктор, вы уверены в том, что говорите? Он пожимает плечами.— Черт возьми! Да спросите кого хотите… И я иду в толпе, повторяя:— Баранья голова… Баранья голова!Нет, пора признавать поражение. Нет никакого преступления! Это был баран. Нет закона, запрещающего убивать барана, при условии, что он принадлежит вам.Но, черт подери, почему Изабель приехала посреди ночи из Парижа (а это больше ста километров), чтобы сжечь барана?Что она, чокнутая, что ли? И потом, я хочу ее увидеть! Немедленно!Я должен как можно скорее отыскать ее. Я снова звоню Шардону.— Ты установил наблюдение за домом сто двадцать?— Да, господин комиссар. Кстати, мой патрон просил вас позвонить ему. Он считает…— Знаю: он считает, что я лезу не в свое дело, что люди из совершенно другой полицейской службы не имеют права приказывать его подчиненным… Дай мне его.Шардон облегченно вздыхает.— Сейчас, господин комиссар. Зона молчания, потом хриплый голос издает “алло!”, похожее на пук.— Мюлле?— Он самый…— Это Сан-Антонио.— Отлично.Эта гадина не начинает разговор. Ждет меня. Мюлле заранее наслаждается извинениями, которые я ему принесу, уже истекая слюной.Я в телефонной кабине играю в воздушный шар: раздуваюсь, раздуваюсь.— Ну что? — сухо спрашивает Мюлле.Это слишком. Я взрываюсь! Бомба в Хиросиме и ядерный гриб на Бикини — это просто хлопок пистона по сравнению со взрывом моей ярости.— Слушай, Мюлле, — ору я, — ты что, ждешь, пока я паду перед тобой ниц и начну петь романс извинений за то, что влез в дело, которое меня не касается? Тогда наберись Побольше терпения! Твои люди лопухи и опереточные полицейские, а ты, их начальничек, вообще полный идиот!— Хватит! — вопит он.— Нет, не хватит, дубина… Я вынужден в одиночку разыгрывать из себя Шерлока Холмса, пока твои бойскауты закрывают дела, помешавшие им резаться в картишки. Можешь орать, сколько хочешь, а тебе придется объяснять это Старику!Тут он резко жмет на тормоза своих возражений.— Ну, ну, что там случилось?— Случилось, что найденный мною мертвец умер подозрительным образом; смерть сопровождавшего его типа еще более подозрительна!Случилось то, что пассия второго одновременно и дочка врача первого; что ее невозможно найти, а среди ночи она явилась в свой дом в деревне и сожгла в топке барана. Если ты считаешь, что ничего не случилось, то браво!Даже получив в морду удар кулаком от чемпиона мира по боксу, он бы не оказался в таком нокауте.— Что… Что ты говоришь? — бормочет он.— Правду, лопух!— Я ничего не понимаю…— И что с того? Ты только тем и занимаешься, что не понимаешь?— Но…— Закрой рот! Я говорю!Мюлле, должно быть, очень неуютно. Это парень, если вы его не знаете, похож на лезвие ножа: такой же холодный, бледный и острый.— Все, о чем я тебя прошу, — продолжаю я, — это бросить всех твоих орлов на поиски некой Изабель Бужон, дочери доктора Бужона с площади Терн… Да, и еще последить за маленьким голубым, откликающимся на нежное имя Жорж Дени, который сожительствовал со стариком Бальменом и участвовал в его эротических фантазиях… Я буду этим заниматься до завтрашнего вечера… Завтра, после обеда, я расскажу, чего сумел добиться, и передам эстафету тебе, потому что Старик посылает меня по ту сторону Большой Лужи с селедкой. Договорились?— Договорились, — скрипит он.Когда я сказал “скрипит”, то нисколько не преувеличил. Он скрипит, как флюгер на сильном ветру.Должно быть, мой разнос был слышен далеко, потому что, когда я выхожу из телефонной кабины, остальные клиенты бистро пялятся на меня, будто я султан Марокко.Чтобы придать себе солидности, я прошу бармена повторить заказ.Потом ощупываю карманы в поисках сигаретки, которая успокоит мои нервы.У меня остались только сухие, найденные в доме в Гуссанвиле.Поскольку я не люблю женские сигареты, то прошу у бармена “Голуаз”.Он извиняется: их больше не осталось.Я вздыхаю и решаю покурить “турчанку”.