— Представьте, еду вчера на своем открытом “порше”, и вдруг мимо меня на красный свет пролетает машина. Я торможу! Знаете, кто там был?— Нет, — отвечает Тустеп, которой абсолютно наплевать на то, кто там был.— Дирк Круглас, собственной персоной! Он начинает крыть меня по-французски, а я ему весело так по-английски: “How are you?” Он узнает меня и ржет как помешанный… Разве не удивительно? Я подумал, что это может рассмешить ваших читателей.Я залпом приканчиваю виски.— У ваших читателей, похоже, гипертрофированное чувство юмора, если их может рассмешить подобный бред. Поехали?И мы оставляем нашего весельчака одного с вытянутой физиономией. * * * Берюрье дрыхнет в моей машине и просыпается, лишь когда мы приезжаем на улицу Баллю.— Никуда отсюда, ни ногой! — приказываю я ему.Самое время ввести Айлюли (если можно так выразиться по отношению к ней) в курс дела.— Слушай меня внимательно, дорогуша. Мы идем к бывшим хозяевам дома, где откопали трупы. Мы оба журналисты из газеты, проводившей конкурс, и пришли узнать их мнение по поводу человека, выигравшего их дом. Я взял тебя с собой, поскольку это твоя работа и ты знаешь, как себя вести. Ясно?Я вытаскиваю фотоаппарат из бардачка.— Постарайся выяснить, почему они продали дом. Первый контакт с ними очень важен, нужно увидеть их реакцию. Все, пошли!Консьержка объясняет нам, что Серж Аква занимает третий этаж. Мы поднимаемся по лестнице, поскольку лифт на отдыхе в горном местечке Ремонт-де-Мотор.Звоним в дверь. Никто не отвечает. Я наигрываю мелодию Генделя на кнопке звонка. Наконец мы слышим легкое, обнадеживающее шуршание за дверью. Тут я замечаю, что в двери есть глазок. Он размером с булавочную головку, но, видимо, увеличивает, как телескоп.Судя по всему, из квартиры нас разглядывают с головы до ног. Проходит еще несколько минут. Что-то хозяева не особенно спешат опустить перекидной мост в свою крепость.В конце концов дверь все же открывается и на пороге появляется господин с белоснежными волосами, по виду полуживой, завернутый в темный бархатный халат.— Что вам угодно? — спрашивает он голосом, похожим на чирканье спички.— “Средиземная утка”, — объявляет Айлюли с улыбкой, сделавшей бы честь рекламе “Колгейта” — проверено и одобрено международной ассоциацией стоматологов.Старичок хмурит мохнатые брови.— Входите!Он проводит нас в гостиную-столовую. Комната меблирована лакированным буфетом в стиле эпохи императора Мин, а также пианино системы “Детлефф”. В самом центре стоит кресло-каталка, на нем очаровательное создание с пледом на ногах. Взгляд ее грустных, красиво очерченных глаз проникает вам глубоко в душу.Мы расшаркиваемся перед молодой женщиной. Судьба была несправедлива по отношению к ней, ибо, наделив ангельской внешностью, отняла способность передвигаться — это сурово.— О чем пойдет речь? — интересуется старец.Айлюли берет вожжи в свои руки.— Вы, должно быть, узнали из нашей газеты…— Я читаю только “Фигаро”, — хрипло каркает Аква.Начало смазано. Он, похоже, не в восторге от нашего визита, этот старый хрыч — опекун мисс Планкебле. Но Неф Тустеп не так-то просто сбить с толку. Она обладает громадным опытом выуживания информации и соображает, в какой момент согнуть спину, если нужно.— Вы, очевидно, в курсе дела, что дом в Маньи, проданный вами нашей газете…— Не мной, а моей падчерицей Терезой Планкебле, — поправляет желчный опекун.Очаровательное создание берет слово:— Наверное, надо еще что-то подписать…— Нет, мадемуазель, не об этом речь! Нам поручили подготовить статью, поэтому мы пришли к вам. Ваш дом выиграл инспектор полиции, и наш главный редактор подумал, что подобный материал был бы очень интересен читателям. Что вы думаете о нашем конкурсе, его победителе и так далее. Понимаете?Она обращается к Терезе и одновременно успевает пару раз нажать на спуск фотоаппарата, но отвечает этот хорек Аква:— Мадемуазель (подобное обращение к Айлюли можно объяснить только тем, что он сильно близорук), продажа дома никак не подразумевает наше участие в вашем конкурсе, насколько я понимаю. Дом был выставлен на продажу, посредник продал его, а моя падчерица получила деньги. На этом наше относительное участие в вашем идиотском рекламном конкурсе заканчивается.