Вы же знаете, какая у меня интуиция. Нет, мне предстоит обнаружить нечто неординарное… Но что именно?Бульдог возвращается со сменщиком — типом хмурого вида, с седеющими волосами.— Вы сегодня находились в холле весь день?— Точно, месье!— Кто заходил в лабораторию?— Ну… как обычно…— То есть?— Ну, Дюрэтр, Берже и Бертье.— И все?— Потом мадемуазель заходила несколько раз…— Доктор Минивье заходил?— Нет…— Точно?— Уверен!Арест врача начинает давить мне на совесть. А что, если он ходил в туалет по совершенно естественной причине?— Планшони тоже не заходил?— Тоже.— Отлично. Найдите мне Дюрэтра.— Да, месье…Я смотрю на бульдога, пока его коллега уходит.— У меня такое ощущение, что я начал коллекционировать ошибки. — Я больше обращаюсь к себе, чем к нему. Мне нужно высказать вслух мои мысли… Проанализировать мои ошибки.До прихода Дюрэтра мы не обмениваемся ни единым словом. Я веду врача в лабораторию.— Вы работали здесь сегодня вместе с вашими ассистентами?— Да так, занимались всякими мелочами. Знаете, у нас не лежала душа к работе из-за случившегося с патроном.— Понимаю… И вы втроем все время находились в этой комнате?— Как это?— Задам вопрос по-другому: кто-нибудь из вас оставался один в тот или иной момент?— Нет…— Подумайте хорошенько, доктор, это очень серьезно.Он сжимает подбородок двумя пальцами и погружается в глубокие раздумья. Наконец он поднимает голову.— Нет, — повторяет он. — Я уверен, что никто не оставался один.— Даже малышка Мартин?— Она заходила сюда всего на несколько минут… Впрочем, ей здесь вообще нечего делать.— Догадываюсь… Ладно, док, это все, что я хотел узнать… Глава 13 Дюрэтр немного удивлен краткостью беседы, но мне надо сконцентрироваться, как сгущенке.Никто не мог притронуться к этому чертову сейфу после того, как профессор Тибоден и я вышли из лаборатории вчера вечером. Это означает одно: старик доставил в качестве кодового другое слово. Почему? Потому что не доверял мне! Он слишком подозрителен, чтобы доверить свой секрет кому бы то ни было, даже полицейскому… Если старый ученый умрет, придется потрошить сейф автогеном. Хотя…Мне в голову приходит идея более светлая, чем Елисейские Поля в праздничный вечер.Я снимаю трубку телефона и набираю номер бара “Барас” на Монруже. Это жалкая тошниловка, в которой из всех развлечений есть только хозяйка в сто тридцать кило весом и игральный автомат, такой раздолбанный, что блатным, посещающим это заведение, достаточно только взглянуть на него, чтобы он выдал выигрыш!Густой голос хозяйки заведения спрашивает, что я хочу. Я отвечаю, что мне надо поговорить с Ландольфи Костылем и что я его кореш из провинции.Классическая минута колебания, не менее классическое “Подождите, я посмотрю, здесь ли он”. Потом из трубки доносится гнусавый голос Ландольфи:— Алло?— Это ты, Ландо?— Кто говорит?— Комиссар Сан-Антонио…— Вот это да…Новая пауза. Такой старый жулик, как Ландольфи, всегда теряет дар речи при появлении полицейского, даже если чист.— Ты мне нужен, Ландо.— Правда?— Да, но я сейчас в провинции. Твоя тачка поблизости?— Да, но…— Никаких “но”. Прыгай в нее и езжай по шоссе на Эвре.— Эвре!— Да, в местность, где женщина из песенки хотела продать яйца, прежде чем заснула в поезде… Не делай, как она!— Но, господин ко…— Я же сказал, что не хочу слышать твое блеянье… В десяти километрах от города ты увидишь у обочины шоссе рухнувший дом… Сразу за ним будет боковая дорога. Езжай по ней, и через три километра заметишь большое поместье, перед которым стоит много машин… Там я и буду тебя ждать… Постарайся меня не кинуть, а то я собственными руками сломаю твой костыль о твою голову, понял?Я кладу трубку. Я знаю, что он приедет. Это не первый раз, когда я обращаюсь к специфическим талантам папаши Ландольфи. Старый макаронник — ворчун, но не захочет сыграть со мной пьесу “Обманутое ожидание”… Лет десять назад я взял его по одному делу, где он исполнял роль второго плана, но парни вроде него никогда не держат зла на тех, кто хватает их за шкирку. Они знают, что таковы правила игры.В кабинет профессора тихонько входит Пинюш. Он так шумно чихает, что каждый раз кажется, будто он сейчас взорвется.