Делая затяжки, в которых не нахожу никакого удовольствия, я немного размышляю. Я думаю — значит, существую, как сказал кто-то. И тут происходит неординарный феномен, что является, если позволите заметить, плеоназмом первой категории, поскольку феномен не может быть ординарным.Думая, я вдруг понимаю, что не чувствую себя. Мой организм стал легким, воздушным. Я парю сантиметрах в десяти над полом. Мои мысли освещаются, загораются.Дело, которое я расследую, кажется милой шуткой, не имеющей никакого значения, а все его нити распутаются сами собой!Одновременно мои внутренности пронзает боль и бьет прямо в сердце.Я прислоняюсь к стойке, так и не опустившись на землю.Слышу, кто-то говорит:— Ему плохо.Голоса распространяются, как лучи, звенят, будто хрустальные колокольчики.У меня еще хватает мозгов, чтобы подумать: “С тобой что-то не то…"Надо мной склоняется чье-то лицо, меня берут руки, укладывают на пол.Мой котелок, не паникуя, продолжает давать мне полезные советы:«Ты сейчас сдохнешь, если ничего не сделаешь… Врача… Медэксперта!»Да, должно быть, это смерть: эта ватная неподвижность, это яркое пламя внутри, эта необыкновенная легкость, полная отстраненность…— Он что-то говорит! — произносит голос.— Замолчите! — обрывает другой голос. — Что он говорит?Третий, прерывистый и вялый, шепчет:— Доктор Андрэ, полиция…Этот третий голос принадлежит мне, но я узнаю его не сразу, и мне кажется, что он не имеет со мной ничего общего. Впрочем, я сам не имею ничего общего с миром живых.— Он сказал “доктор Андрэ, полиция”!— Надо вызвать “скорую” и полицию. Он повторит им свои слова.— Вы не думаете, что он пьяный?— Нет, он был совершенно нормальным, когда вошел сюда, и почти не пил.Это верно, когда я вошел, я был нормальным.— Это приступ?— Несомненно.Приступ! Приступ чего? Сердца?Время идет, утекает. Я проваливаюсь, погружаюсь… Но какое великолепное кораблекрушение! Я уже ничего не соображаю… Я… Все, конец!Музыка, шум, розы: жизнь.Я открываю глаза и вижу полицейские формы. Блестят пуговицы. Я смотрю по сторонам и вижу скамейку. Я в полицейском фургоне. В этом нет никаких сомнений. Здесь пахнет полицией, потом, пылью и табаком.Я пытаюсь сесть. Парни мне помогают.— Вам лучше, господин комиссар? — спрашивает сержант.Я смотрю на него.— Лучше?Ну конечно! Мне настолько лучше, что теперь я чувствую, насколько мне плохо. От недомогания остается только боль в сердце, усиливаемая жуткой болью в башке.Патрульные смотрят на меня со странным видом. Для них все ясно: я вдрызг надрался. Они не захотели везти перебравшего специального комиссара в больницу во избежание скандала. У них хорошо развито чувство взаимопомощи.— К счастью, я вас узнал, — продолжает сержант. Его “к счастью" показывает мне, что я не ошибся в предположениях и он твердо уверен, что я в дупель бухой.— Спасибо, — говорю. — Не понимаю, что со мной произошло.Парни серьезно смотрят на меня. Они достаточно хорошо понимают субординацию, чтобы не сказать вслух, что думают.Открывается дверь. В фургон входит доктор Андрэ.Он быстро подходит ко мне.— А! Вас известили? Он осматривает меня.— Вы очень бледный. Что с вами случилось?— Он был в кафе, и ему стало плохо, — объясняет сержант красноречивым тоном.— Совершенно верно, — подтверждаю я, — но я не был пьяным, док…Если я вам это говорю, можете мне верить. Впрочем, я только что разговаривал с вами, вы сами могли в этом убедиться. Я зашел в кафе, выпил стаканчик чинзано и вошел в телефонную кабину позвонить одному моему коллеге… Выйдя из кабины, я закурил сигарету и… Я перебиваю себя:— Господи, доктор! Посмотрите пачку, лежащую в моем кармане… Эти сигареты я нашел в одном довольно подозрительном доме! Я закурил одну из них, потому что не осталось моих…Едва я успеваю закончить фразу, как он хватает пачку, достает одну сигарету, потрошит ее, кладет табак на ладонь левой руки, ковыряет его указательным пальцем правой и нюхает.— Ничего удивительного, — шепчет он.Все присутствующие неотрывно следят за его губами.