Категоричный старикашка…— Лично я вообще против подобной рекламной шумихи, имеющей целью придать значимость вещам абсолютно ничтожным и не отражающим современные проблемы.И он назидательно продолжает в том же духе противным менторским тоном — проповедник, ни дать ни взять! У таких кротов с заклиненными мозгами по поводу всего на свете заготовлены торжественные речи, но сами они за всю жизнь не сделали ничего более или менее путного.Занудный Аква вышагивает по комнате, как учитель перед гимназистами, нервно кашляя посредине пышных фраз, не имеющих к нашей теме никакого отношения. Айлюли пытается возразить, приводит свои доводы, но таких не собьешь — он разносит все ее аргументы в пух и прах, не дает закончить даже неначатое. Старикашка раскипятился не на шутку. Если бы он с самого начала знал, что его землю с домом купит желтый капустный листок, а потом их бывшие владения послужат призом в конкурсе дурного тона, то сделал бы все возможное, чтобы отговорить свою падчерицу продавать дом. И он больше не желает об этом слышать… Сожалеет, но вынужден просить нас очистить помещение — только так, и никак иначе. Они оба больны, и у них нет времени на болтовню с людьми из какой-то дешевой газетенки, чьи методы работы вызывают отвращение у порядочных людей, ибо воздействуют на самые низменные чувства толпы и…Я трогаю Айлюли за руку.— Пойдем! Ты же видишь, этот господин читает только нравоучительные тексты. У вас обоих сдвиг по фазе, но фазы не совпадают.— Да вы грубиян! — становясь лиловым, вскрикивает папаша. Его голос похож на скрип выскочившей из дивана пружины.Я вежливо прощаюсь с малышкой Терезой, которая, как мне кажется, подавлена и испугана. Мы направляемся к двери. Наш спуск по лестнице происходит в гнетущей тишине.Подойдя к машине, я констатирую пропажу. Берю, видно, не устоял перед соблазном хлебнуть глоток-другой в кафе на углу.— Ну и прием! — хмыкает Айлюли. — Похоже, девочке не очень-то сладко с этим старым козлом.— Думаю, все не так просто. Как тебе показалось, старикашка не может быть замешан в убийствах?Айлюли задумчиво пожимает плечами.— Да нет. Он просто вымученный каноник, вот и все. Как-то трудно себе представить, чтобы он замочил ближнего.— Это верно, но чем черт не шутит. Что-то у него на душе есть… Не потому ли ему претят любые разговоры о доме? А мы тут приперлись с улыбками до ушей, да еще с вопросами, вот его и прошибло! Знаешь, детка, люди, не желающие даже выслушать вопрос, часто просто боятся проговориться.Но на упрямую Айлюли мой аргумент не действует. Она, кажется, скорее бы согласилась принять у себя дюжину сирот-каннибалов, чем мою точку зрения.— Знаешь, у меня все-таки есть шестое женское чувство, — довольно смело заявляет она.— С таким же успехом у тебя могло бы быть и седьмое — меня бы не удивило!— Кретин! Короче, шестое или седьмое, но я уверена, что наш Аквамарин чист как стеклышко.— Ладно, посмотрим.И тут миру вновь является Толстяк. Но самое удивительное, что он идет не из пивной, а из дома Аква Сержа.— Я думал, ты присосался к бочке в трактире!— Да ладно тебе! — галантно отмахивается законный супруг Б.Б. (Берты Берюрье, не путать с Бриджит Бардо). — Представляешь, когда ты болтал с консьержкой, я увидел ее и узнал. Ее брат служил со мной в одном полку, и она была моей, так сказать… крестной. Если бы я тебе рассказал…— О нет, уволь, — обрываю я Толстяка, понимая, что сейчас начнутся скабрезности.— Оставь его, пусть говорит, — возражает Айлюли, — Мы же тут почти в мужской компании, разве нет?Одарив чудную ошибку природы тягучим благодарным взглядом, Берю стартует:— Конечно, в некотором роде все получилось так быстро… Я спохватываюсь:— Она в курсе, что ты легавый?— Еще бы! Я даже ей намекнул, мол, на следующий год буду представлен в комиссары.— И ты сказал, что мы приехали вместе?— А что, не надо было?