- Напишешь мне в Пицунду до востребования. Я буду там через неделю.
Сообщишь, где сможем встретиться.
Климунда похлопал по рюкзаку.
- Скорее бы сплавить этот хлам.
- Это уж моя забота. Ты понял?
Климунда в ответ пробурчал что-то неопределенное. Иваницкий остановил
машину.
- Держи, - подал Спиридону руку. - И я тебя прошу: не швыряйся
деньгами на курорте. Милиция всегда принюхивается к таким.
- Угу... - Климунда и сам знал это. - Ты куда сейчас?
- Поставлю машину в гараж... - Иваницкому почему-то не хотелось
говорить, что уже пятый день, как он находится в командировке в Москве -
прилетел утренним самолетом и возвращается через два часа. На всякий
случай - железное алиби, билет в оба конца взял для него один московский
приятель, и фамилия Иваницкого не будет значиться в списках пассажиров.
Вот только бы незаметно поставить машину в гараж...
"Москвич" тронулся, Климунда посмотрел ему вслед, закинул рюкзак за
плечи и направился домой.

Вечером того же дня, когда убили профессора Стаха, следователю по
особо важным делам Роману Панасовичу Козюренко сообщили: экспертиза
установила, что убийца стрелял из пистолета, принадлежавшего когда-то
сержанту Омельченко. А еще через несколько минут майор Шульга доложил
Козюренко о результатах своих поисков.
Козюренко хмурился. Шульга не мог сказать ничего утешительного,
Розыски его фактически зашли в тупик. А первый выстрел прозвучал! Да еще и
как.
- Плохо, майор, - констатировал Козюренко и, увидев, как смутился
Шульга, несколько подсластил пилюлю: - Но в случае с ограблением таксиста
вы действовали находчиво. Я включил вас в состав своей группы, - закончил
он неожиданно.
Шульга приготовился к разносу, ждал даже административных взысканий,
и вдруг такое... Но ничем не выдав своей радости, сдержанно сказал:
- Благодарю, хотя я не проявил...
Роман Панасович остановил его скупым жестом.
- Не будем разводить церемоний, майор, дело не терпит проволочек -
пистолет может выстрелить вторично. Хотя я лично придерживаюсь иного
взгляда. Ибо преступление незаурядное, и грабители рассчитывают на большие
деньги. - Счел нужным объяснить: - Из коллекции профессора Стаха украдены
ценнейшие иконы - преступник или был хорошо информирован о расположении
икон, или сам занимается искусством.
- У человека, чуть не убившего сержанта Омельченко, - воспользовался
паузой Шульга, - твердая рука. Думаю, профессиональный преступник.
- Все может быть, - неопределенно ответил Козюренко. - Это нам и надо
выяснить, и начнем мы, майор, с изучения круга людей, вхожих в дом
профессора. Мы должны также установить лиц, случайно побывавших там в
последнее время.
Козюренко принялся излагать Шульге план, как это лучше сделать. Но
его прервал телефонный звонок. Положив трубку, пояснил:
- Капитан Запорожцева - у нее неотложное дело.
В кабинет вошла красивая женщина, внешне ничем не похожая на капитана
милиции. Русые волосы, широко поставленные зеленые глаза и свежие губы.
Молодежная блуза с клетчатым галстуком и широкий ремень с блестящей
пряжкой, которым она туго затягивалась, еще больше подчеркивали ее девичью
фигуру.
Козюренко вышел из-за своего большого полированного стола и придвинул
Запорожцевой стул. Сел и сам.
- Какое же у вас неотложное дело, уважаемая Людмила Константиновна? -
спросил, внимательно глядя не нее.
- Я сделала анализ пепла, оставленного преступником на лестнице в
доме профессора Стаха...
- Ну... ну... - даже заерзал на стуле заинтересовавшийся Козюренко.
Запорожцева положила перед ним бумажку.
- Хочу обратить ваше внимание, Роман Панасович. Около месяца назад,
точнее четырнадцатого июня, на экспертизу принесли окурок папиросы
"Любительская", найденный в квартире некоего Недбайло. Вульгарная
квартирная кража, - уточнила она. - В доме Стаха преступник также курил
"Любительскую".
Козюренко помолчал несколько секунд, оценивая услышанное. Повернулся
к Шульге:
- Что скажете, Яков Павлович?
- Я слышал об этой краже. Дело вел инспектор районного уголовного
розыска.
