К счастью, они и не догадываются о нашей находке. У них свои проблемы, женские: вязанье, пятновыводители, соус мадера, хроническая астма — спектр очень широк!— Что же теперь будет? — еле слышно лепечет старик, готовый рухнуть, как песочный замок от прилива морской волны.— Толстяк прав: поди-ка принеси чего-нибудь успокоительного, а мы пока займемся этим господином.— Откуда ты знаешь, что это мужчина? — удивляется Берю.— По размеру его кольца. Ты когда-нибудь видел женскую руку с пальцем такого калибра?Пино, еле переставляя негнущиеся ноги, удаляется за бутылкой рома. Подобного рода эмоции действительно хорошо пролечиваются перебродившим соком сахарного тростника. Толстяк, охваченный злостью, с утроенной энергией принимается за работу. Ну вылитый землекоп на сдельщине, которому как раз приспичило купить лисью шубу своей землекопше. За то время, что вы тратите за завтраком на чистку сваренного вкрутую яйца, Толстяку удается полностью откопать останки господина, которого Пино невольно приютил у себя на участке. Мужчина, по всему видно, был довольно крупного телосложения. Его кости запакованы в полуистлевшие лоскуты ткани, а ведь когда-то это был дорогой и модный костюм.Пино, продолжая хныкать и лить слезы, возвращается с бутылкой “Негриты”.— Ну все, — ноет он, — конец моему счастью. Когда жена узнает…— Послушай-ка, дед, — стараюсь я успокоить владельца кладбища, — с чего это она что-нибудь узнает? Сейчас мы этого молодца прикроем от любопытных глаз, как прикрыли соседку, а вы вернетесь в Париж вместе с нами — мы все спокойно втиснемся в тачку. Скажи жене, что плохо себя чувствуешь, она поверит. А остальное предоставь мне!— Думаешь, тут еще кто-нибудь есть? — Старик беспокойным взглядом окидывает свои владения.— А почему бы и нет?— Но какого черта их всех положили именно здесь?Берюрье, которому ром возвратил хорошее настроение, шутит:— Наверное, в районе была эпидемия свинки…Мы замечаем силуэты приближающихся женщин и решаем прикрыть результат новых раскопок по ускоренной программе. Я приволакиваю кусок брезента из багажника своего “брабанта” и накрываю скелет. Сверху мы набрасываем земли, будто глубже и вовсе не копали, и Берю немного утаптывает захоронение, дабы не дать мадам Пино повода для лишних вопросов.— Ну а с елкой-то что? — скромно напоминает Толстяк о своем подарке.Этого Пино выдержать не в силах. Он взрывается, как тротиловая шашка:— Черт бы побрал тебя и твою елку! Можешь сам настрогать из нее гробы для себя и своей мадам. Если бы ты мне приволок горшок с гортензиями, как все нормальные люди, мы никогда бы не докопались до этих паршивых скелетов, никто бы ничего не знал и все были бы спокойны!Берю белеет от злости. Как вы понимаете, это всего лишь метафора, — чтобы он побелел, его нужно окунуть мордой в мешок с мукой.— Ах, ты так? Тогда я ее забираю!— Вот и забирай! — взвизгивает старик. — И вставь ее себе… на подоконник!— Нет, я подарю ее более благодарным и достойным людям!— Хватит выпускать пары, мужики… Не будем с ней больше возиться, только корни прикопаем, а потом Пинюш посадит по своему усмотрению, если, конечно, захочет, — пытаюсь я призвать спорщиков к спокойствию и заставить их прислушаться к голосу разума.К нам подходят возвратившиеся с прогулки женщины. Пино, стараясь срочно эвакуировать свою половину из некрополя, начинает скулить и жаловаться. Он гнусавит что-то о ломоте в суставах и всем предлагает пощупать свой пульс в доказательство того, что у него началась лихорадка. Мамаша Пинюш возражает, что, мол, можно и потерпеть, когда в доме гости. Фелиция, которой я отвешиваю свой взгляд номер 38-бис категории “А”, тут же поддерживает старика, мол, дело не в гостях, а в здоровье, выбирать в таких случаях не приходится. Наверняка болезнь простудного характера, и если не начать лечение срочно… и так далее.— Давайте возвратимся в Париж, мадам Пино. Если ваш муж простудился, так уж лучше ему болеть в Париже, чем здесь. Тут и врачей-то, наверное, нет, — добавляю я.— А посуда! — протестует хозяйка. — Что же, все бросить как есть?Однако Фелиция тут как тут:— Мадам, я вам помогу, и мы управимся за четверть часа.