— Ты что, простудился? — спрашиваю я. Он отрицательно мотает головой, от чего висящая у него под носом сопля отлетает на ближайшую стену.— Это из-за листьев, — гнусавит он, шмыгая носом.— Что?— Из-за листьев на деревьях! В это время года они так пахнут, что у меня начинается насморк.— Тебе надо ползать по земле.Он пожимает плечами, потом хныкающим голосом говорит:— Ну, чего будем делать? Лично я хочу есть!— Проголодался?— Да.— Попроси молодую женщину приготовить тебе чего-нибудь.— А где она?— Ее комната на третьем. Первая дверь.Пинюш уходит, и я остаюсь в обществе моих мыслей. Они становятся все более многочисленными и назойливыми. Атмосфера этого поместья начинает давить мне на нервы. Я люблю действие и плохо переношу это долгое заточение с его тайнами.С лестницы доносятся крики…Я без труда узнаю блеющий голос моего помощника:— Сан-Антонио! Скорее! Сюда!Я бросаюсь на зов, поняв, что произошло что-то новое.Пино стоит на лестнице в сбитой на затылок шляпе, со свисающей из-под носа соплей и с блуждающим взглядом. — Скорее! Девушка!Я бегу вверх по лестнице, крикнув бульдогу, чтобы он охранял вход в лабораторию…— Я думаю, ее отравили! — шепчет мне на ухо Пино. О господи! Что это значит?Я пулей влетаю в комнату, в которой некогда резвился, как написала бы маркиза де Севинье, понимавшая в этом толк. Мой взгляд охватывает удручающую картину.Мартин лежит на паркете, сотрясаемая страшными спазмами, и блюет, как все пассажиры парома, когда на Ла-Манше штормит. Нет никаких сомнений, что кто-то угостил ее барбитуратом…Я бросаюсь к ней и беру на руки.— Ее надо поскорее отвезти в больницу, — говорю я Пинюшу, — Поддерживай ей голову.И мы начинаем спускаться с нашим нежным грузом. Ночной сторож просто окаменел.Мы быстренько пробегаем через парк к моей машине. И — гони, извозчик! В путь, в больницу Эвре. У тамошних эскулапов будет много работы… Если так пойдет и дальше, им придется вызывать подкрепление.Главврач собирается садиться в машину, когда я торможу перед ним в диком вое шин. Он подходит ко мне.— Приехали узнать новости, мой дорогой?— И да и нет. Но главное, я привез вам новую пациентку.Он смотрит, как мы выносим Мартин.— Что с ней?— Я думаю, ее отравили, но, очевидно, не тем же ядом, что профессора, потому что у нее сильная рвота, а у него этого не было…Он приказывает перенести девушку в палату и следует за больной, попросив нас подождать.— Что это значит? — спрашивает меня Пино.— Я и сам хотел бы это узнать. Кто мог ее отравить и почему? Неужели она знает нечто такое, что может разоблачить преступника, и тот решил заставить ее замолчать навсегда?— А может, это просто несчастный случай? — предполагает мой почтенный коллега, любящий простые объяснения.Главврач возвращается.— Думаю, ничего серьезного, — говорит он. — Пульс нормальный… Скорее всего ее спасло то, что ее вырвало… Мы сделаем ей промывание желудка.— Буду ждать результаты анализов, И сообщите мне, как только она придет в себя!— Хорошо.— Как профессор?— Им занимается токсиколог из Парижа, но, честно говоря, сказать что-то определенное пока нельзя… Он по-прежнему находится в полубессознательном состоянии… Кажется, он понимает, что происходит, но никак не может это выразить… Завтрашний день станет решающим…— Я вам уже говорил, доктор, что хочу, чтобы его спасли!Я начинаю его раздражать, о чем он дает мне понять выразительным движением плеч.Когда мы возвращаемся в поместье, Ландольфи еще не приехал. Холл заполнен господами ассистентами, которые нервно комментируют многочисленные инциденты сегодняшнего дня.Отравление Тибодена, исчезновение документов, арест Минивье, отравление Мартин — этого больше чем достаточно, чтобы внести сумятицу в мирную жизнь безобидных ученых…Таких уж безобидных? Это еще надо установить… По-моему, я ошибся по всему фронту. Настоящий преступник находится сейчас среди них. Только один из четырех мог отравить Мартин, поскольку Минивье здесь уже не было!Кто же? Толстяк Бертье? Дергающийся Берже? Молчаливый Планшони? Или… Дюрэтр, мое доверенное лицо? Если это он, я никогда больше не буду доверять моему прославленному инстинкту.Вдруг я вспоминаю про фотооборудование Берже… Почему я не насел на него после того, как он отправил меня в нокаут, чтобы заставить выложить, что у него в голове?