- Спасибо, - обратился Козюренко к Запорожцевой, - за ваше очень
важное сообщение. Да, думаю, очень важное. А вас, Яков Павлович,
немедленно прошу найти дело об этой краже. Как вы сказали - Недбайло?
Дело о краже в квартире Недбайло было уже передано в прокуратуру.
Шульге пришлось разыскать помощника районного прокурора, и через час папка
лежала на столе Козюренко. Следователь нетерпеливо перелистывал подшитые в
ней бумаги.
- Просто, - недовольно сказал он, - элементарно просто. Никаких тебе
хлопот. Милиция составляет опись украденных вещей и список рассылает по
назначению. Через неделю в Городянке предлагают одной женщине дешево
купить каракулевую шубу. Она покупает, конечно, показывает
приятельницам... Короче, об этом узнают в милиции, а там в списке вещей
Недбайло фигурирует каракулевая шуба. Дальше еще проще: что у кого купил,
обыск на квартире хорошо известного милиции вора-рецидивиста Алексея
Балабана, неопровержимые доказательства содеянного, признание Балабана - и
точка. Дело сдают в прокуратуру и ставят галочку - еще одно преступление
раскрыто. Следователя отмечают в приказе за хорошую работу. А я бы ему,
сукиному сыну, - похлопал он ладонью по папке, - выговор с
предупреждением. Во-первых, часть вещей не нашли. Почему? Балабан уверяет,
что продал на толкучке. Но ведь лжет, не мог этого сделать. Толкучка для
него - смерть. А следователь верит ему... Верит, ибо так легче - не надо
усложнять себе поиск... К тому же Балабан мог совершить преступление не
один, а с кем-то. Они могли поделить вещи. Возможно, еще один прохвост
гуляет на свободе, а другой нарочно не выдает его - то ли из солидарности,
то ли из страха, потому что за групповую кражу дают больший срок...
- Правильно ли я понимаю вас? - перебил Шульга. - Утром допросим
Балабана?
- Да, конечно. Надо взяться за этого "домушника".

...Лёха с любопытством смотрел на этих двух новых начальников в
штатском. Несомненно, начальников: сюда, в тюрьму, неначальников не
пускают, а это начальство, и небось достаточно высокое, потому что один
уже пожилой и держится властно, а другой - сухощавый, глазами так и
сверлит, будто в самую душу к тебе заглядывает. Что ж, гляди на здоровье,
а увидишь ли что?
Балабан сел на предложенный ему табурет. Под ложечкой засосало: что
им надо? Дело его в прокуратуре довели до конца, скоро суд, а потом -
знакомая жизнь в колонии, нельзя сказать, чтоб роскошная, но там своя
"братия", и можно как-нибудь перекантоваться...
Балабан испытующе посмотрел на этих двух.
Старший, чуть лысоватый, закурил и придвинул Балабану две пачки -
сигареты с фильтром и папиросы "Любительские". Балабан вытащил длинную
сигарету высшего сорта, прикурил и пустил дым под потолок - таких сигарет
давно не курил, даже у прокурора, не говоря уже о районном милицейском
начальстве, угощали только "Памиром". Что ж, большее начальство - и
сигареты получше.
- Хорошие сигареты? - спросил его следователь.
Балабан утвердительно кивнул и искоса посмотрел на пачку. Это не
прошло мимо внимания Козюренко.
- Возьмите еще, - предложил он. - Или вам больше по вкусу эти? -
пододвинул "Любительские".
Балабан пренебрежительно отодвинул папиросы.
- Если уж нет ничего другого, - пояснил он. - Не накуриваюсь я ими, и
дым не тот. Кислый.
- А я иногда курю, - возразил Козюренко, - для разнообразия.
Лёха посмотрел подозрительно: не издеваются ли над ним?
- Итак, - уточнил Козюренко, - вы утверждаете, что последнее время,
по крайней мере перед арестом, не курили папирос "Любительские".
- Нет.
- А среди ваших знакомых были такие, что курили "Любительские"?
Какая-то искорка мелькнула в глазах Балабана: вспомнил Семена и узкую
красноватую пачку у него в руках. Но ответил твердо:
- Не припоминаю.
- Подумайте.
Балабан на мгновение задумался и снова покачал головой:
- Нет, не знаю.