Коровушка Берюрье свои услуги не предлагает. Прогулка по свежему воздуху лишила ее последних сил. Войдя в комнату, мадам тяжело плюхается на несчастный складной стул, совершенно не приспособленный для большого тоннажа. Брезентовая ткань лопается, ножки гнутся, несчастная Берта опрокидывается назад: ноги вверх, платье и все, что снизу, — к подбородку.Кто-то когда-то зачем-то сказал: “В единстве сила”. И вот мы, объединив усилия, с трудом возвращаем Толстуху в вертикальное положение. Она верещит, что у нее вся задница в синяках и она теперь будет выглядеть непрезентабельно. Моя участливая матушка советует пострадавшей приложить к ушибленным местам компресс из оливкового масла, “и все как рукой снимет!”Одним словом, на этом инцидент исчерпан, посуда вымыта и через два часа мы, набившись в машину (заметьте, мою машину!), отправляемся в Париж. Я высаживаю пассажиров в порядке очередности в соответствии с обещанием доставить их к дому. Расставание сопровождается поцелуями и пожеланиями поскорее встретиться вновь. Моя добрая и вежливая маман, стремясь не отстать в гостеприимстве и накормить весь мир, приглашает высшее общество в полном составе в первое же воскресенье после выздоровления бедняги Пино к нам на обед. Веселенькая перспектива, доложу я вам!И вот мы наконец одни в машине — маман и я.— Едем домой? — спрашивает она с некоторым испугом в глазах, как бывает всякий раз, когда какая-нибудь неспокойная мысль терзает ее.— Да, маман, я только что вспомнил…Ох, до чего же я не люблю ей врать! И я умолкаю. Фелиция смотрит на проплывающий мимо пейзаж Булонского леса. То тут, то там на пустынных аллейках стоят машины, в которых влюбленные парочки предаются любовным шалостям, как сказал бы кто-нибудь из академиков, или спешат закончить с грехом (пополам), как сказал бы я… На лужайках резвятся хорошо одетые детки под чутким присмотром своих высокооплачиваемых нянь, а в двух шагах богатые домохозяйки выпускают из шикарных машин породистых псов, родословную которых можно сравнить разве что с генеалогическим древом Капетингов, чтобы те справили свою высокопородную нужду у вековых дубов. Иногда по аллеям проскачет какой-нибудь всадник, этакий благородный сопляк из высшего света, разыгрывая из себя Зорро или Д’Артаньяна.— Скажи мне, Антуан… Ты собираешься заняться трупом, который вы обнаружили возле дома Пино?От неожиданности у меня сводит правую ногу, и я резко жму на тормоз. Припарковываюсь к бордюру рядом с аллеей для верховой езды и поворачиваю голову к маман. Удивительно, она смотрит на меня с некоторой иронией.— Господи, как это тебе удалось раскрыть наш секрет?— Очень просто. Когда вы копали яму перед обедом, я смотрела на вас в окно…Ну конечно же, как я мог забыть? Всякий раз, когда мы выезжаем вместе, Фелиция только тем и занята, что наблюдает за мной. Она любуется мной, и этим все сказано, поэтому ей нередко ведомо такое, о чем никто даже не догадывается! Ах, моя милая матушка! Она ведь не на нас смотрела, а только на меня. Это я вам для ясности говорю! Можете мне поверить на слово. Зачем молчать о том, что есть? К чему ложная скромность? Все же знают, что я красив, как Аполлон (кстати, я никогда с ним не встречался), и сексуален, как… (сравнение прошу добавить по вкусу, как соль и перец). Во мне больше элегантности, чем в принце Галльском. Ну а уж интеллект настолько выше среднего, что обычному человеку, если он пожелает ко мне обратиться, придется принести с собой раздвижную пожарную лестницу. Да с какой стати скрывать свои достоинства, если они и так прут в глаза?— Итак, маман, ты видела человеческий череп на лопате Берю?— Представь себе… Боже, мне это отбило всякий аппетит.— А чей это труп?— Я заметил, что ты почти ничего не ела, но подумал, тебе стало противно из-за кошмарной жрачки Берюрье…— Какой-то женщины…— Ее убили?— По всей вероятности…— Как по-твоему, труп давно зарыт у них в саду?— Этот? Точно не знаю, поскольку он был засыпан негашеной известью…Маман содрогается.— Что значит “этот”?— Да просто там зарыт еще один. Мы его обнаружили, когда вы прогуливали Толстуху Берю. Второй труп мужской. Он не был засыпан известью, и, судя по его нынешнему состоянию, можно предположить, что лежит там уже несколько лет!