— Берю, — начинаю я скрипеть зубами, — с тех пор как многоклеточные вылезли из пучин Мирового океана и начали топтать грешную землю, на свете не было недостатка в идиотах. Но ты побиваешь все рекорды кретинизма, и возникает законное желание утопить тебя в первородной стихии, лишь бы ты заткнулся…Он краснеет, пытается протестовать, но инстинкт самосохранения шепчет ему, что не мешает на время засунуть язык в задницу…Под внимательным взором Айлюли, угадавшей шестым женским чувством опасность, я начинаю стремительно соображать: консьержка не преминет выложить злобному старичку все о моей истинной профессии, и если тот замешан в убийствах, то пиши пропало — он будет настороже.Надеяться, что женщина сможет сохранить секрет, тем более просить ее об этом равносильно приказу растрезвонить про это тут же всем и каждому — дело известное!— Она спрашивала тебя, зачем мы пришли к ее жильцу?— Да, — выдыхает Слон.— И что ты ей ответил во время своих экспресс-переговоров ?— Что дело конфиденциальное.В общем, вполне достаточно, чтобы превратить подметальщицу этажей в радиорелейную станцию. У нее наверняка даже поднялась температура, настолько ей не терпится узнать, что означает сей визит. Бьюсь об заклад — она уже делится новостью с дамой этажом выше, которая побежит докладывать почтальонше на пенсии, та — подруге по лестничной площадке, и пошло-поехало. Это же снежный ком, пущенный с горы.Я поднимаю глаза на окна третьего этажа. Вижу, шторы спущены. Старый хрыч занервничал. Почему? “Вот в чем вопрос”, — сказал бы Шекспир, который очень любил себя цитировать.И тут я чувствую, как просыпается мой внутренний голос, вы его знаете, — крохотный квартиросъемщик моего подсознания, тот, что нашептывает мне гениальные идеи, играя на волшебной дудочке. Так вот он мне говорит: когда сыр созрел, самое лучшее — положить его на бутерброд. Тем более балбес Берю не нашел ничего лучшего, как протрепаться своей ротной крестной.Принимаю решение использовать вновь создавшуюся ситуацию, чтобы повернуть ее в свою пользу.— Ты сейчас навостришь лыжи к консьержке, Толстяк.— Лыжи смазаны, шеф! — докладывает Берю, чтобы тонкой остротой разрядить напряженную атмосферу.Я уточняю задачу:— Если она разогрелась, можешь ее отутюжить. Поскольку тебе все равно не удержать язык за зубами, то хотя бы используй свою болтливость и вытяни из нее максимум информации о жизни этого Аквамарина и его падчерицы. Составишь мне полный отчет. Если Аква выйдет из дома, двинешь за ним, понял?— Все ясно!Он вылезает из машины, а я везу Айлюли в редакцию ее брехаловки.— Забавные у тебя подчиненные, — замечает акула пера. — Он специально прикидывается дураком или от рождения такой?Как вы знаете, я сам первый готов валтузить своих ребят, снимать стружку и прочее, но ненавижу, когда кто-то посторонний отзывается о них таким образом.— Послушай, Айлюли, мои люди не сумеют придумать ракету “Атлас”. Это точно. Они даже ноги моют не каждый год и предпочитают чесночную колбасу бутербродам с икрой, но что касается работы, то не тебе о том судить, а тем паче давать им уроки поведения.— Не заносись, я не хотела тебя обидеть, — старается сгладить неловкость Неф Тустеп. — За версту видно, что Шерлок Холмс дебил по сравнению с быком, который сейчас любезничает с консьержкой.И мы с облегчением смеемся.— В общем, — заключает она, — возвращаемся несолоно хлебавши!— Не дергайся — любое дело в конечном итоге приносит пользу, — философствую я. — Никакого результата — тоже результат!Она смотрит на меня с любопытством.— И что это означает на легавом языке?— Я пришлю тебе перевод в стихах по почте в ближайшие же дни, приятель!На этом обмене любезностями мы останавливаемся перед входом в редакцию, она выходит из машины, а я еду в Контору. * * * Лавуан как раз заканчивает рисовать сексапильную брюнетку с разрезом глаз под Софи Лорен, когда я врываюсь в свой кабинет.— Что, уже? — вскрикиваю я от радости, что есть с кем поговорить о деле.— Да, патрон.— Что-нибудь раскопал?— Вот.Он протягивает мне листок, вырванный из блокнота. На нем печатными буквами значится: “Раминагробис”, улица Мартир, хозяин Анж Равиоли.— Это тот, кто снимал дом в Маньи?— Да, господин комиссар. У него стриптиз-бар. Дом снимал в течение трех лет, а затем дом пустовал.— Есть данные на Равиоли?— Мелкий мошенник. Сидел два года за злоупотребление доверием, потом три года усиленного режима за вооруженное нападение. С тех пор ничего… Занимался всякого рода спекуляциями… Ведет себя тихо.