Хотя я и сейчас могу заняться им, но сначала мне хочется узнать, что хранится в сейфе Тибодена.Как раз в этот момент появляется сторож, дежурящий у ворот. Он эскортирует Ландольфи. На старом итальяшке светло-серый костюм, весь в пятнах, ширококрылая шляпа, а свой легендарный костыль он заменил на трость.— Этот месье хочет с вами говорить, — заявляет охранник.Я иду к вору, протягивая руку.— Привет, Ландо, очень мило с твоей стороны, что приехал… Ты прикинут, как лорд. Слушай, ты, наверно, сильно потратился?Он улыбается.— В наше время приходится заботиться об имидже, господин комиссар…— Пошли, хочу тебе кое-что показать Мы вдвоем закрываемся в лаборатории, и я показываю ему сейф. Он все просекает, однако я его немного поддразниваю:— Ландольфи, ты пятьдесят лет был королем медвежатников. У тебя уникальные способности, и даже американцы обращались к тебе за помощью, судя по тому, что я слышал…— О! Вы оказываете мне слишком большую честь, господин комиссар…— Что вы, что вы, господин барон, я лишь воздаю вам должное!Посерьезнев, я указываю ему на сейф:— Ты должен договориться с этим месье, дружище. Сообщаю тебе то, что мне известно о его личной жизни. Ручкой устанавливается четырехзначный код: четыре буквы или четыре цифры. Тип, пользовавшийся им, менял код каждый день, чередуя буквы с цифрами… Причем он, по возможности, набирал связные слова и легкозапоминающиеся числа… Давай веселись…Я придвигаю стул и сажусь на него верхом. Ландольфи вынимает из кармана очки в металлической оправе и водружает их на острый нос. Потом достает из бумажника маленький кусочек замши и долго натирает им концы пальцев правой руки. Я знаю, что это должно еще больше обострить их и без того необыкновенно развитую чувствительность.Наконец он склоняется над ребристой ручкой, добрых десять минут внимательно рассматривает этот простой предмет, будто перед ним калейдоскоп, в котором можно увидеть сногсшибательные вещи, потом начинает очень осторожно прикасаться к ней своими ультрачувствительными пальцами. Его лицо напряжено от сосредоточенности, из приоткрытого рта вырывается короткое прерывистое дыхание.Вволю нагладив ручку, он начинает медленно поворачивать ее то в одну, то в другую сторону. Его движения такие легкие, что он мог бы рисовать на мыльном пузыре.Это продолжается еще некоторое время. Я потею от волнения. В тишине лаборатории слышатся только звуки нашего дыхания и тихое пощелкивание ручки.Наконец Ландольфи распрямляется, снимает очки и начинает мотать правой рукой, чтобы разогнать кровь.— Не получилось? — с тревогой спрашиваю я.— Почему? — отзывается старый вор. — Все готово.— Как готово?— Можете открывать.Я стою задохнувшись. Откуда он знает, что все получилось?Я подскакиваю к сейфу и тяну на себя дверцу. Она открывается без малейшего сопротивления. Поворачиваюсь к Ландольфи. Опираясь на свою трость, он смотрит на меня хитрыми глазами.— Ты гений! — говорю ему я.Достаю из бумажника две пятисотфранковые бумажки, украшенные портретом месье Бонапарта, и даю их ему.— Бери и можешь ехать. Я внесу это в список расходов. Он отказывается от денег:— Между нами это не нужно, господин комиссар. Когда люди могут оказывать взаимные услуги, они не должны брать за это деньги. Надо же помогать друг другу.Я смеюсь:— Ах ты, старый мошенник! Он прищуривает глаза и уходит хромая… Когда дверь лаборатории закрывается за ним, я склоняюсь к сейфу и беру картонную папку, полную бумаг, которая лежит в нем. Мысль, что я держу в своих сильных руках такое значительное изобретение, заставляет меня задрожать от волнения.Я кладу папку на мрамор стола, раскрываю и получаю нокаут на ногах: в ней только листы чистой бумаги… Я в ярости швыряю бумаги в корзину для мусора. Глава 14 — Ты весь белый, — замечает Пино. — Тебя-то хоть не отравили?— Да, — отвечаю. — Мне отравили душу… Он качает головой.— Если нет души, это опасно.Слово “отравили” успокаивает мою ярость и заставляет подумать о малышке Мартин. Как же ее заставили проглотить отраву?Я решаю подняться в ее комнату. Мне нужно на какое-то время забыть об открытии, и я больше не могу думать о секрете, которого не оказалось в сейфе. Он служил только для отвода глаз и был всего лишь хранилищем для бумаг.