— Боже! Но это же ужасно! Ты не находишь, мой дорогой?— Да. Случай сам по себе невероятный… Инспектор полиции выигрывает участок, нашпигованный трупами! Бывает же…— И что ты собираешься делать? — тихо спрашивает Фелиция.— Если зайцу дают морковку, он ее грызет!Она вздыхает. Что тут еще говорить, мы понимаем друг друга без слов.— Хочешь поехать со мной?— Правда, мам?О господи, она как ребенок! Представьте себе маленькую девочку, прижавшую нос к кондитерской витрине (классическая картина). И вот кто-то появляется в дверях и предлагает ей самое большое, самое красивое пирожное! Малютка в полном экстазе, на седьмом небе! Сейчас то же самое с Фелицией.— Если я тебе не помешаю…Вместо ответа я делаю разворот на ближайшем перекрестке и мчусь к центру города. Глава пятая В которой я вхожу в журналистику и так же быстро оттуда выхожу В воскресенье вечером “Средиземная утка” отдыхает. Огромное здание тихо и пустынно. В вестибюле при входе бородатый старичок-охранник читает последний выпуск газеты, прикрепленный кнопками к стене. А в отгороженном стеклом узком закутке дежурный по редакции с отсутствующим видом изо всех сил старается ничего не делать, что в принципе не так просто, как кажется. Редакционный работник похож на осьминога в аквариуме. Сходство усугубляется обширной лысиной (на голом черепе восемнадцать длинных волосинок, тщательно приклеенных, каждая в отдельности, поперек головы) и бесстрастным выражением лица.Я подхожу вплотную к его стеклянной будке. Узрев постороннего, дежурный смотрит на меня с тупым презрением, будто я вылез из засорившегося унитаза, и наконец с трудом выдавливает из себя:— Слушаю?— Главный редактор здесь?— Нет.— Тогда я хотел бы встретиться с одним из секретарей редакции.— По вопросу?— А это я объясню ему сам…— Он занят.— Он будет еще больше занят после того, как я его увижу!Поскольку газетный головоногий и не думает выходить из транса, я сую ему под нос свое удостоверение. Дежурный смотрит на него без эмоций.— Давай, папаша, — кричу я через стекло, — пошевеливайся! Сделай усилие, доложи обо мне! Мое имя Сан-Антонио — произносится, как пишется!Теперь он надевает на себя маску плаксивого засранца, снимает трубку и спрашивает, почти не двигая губами (согласитесь, для французской артикуляции это нетипично!):— Господин Кийе здесь?Лысому, по всей видимости, что-то отвечают, но что именно, по его каменной роже понять невозможно. Он кладет трубку на рычаг, затем, секунду поразмыслив, снимает снова и набирает номер. Чертов истукан! Дохлый череп! Вот это уже ближе к сегодняшней повестке дня — я мысленно переношусь к двум полуразложившимся трупам, лежащим в земле и терпеливо ожидающим своей участи.— Господин Кийе? Тут некто комиссар Сан-Антонио хочет с вами поболтать!Аквариумный дежурный слушает, не меняя выражения, затем медленно склоняет голову.— Вас примут через десять минут…— Отлично, но я хотел бы попутно уточнить две вещи, мой милый…Его брови вскидываются домиком, точь-в-точь как на японской гравюре.— А? Вот как?— Вот так! Первое, я не “некто комиссар Сан-Антонио”, а господин комиссар Сан-Антонио. И второе, я намерен не поболтать, а серьезно поговорить с этим господином…Он настолько ошарашен моим напором, что один из волосков отклеивается из-за проступившего на лысине пота.Я подхожу к бородатому старичку, все так же водящему глазами по пришпиленному к стене номеру “Утки”. Оказывается, его близорукое внимание приковано к литературному творению под заголовком “Роман неизвестного публициста”.Борода старичка подрагивает от напряжения. Он, видимо, настолько увлечен, что потерял чувство реальности. Наверное, вкушает нечто суперострое, как соус из красного перца в пирожном. Это тот литературный жанр, который призван охмурить маленьких людей незатейливой мыслишкой, что любой может сколотить себе состояние на писанине, если у него есть телефон, блокнот и абонентский ящик на Елисейских полях.Тяжелая рука с силой опускается мне на плечо.— Что ты тут вынюхиваешь?