— Женат?— Замечен в сожительстве с бывшей танцовщицей из клуба “Мемен”.Все эти сведения я отмечаю про себя с большим удовлетворением. Не удивлюсь, если Анжело Равиоли принимал самое активное участие в этом дельце.— Хорошая работа, Лавуан.Он конфузится и краснеет от удовольствия.— Надо признаться, мне просто повезло. Я позвонил в агентство недвижимости Маньи-ан-Вексен и напал на парня, который мне все выдал.— Браво!Когда он выходит из кабинета, внутренний телефон на моем столе начинает верещать, будто его режут. Звонит Матиас, чтобы узнать, вернулся ли я.— Подруливай ко мне, сынок!Его не надо долго просить — через минуту он у меня.— Какие результаты с распространением нашего рекламного проспекта?— Честно говоря, немного! Но, может, по поводу мужчины поступят новости из Германии.— Выкладывай!— Расплюснутые пальцы напомнили кое-кого нашим коллегам в Лилле. Подозревается один немец, торговец наркотиками. Был известен в Гамбурге несколько лет назад. Я послал в тамошнюю полицию телекс и жду ответа.— Очень хорошо.Я доволен работой своих людей и доволен собой. Протягиваю фотоаппарат Матиасу.— Отнеси в лабораторию. На пленке всего два снимка, да и то наверняка плохого качества, поскольку снимали в помещении, без вспышки, без наводки — считай, навскидку. Словом, постарайтесь выжать максимум, ага?— Ладно…— Есть что-нибудь от Пино и Риголье?— Нет пока… Но еще только без двадцати шесть, и Маньи тоже ведь не в двух шагах.Матиас ретируется. Мое напряжение спадает, я успокаиваюсь, как кухарка, у которой все запущено в готовку. Варево булькает на плите, остается только подождать, когда оно дойдет до полной кондиции.Сообщив о своем местонахождении дежурному, я спускаюсь в кафе напротив проглотить порцию спагетти с соусом. В моей высокоинтеллектуальной тыкве полно всяких странных на первый взгляд мыслей, и каждая ищет свое место ближе к выходу. Но главная мысль, из которой родится решение, придет — я верю. В ожидании новостей обмениваюсь пустыми репликами с хозяином кафе. Поскольку у меня хорошее настроение, я дважды предлагаю ему выпить со мной. Это поправляет макароннику настроение, он предлагает от себя еще по одной, но в это время дверь открывается и в зал входит Пинуччио. Доходяга загадочно улыбается, я бы даже сказал таинственно, а усы уставшей крысы провисли до подбородка. Я встаю ему навстречу и тащу за свой столик.— Что это ты такой радостный?— Есть от чего!— Давай рассказывай, я внимательно слушаю…Его нервная улыбка пропадает, а из оловянных глаз сыплются радужные искры.— Что сказать? Я страшно рад, что из моего дома убрали… этих… мертвецов. Сразу почувствовал себя уютнее.— Ты разговаривал с соседями?— Да, со многими.— Ну и?..— Ну и ничего! Похоже, жильцы, обосновавшиеся после смерти мамаши Планкебле, таскали туда массу народа. Но ничего конкретного местные не видели. По воскресеньям приезжали какие-то люди, только из дома не выходили.— То есть ты хочешь сказать, что приехал с пустыми руками, так? — задаю я прямой вопрос в лоб.— С руками, но не с карманами! — многозначительно шутит Пино и начинает инвентаризацию потаенных недр своей одежды.Наступает та самая пауза, которая в кинострашилках называется “саспенс” — подвешенное состояние. В карманах Пино, похоже, можно найти даже автомобильную подвеску. Поочередно он вынимает связку ключей, надорванный пакет табака, полупустую пачку жвачки, моток шнурков, коробочку с рыболовными крючками всех номеров и, наконец, смятый кусок пергаментной бумаги, который начинает осторожно разворачивать.— Вот что я нашел в подвале, — гордо произносит Пинюш.В пергаменте оказывается раздавленная гильза револьверного патрона калибра 7,65 мм, а также обрывок счета из немецкого вагона-ресторана.Старик Развалина победно смотрит на меня, продолжая часто моргать.— Тебя это интересует, Тонио?Я хлопаю его по плечу.— Ну ты молодец! Пошли ко мне в кабинет!— Я бы выпил стаканчик…— Хорошо, и потом сразу приходи! А где Риголье?— Он наверху.— Есть новости?— Абсолютно ничего! — докладывает Пинюшет с нескрываемым самодовольством в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14