Итак, я поднимаюсь по лестнице и вхожу в комнату девушки. В ней стоит тяжелый запах, и я спешу открыть окно, чтобы немного проветрить.Затем я осматриваюсь по сторонам в поисках какой-нибудь улики, которая могла бы навести меня на верный путь. Ведь яд надо было в чем-то отправить в желудок малышки.Сколько я ни смотрю, не нахожу ни стакана, ни бутылки, ни чашки… Ничего! Обыскиваю комнату, туалет… пусто.Меня выворачивает от запаха, и я высовываю голову из окна… Ночь неподвижна. Слышно соловья, заливающегося в зарослях. Такое спокойствие меня смущает. Как в таком почти небесном покое могла разыграться драма?Вдруг мой взгляд привлекает нечто блестящее, лежащее в траве под окном. Я внимательно смотрю в ту сторону, но никак не могу разобрать, что это такое. Лучше сходить и посмотреть вблизи.Я спускаюсь, иду под окно Мартин и там убеждаюсь, что блестело не золото, а стекло. Маленький пузырек, на который упал лунный свет. Я его поднимаю и подношу горлышко к носу… От запаха у меня одновременно сжимаются ноздри и сдвигаются брови…Я внимательно осматриваю находку, и в моем котелке происходит процесс кристаллизации.Да, все разрозненные элементы, все неверные шаги и нелепые мысли начинают водить хоровод у меня в черепушке и занимают те места, на которых должны стоять уже давно…Я галопом скачу в лабораторию, вытаскиваю из корзины папку с чистыми листами бумаги и мчусь к своей машине.В этот момент появляется Пинюш, неся великолепный сандвич, который откопал неизвестно где.— Ты куда?— В больницу… Что делают господа ученые?— Спят.— Отлично… Это наилучшее времяпровождение. Жди меня здесь и никого не выпускай.Новая гонка на полной скорости до больницы Эвре, где мою манеру резко тормозить уже начинают узнавать. Выходит разъяренная медсестра.— Эй вы, — орет она, — вы что, не соображаете, что больные спят?!— Не кричите так, мадам! — умоляю я. — У меня лопнет барабанная перепонка, а вы пукнете от натуги! Шутка до нее не доходит.— Наглец!Я вбегаю внутрь.— Вы куда? — вопит она.— Собирать клубнику, я как раз притащил с собой лестницу.Вы знаете, как у меня великолепно развито чувство ориентировки. Палату Мартин я нахожу очень легко.Мне навстречу встает медсестра с невзрачным лицом, но с довольно аппетитной фигуркой.— Месье? — спрашивает она.— Как наша больная?— Но…— Полиция!— А! Ну, я думаю, она вне опасности…— Я тоже так думаю, — говорю я и подхожу к постели, на которой с закрытыми глазами лежит Мартин. Я срываю с нее одеяло и швыряю его на пол.— Что вы делаете? — кричит медсестра.Мартин открывает глаза и, кажется, узнает меня.— О, это ты, милый… — едва слышно шепчет она.Я наклоняюсь к ней, поднимаю, как куль с грязным бельем, и бросаю на пол.Начинается невообразимый гвалт. Медсестра зовет на помощь, Мартин издает пронзительные крики.. Короче, большой шухер!Я поднимаю ее подушку, потом матрас и под ним нахожу то, что и рассчитывал найти: футляр для почтового голубя… Я его открываю. В нем очень маленький рулончик серебряной бумаги. Ощупываю его: внутри мягко… Я знаю, что это такое.Лежащая на коврике перед кроватью Мартин выглядит куда менее больной и красивой, чем пять минут назад. Ее глаза добры, как у льва, чей хвост попал в кофейную мельницу.Медсестра, выбежавшая из палаты, возвращается в сопровождении двух крепких санитаров. Поскольку переносчики человеческого мяса собираются наброситься на меня, я показываю им мою пушку.— Стоять! Я полицейский и арестовываю эту девицу. Ведите себя спокойно, ребята.Мы с ними сразу договариваемся, тем более что поведение Мартин очень красноречиво.Я галантно помогаю ей подняться. Она садится на кровать.— А теперь, моя красавица, — говорю я, — начинай колоться… Я все понял!Я вынимаю из платка пузырек, найденный под ее окном.— Ты слишком поспешила… Если бы ты бросила его в кусты, а не в траву, я бы ничего не нашел…Она смотрит на меня с интересом, несмотря на явную ярость.— Это старое, очень сильное рвотное средство, — продолжаю я. — Ты проглотила его сама… Смотри, на горлышке еще осталась твоя губная помада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10