Я делаю резкий разворот и узнаю малышку Неф Тустеп, занимающуюся в “Утке” разделом (и развесом) “Сплетни из народных глубин” под высоким патронажем Стеллы Арьер-гардини. Занятное создание эта мадемуазель Тустеп. Мужские брюки, кожаная куртка, прическа под Брандо, грима нет, всегда чисто, до синевы, выбрита, монокль в глазу — словом, завидев ее, так и хочется встать и с надеждой на спасение запеть в полный голос “Боже правый, помилуй мя!”Делаю движение обеими лопатками, то есть приподнимаю плечи на достаточный уровень, одновременно втягивая шею, и одариваю ее своей наилучшей улыбкой, у которой столько же шансов достичь ее сердца, сколько у ракеты “Атлас” — поверхности Луны.— Я жду, когда меня примет некто Кийе.— У тебя встреча с Роже?— Если его зовут Роже, то да!— И что тебе от него нужно?— Напряги серое вещество, детка… Что может хотеть легавый от журналиста? Информацию, не правда ли?— Ты попал в точку, считай, повезло! Кийе — ходячая энциклопедия!— Смотрю, ты пашешь без передыху, даже в воскресенье! Может, заинтересуешься, есть у меня кое-что. Дыхание сопрет! А у тебя язык подвешен! Ну как, идет?— Черт, ты вдруг стихами заговорил, Сан-А?На ней такое пальто, что даже самый последний бездомный под мостом не положил бы его себе под голову.— Поднимемся ко мне в кабинет, быстро, — говорит изумительная ошибка природы.Сверхбыстрый лифт увлекает нас в бешеный подъем. Красиво, правда?Коридоры пусты, как помойка безработного. Неф Тустеп (Айлюли для друзей) открывает дверь.— Устраивайся!Я кладу важнейшую часть своего тела в супермодерновое кресло, раздутое, как морда каноника.— Как на любовном фронте? — осведомляюсь я вежливо.— Не жалуюсь, — уверенным голосом отвечает Айлюли. — Недавно познакомилась с одной вдовой… Милашка! А вообще, после французского канкана нет ничего лучше темноты, чтобы возбудить воображение.К счастью, у этой мадемуазели в мужском обличье работа на первом месте, что избавляет меня от подробностей ее сексуальной жизни.— У тебя нет для нас чего-нибудь остренького или хотя бы скабрезных проповедей в твоем духе, Сан-А?— Может, и есть, — говорю я загадочно, — но только сомневаюсь, что вашему директору это придется по вкусу.— Давай, давай, выкладывай!— Нет, красавица моя. С такими текстами я пойду в “Франс суар” и сделаю себе состояние. Заметь: себе, а не вам!И вот на моих глазах происходит метаморфоза, как на японской открытке. Девочка-мальчик выпускает когти:— Ты, легавый до мозга костей! Не шути так со мной, а не то я в завтрашнем номере напечатаю заметку, что ты наставил рога президенту!В этот момент на столе начинает трезвонить телефон. Она снимает трубку.— Да, Роже, он у меня. Этот умник разыгрывает из себя сфинкса. Приходи, ковырнем его вместе!Чтобы заполнить паузу, мы решаем закурить. Айлюли достает из кармана пальто трубку и табак, а я — сигареты. * * * Тремя минутами позже вышеозначенный Кийе входит в бюро.Он худ, с чертами лица конторской крысы. На нем два свитера и потертый замшевый пиджак с роговыми пуговицами.— Перед тобой блестящий Сан-Антонио, — представляет меня Айлюли, спокойно прочищая трубку. — Флик, который решает проблемы раньше, чем они возникают.Затем она трубкой тычет в сторону вошедшего.— А вот это Кийе, король верстки. В зависимости от количества новостей он умудряется из ерунды сделать четыре колонки на первую полосу или три строчки на пятую!Мы обмениваемся рукопожатием, Кийе и я. У него запачканные типографской краской пальцы, и я стараюсь незаметно вытереть руки платком.— Вы хотели меня видеть, комиссар?— Честно говоря, мне хотелось бы видеть главного редактора, но, может быть, вы тоже сможете меня просветить.— Знаешь, — хмыкает Айлюли, — у комиссара диплом по праву и язык как бритва, поэтому его выбрали для следующего номера.— Что вы хотите узнать? — ухмыляясь, спрашивает король безразмерных хроник. — Результаты сегодняшних матчей? На кубок Сета выиграла у Терции со счетом семь — три!— Надо же! Может, и правда начать играть в вашем тотализаторе?Терпеть не могу такие рожи, похожие на высохший огурец. Эти люди воображают себя всезнающими только потому, что им первым достается бесценная информация: у премьер-министра Великобритании вскочил фурункул на заднице, а Элизабет Тейлор удалила миндалины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14