— Это марихуана, — говорит он. — Наркотик мексиканского происхождения. Огромное количество. Эти сигареты для тех, кому нужны большие дозы.— Не может быть!— Тем не менее это так.— Наконец-то настоящее преступление, — говорю я. — По крайней мере, это надежно, а не какая-нибудь баранья голова… Что нужно делать, док?— Ничего, — отвечает он. — Действие начинает проходить. Я сделаю вам укол, чтобы успокоить нервные спазмы, вызванные этой сигаретой.Он делает то, что сказал. Патрульные, довольные этим объяснением, возвращают мне все свое уважение, к которому примешивается некоторое восхищение.Пять минут спустя я снова стою на ногах; правда, они у меня немного дрожат.— А теперь, — говорит доктор Андрэ, — возвращайтесь домой и ложитесь спать. Завтра не останется никаких следов! Глава 13 — Ты вчера был не в своей тарелке! — заявляет Фелиси, когда я выхожу из моей комнаты.Я даю ей единственное, способное успокоить ее объяснение:— Мне нездоровилось. Я вчера пообедал в ресторане, где в еду кладут слишком много масла.— А! — торжествует она. — Я так и знала… — Потом качает головой и шепчет:— Вот, сынок, я всегда говорила, что лучше купить кусок ветчины и съесть его на скамейке, чем ходить во второразрядные рестораны. Ты испортишь себе желудок!— Ты права, ма…Она выдает мне длинную речь о современной системе общественного питания, употребляя выражения, заимствованные из журнала “Здоровье”, который она выписывает.Я слушаю звук ее доброго голоса. Эта музыка стоит для меня всех симфоний. Вы скажете, что я впадаю в сентиментальность, но это правда — я люблю мою старуху.— Тебя к телефону. Твой шеф, — говорит Фелиси, когда я сую в рот намазанный маслом кусок хлеба, широкий, как Елисейские Поля.Я разом заглатываю его и бегу к аппарату.— Доброе утро, босс.— Ну что, вам уже лучше?Этот старый лис знает обо всем. Вы не можете сходить пописать, чтобы он не спросил вас, есть ли у вас проблемы с простатой.— Да, — отвечаю.— А как ваше маленькое частное расследование? — осведомляется он.— Я… Вы в курсе?— Вы рассчитываете завершить его к сегодняшнему вечеру?— Я… Не знаю, патрон… Вы не видите никаких препятствий тому, чтобы я им занимался?— Никаких, при условии, что оно не нарушит наши планы.В общем, Старик не требует себе эксклюзив на мое использование!— Вы не забыли, что завтра улетаете? Если быть совершенно точным, этой ночью, в ноль часов тридцать минут.— Хорошо, патрон.— Вы успеете собрать чемодан?— Да, патрон.— Заезжайте ко мне в течение дня за вашими документами, валютой и инструкциями.— Да, патрон.— Надеюсь, вы будете в форме?— Я и сейчас в форме, патрон.— Прекрасно. Тогда до скорого. Он кладет трубку.— Какие-нибудь неприятности? — робко спрашивает Фелиси.— Нет, ничего… Слушай, ма, ты знаешь, что этой ночью я улетаю в Штаты…— Господи! — хнычет она. — Кажется, в этой стране едят, как дикари!Будь осторожен, я уверена, что у тебя слабая печень.Вспомнив, сколько спиртного выпил за время пребывания на этом свете, я не могу удержаться от улыбки.— Ты мне не веришь?— Не очень, ма.— Ты неправ, я…— Прости, что перебиваю тебя, ма, но я спешу…— Как и всегда, — вздыхает она. — Я тебя совсем не вижу… Ты прибегаешь, убегаешь… Правда, ты мог бы быть женат, и тогда бы я тебя совсем не видела.— Гони тоску, ма. Когда я вернусь из Чикаго, то возьму неделю отпуска и мы махнем с тобой на пару в Бретань. Согласна?— Разве я когда-нибудь была с тобой не согласна? Я целую ее.— Ладно, тогда слушай. Возможно, у меня не будет времени заехать сюда до отъезда. Приготовь мой чемодан: рубашки и так далее… Мой однотонный синий костюм и еще второй, твидовый, помнишь, да? Если в одиннадцать меня здесь не будет, вызови такси и езжай с чемоданом на аэровокзал “Энвалид”.— Хорошо.— До свидания.— До свидания!Я в ..надцатый раз перебираю элементы этой мрачной истории и все время натыкаюсь на те же самые тайны: почему Парьо написал: “На помощь”? Почему кто-то приезжал предпоследней ночью сжечь барана в топке дома в Гуссанвиле?