- Нехорошо, Балабан, получается, - наклонился к нему через стол
Козюренко. - Вы утверждаете, что во время кражи на квартире Недбайло
разбили вазу, и что в этой квартире были один. Как же вы можете объяснить
тот факт, что на тумбочке, где стояла ваза, найден потушенный о нее окурок
папиросы "Любительская"?
Балабан пожал плечами.
- А может, кто-нибудь приходил после меня? Я двери не запер...
- Зашел, посидел, спокойно покурил, ничего не взял и ушел себе... Не
делайте из нас дурачков, Балабан!
- Зачем бы я это делал... Такие большие начальники.
- Не паясничайте! - сурово перебил его Козюренко. - Экспертизой
установлено, что папиросу "Любительская" в обокраденной квартире курили не
вы. Курил человек с совсем другой группой крови. И вы знаете этого
человека.
Балабан прижал руки к сердцу.
- Я был один, - произнес как можно убедительнее. Подумал, что
какая-то там группа крови - это еще не доказательство. Ты выложи на стол
козыри, тогда поговорим, а так... Он ничего не скажет, пока есть малейшая
возможность отбрехаться, потому что, если выйдут на Семена, докопаются до
пистолета, а это уже...
У Балабана мороз прошел по телу.
- Да, гражданин начальник, я взял квартиру один, и вы мне больше
ничего не пришьете.
- Допустим, Балабан, что я вам поверил, - согласился Козюренко. -
Теперь скажите мне, где вы ночевали, когда оставались в городе.
Глаза у Лёхи забегали: неужели выйдут на сестру? Он закопал у нее в
погребе металлическую коробку из-под леденцов, а в ней - его доля, пять
тысяч рублей. Теперь он будет жить одной надеждой, которая скрасит его
тяжелую и однообразную жизнь в колонии, - пороскошествовать на эти пять
тысяч, когда выйдет на свободу.
Ответил, преданно и честно глядя прямо в глаза Козюренко:
- А на вокзале... Иногда в Гидропарке... - Не соврал, потому что
именно там провел одну ночь. - В парке молодежь на ночь палатки ставит,
костер разжигает. Возьмешь бутылку, прибьешься к компании. И тепло, и
весело.
- Итак, знакомых и родных, у которых вы могли бы остановиться, в
городе нет?
- Нет, - покачал головой Балабан.
Козюренко вызвал конвоира. Балабана увели.
- Что скажете, Яков Павлович? - спросил Шульгу.
- Надо начинать с Городянки. Крутит Балабан, и что-то за этим
кроется.
- Ладно, вероятно, вы правы, майор. Вызывайте машину - и в Городянку.
А я попробую показать Балабана сержанту Омельченко. Стрелял, правда, в
Стаха не Балабан. И все же беспокоят меня эти "Любительские". Может быть,
совпадение обстоятельств, но чем черт не шутит...
...Пятерых, приблизительно одного возраста, мужчин посадили на
длинной скамье у стены. Вторым слева сидел Балабан. Знал - неспроста все
это, но бодрился, даже деланно улыбался, а руки его мелко дрожали, и он
спрятал их между коленями.
В дверях появился Козюренко с понятыми. Он даже не взглянул на
Балабана, стал, словно подчеркивая свою непредвзятость... Но Балабан
почувствовал такую ненависть к этому спокойному и уверенному в себе
человеку, что едва сдержал желание броситься на него.
Вошел сержант Омельченко. Козюренко что-то говорил - это была обычная
в таких случаях процедура. Но Балабан не слышал ни слова. Он сразу узнал
сержанта и не мог отвести от него взгляда, хотя понимал, что этим может
выдать себя. Однако ничего не мог поделать, это было свыше его сил:
захотелось встать и сознаться во всем, покаяться, упасть на пол, биться об
него головой, чтобы заглушить в себе жар, почему-то поднимавшийся к сердцу
и звучавший гулкими ударами в висках.
Козюренко предложил Омельченко внимательно посмотреть на пятерых у
стены, нет ли среди них человека, напавшего на него. Эти слова как бы
подали Балабану сигнал опасности, и он сумел наконец преодолеть себя,
ощутил, как отхлынула кровь от сердца, и как оно опустело. Лицо его
посерело, он сразу осунулся: смотрел вроде бы на сержанта, но ничего не
видел, взгляд его не задерживался ни на чем - удивительное состояние
человека, когда он чувствует себя почти несуществующим, потусторонним,
когда ничего не страшно и все кажется суетою сует, ничтожным...
Сначала Омельченко растерялся: все пятеро были вроде бы на одно лицо.