Странная вещь, эти два пункта интригуют меня больше, чем два трупа. Трупы — это цифры в операции, а два пункта — факторы…Погода хорошая, я веду машину на маленькой скорости.Кто курил марихуану? Джо или Изабель?Изабель! Это имя из сказок начинает действовать мне на нервы.Чувствую, что если я не отыщу ее сегодня до отлета, то заработаю от досады крапивную лихорадку еще до того, как прибуду в страну доллара.Кто курил марихуану? Джо или Изабель? Я отгоняю эту мысль, но она упрямо возвращается. Джо отказался от предложенной мною сигареты…Узнал пачку? Я готов поспорить, что нет.То же самое с зажигалкой… Она ему не принадлежит! Принимая во внимание, что он охотно признает, что провел много дней у Изабель, у него нет никаких причин притворяться, что не узнает зажигалку…Я останавливаюсь перед по-прежнему закрытым магазином Бальмена.Первый, кого я вижу, — прячущийся за газетой толстяк Шардон, пожирающий свой любимый арахис.Я достаю из кармана зажигалку и поджигаю его газету; он быстро бросает ее и издает ругательство. Потом, увидев, что это я, кисло улыбается. По всей видимости, он злится на меня за выволочку, устроенную мной Мюлле.Вокруг него лежит ковер из арахисовой скорлупы.— Ты что, выписываешь их прямо из Африки? — спрашиваю. — Целыми пароходами? Он улыбается.— Что вы хотите, я люблю их.— Есть о чем сообщить?— Ничего… Птичка сидит в гнезде…— Кто дежурил ночью?— Бюртен.— Отлично! Бюртен суперчемпион по слежке. Он способен проследить за собственной тенью так, что она этого не заметит!Я вхожу в дом.Четвертый этаж. Звонок. Тишина…Херувимчик нежится в постельке…Новый звонок условным сигналом. И новая тишина в квартире.Впрочем, французское радио передает голое месье Луиса Мариано, лучшего французского певца из ворот налево!Что это случилось с Джо? Играет в Спящую Красавицу? Или прячется?Или он…Ах ты, черт подери!Отмычку… Я лихорадочно сую ее в замочную скважину.Только бы не кокнули и его! Наконец открываю дверь.Никакого запаха газа… В квартире вообще ничем не пахнет. Да, пуста! Пуста, как передовая статья в “Фигаро”!Я вихрем пролетаю по всем комнатам. Никого! Все в порядке…В комнате Джо нахожу фиолетовые брюки и желтый платок…Попробуйте узнать, в каком он теперь прикиде!Я роюсь в ящиках, не в надежде найти там Джо, конечно, а пытаясь отыскать какой-нибудь след… Хренушки! Все, что я сумел найти, пустая пачка от турецких сигарет, воняющая марихуаной… Выходит, Джо все-таки плавал по плану!Слабая улика… Улика, от которой я теряю остатки мозгов.Я как сумасшедший бросаюсь на лестницу и подлетаю к Шардону, который как раз собирается засунуть в рот горсть орехов. Я вышибаю арахис у него из руки и хватаю его за клифт.— Дерьмо! Бездарь! Идиотина!— Что…— Птичка улетела, тупица! Он роняет газету.— Но, господин комиссар, я клянусь вам…— Да пошел ты со своими клятвами… Этот тип проскользнул у тебя под носом, а ты даже не почесался. Может, он даже попросил у тебя огоньку… Таких говенных полицейских, как ты, гнать надо!Я так зол, что, если бы не сдерживался, расшиб бы ему морду…Прохожие оглядываются на нас.Я в двух шагах от инсульта. У меня оставались всего два живых персонажа: Джо и доктор Бужон. И вот Джо сделал ноги…На него нагнал страху мой вчерашний визит. Должно быть, я сказал что-то такое, от чего у него затряслись поджилки, и он предпочел смыться. Возможно, у этого гражданина совесть нечиста.Мой портативный чертенок отчитывает меня.«Ну, Сан-Антонио, — шепчет он из глубины моего котелка, — возьми себя в руки — Ты мечешься туда-сюда, как молодая собачонка. Будь сдержаннее!»Моя злость опадает, как вскипевшее молоко.— Подними всех на ноги! — приказываю я. — Я хочу, чтобы этого типа взяли. Мне все равно как!— Хорошо, комиссар…Шардон бледнеет все сильнее. Хочется влепить ему пару оплеух, чтобы заставить его морду порозоветь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11