Но он заставил себя сосредоточиться, взгляд его стал твердым. Представил
себе лицо того, кто вышел тогда из темноты. Оно ожило перед ним - и не
похоже было ни на одно из тех, на которые смотрел сейчас.
- Нет... - проговорил нерешительно, - нет... Тут его нет...
Вдруг его взгляд скрестился со взглядом второго слева. Что-то
заставило сержанта всмотреться в лицо молодого парня. Нет, оно мало чем
походило на то, что снилось ему в больнице, что время от времени
представало в воображении, но теперь Омельченко знал: раньше он ошибался,
а сейчас - нет. Вон тот, второй слева, позвал его тогда в кусты, а потом
ударил ножом в спину.
Омельченко на мгновенье снова ощутил боль, как и тогда. Он сделал шаг
к тому, кто его так предательски обманул. Поднял руку, ткнул в Балабана и
уверенно сказал:
- Он!
Произнес это категоричное слово и сразу испугался, ибо знал, что ждет
человека, ударившего ножом, пытаясь убить, и только чудом не убившего.
Подумал: а может, это заговорило в нем чувство мести. Он всегда
считал себя порядочным и справедливым человеком. Да и минуту назад он
представлял себе преступника совсем другим, - сержант отступил, вздохнул и
виновато взглянул на Козюренко.
- А может, и не он...
Следователь смотрел равнодушно.
- Подумайте, Омельченко, - холодно сказал он. - Мы не торопим вас.
Посмотрите внимательно еще раз: нет так нет.
Сержант на секунду закрыл глаза. Теперь он начал с крайнего справа.
Короткоухий, веснушчатый, и выражение лица безнадежно мрачное, даже
подавленное.
Нет, не он.
Второй - черный, с большими карими глазами.
И это не он.
Третий - крепкий парень, курносый, с волнистым чубом и мягкими,
по-женски припухлыми губами.
Точно не он.
Четвертый...
- Он! - сержант снова ткнул пальцем в Балабана. - Да, это он!
Сперва Балабан никак не отреагировал на утверждение Омельченко.
Может, оно и не дошло до его сознания, потому что он пребывал в состоянии
прострации: стоял бы сейчас под дулом винтовки - все равно не боялся бы.
Но когда сержант отступил и заколебался, обрадовался так, что на щеках
выступил румянец.
Но вот следователь что-то сказал сержанту, и тот снова повернулся к
ним, их взгляды еще раз скрестились. Теперь Балабан понял: его опознали, и
это - конец...
И вдруг с облегчением подумал: он же не убил этого милиционера -
таким образом, "вышку" не дадут... Он будет жить, а там поглядим. Может,
попадет под амнистию или сбежит.
Когда их выводили, оглянулся и еще раз перехватил взгляд сержанта.
Опустил глаза, не было к нему злобы: такая уж у них служба...
Конвоир приказал Балабану остаться в узком темном коридоре. Тот
оперся о холодную стену, почесался об нее - душевное равновесие вернулось.
В конце концов, то, что его узнал милиционер, не имеет решающего значения.
Ведь у него железное алиби, которое может подтвердить участковый инспектор
лейтенант Хохлома.
Эта мысль утешила его. Гордый начальник останется с носом, хотя,
должно быть, думает, что уже подцепил на крючок Лёху Балабана. Не на того
нарвался.
Когда Балабана снова привели к Козюренко, следователь сразу обратил
внимание на то, как уверенно он держится. Это несколько удивило его, но он
и вида не подал, спокойно сказал:
- Итак, Балабан, отпираться тщетно. Вас опознали - вы совершили
нападение на сержанта Омельченко, чтобы завладеть оружием, и тяжело ранили
его.
- Гражданин начальник! - Балабан прижал ладони к сердцу. - Ошибся ваш
милиционер, поверьте, ошибся. Впервые вижу его...
- Ну что ж, тогда выясним все по порядку.
Балабан с собачьей преданностью в глазах уставился на следователя.
- Вы можете вспомнить, где были вечером десятого мая от десяти до
двенадцати?
Балабан задумался, делая вид, что вспоминает. Сейчас он огорошит
этого самоуверенного следователя.
- Не помню... - сокрушенно покачал головой. Знал, что ни один
порядочный игрок не выкладывает сразу все свои козыри. - Разве ж можно все
в голове держать? Сколько времени прошло...
- И все же вспомните, - с нажимом сказал Козюренко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11