Клиффорд САЙМАК
КОГДА В ДОМЕ ОДИНОКО


Однажды, когда Старый Моуз Эбрамс бродил по лесу, разыскивая невесть
куда запропастившихся коров, он нашел пришельца. Моуз не знал, что это
пришелец, однако он понял, что перед ним живое страдающее существо, а
Старый Моуз, как бы его за глаза ни осуждали соседи, был не из тех, кто
может равнодушно пройти в лесу мимо больного или раненого.
На вид это было ужасное создание - зеленое, блестящее, с фиолетовыми
пятнами. Оно внушало отвращение даже на расстоянии в двадцать футов. И оно
воняло.
Оно заползло, вернее, попыталось заползти в заросли орешника, но так
с этим до конца и не справилось: верхняя часть его туловища скрывалась в
кустах, а нижняя лежала на поляне. Его конечности - видимо, руки - время
от времени слегка скребли по земле, стараясь подтянуть тело поглубже в
кусты, но существо слишком ослабело, оно больше не продвинулось ни на
дюйм. И оно стонало, но не очень громко - точь-в-точь ветер тоскливо выл
под широким карнизом дома. Однако в его стоне слышалось нечто большее, чем
вой зимнего ветра, - в нем звучало такое отчаяние и страх, что у Старого
Моуза волосы на голове стали дыбом.
Моуз довольно долго размышлял над тем, что ему делать с этим
существом, а потом еще какое-то время набирался храбрости, хотя
большинство его знакомых, не задумываясь, признали бы, что храбрости у
него хоть отбавляй. Впрочем, при таких обстоятельствах одной только
заурядной храбрости недостаточно. Тут нужна храбрость безрассудная.
Но перед ним лежало неведомое страдающее существо, и он не мог его
оставить без помощи. Поэтому Моуз приблизился к нему, опустился рядом на
колени; на это создание было тяжко смотреть, однако в его уродстве таилось
что-то притягательное - оно точно завораживало своей отталкивающей
внешностью. И от него исходило ужасное, ни с чем не сравнимое зловоние.
Моуз не был брезглив. В округе он отнюдь не славился чистоплотностью.
С тех пор как около десяти лет назад умерла его жена, он жил в полном
одиночестве на своей запущенной ферме, и его методы ведения хозяйства
служили пищей для злословия окрестных кумушек. Этак раз в год, когда у
него доходили руки, он выгребал из дома груды мусора, а остальное время ни
к чему не притрагивался.
Поэтому исходивший от существа запах смутил его меньше, чем того
можно было ожидать, будь на его месте кто-либо другой. Зато Моуза смутил
его вид, и он не сразу решился прикоснуться к существу, а когда,
собравшись с духом, наконец сделал это, очень удивился. Он ожидал, что
существо окажется либо холодным, либо скользким и липким, а может, и таким
и этаким одновременно. Но ошибся. Оно было на ощупь теплым, твердым и
чистым - Моуз словно прикоснулся к зеленому стеблю кукурузы.
Просунув под страдальца руку, он осторожно вытащил его из зарослей
орешника и перевернул на спину, чтобы взглянуть на его лицо. Лица у него
не было. Верхняя часть туловища кончалась утолщением, как стебель цветком,
хотя тело существа вовсе не было стеблем. А вокруг этого утолщения росла
бахрома щупалец, которые извивались, точно черви в консервной банке. И
тут-то Моуз чуть было не вскочил и не бросился наутек.
Но он выдержал.
Моуз сидел на корточках, уставившись на эту безликость с бахромой из
червей; он похолодел, страх сковал его и вызвал приступ тошноты, а когда
ему почудилось, что жалобный вой издают черви, на душе у него стало еще
муторнее.
Моуз был упрям. Упрям и ко многому равнодушен. Но только не к
страдающему живому существу.
Наконец пересилив себя, он поднял существо на руки и удивился, как
мало оно весит. Меньше, чем трехмесячный поросенок, прикинул Моуз.
С существом на руках он стал взбираться по лесной тропинке на холм к
дому, и ему показалось, что дурной запах стал слабее. Моузу уже не было
так страшно, как поначалу, и холод больше не сковывал его тела.
Потому что существо немного успокоилось и выло теперь потише. И хотя
Моуз не был в этом уверен, иногда ему казалось, будто оно прижимается к
нему, как прижимается к взрослому испуганный и голодный ребенок, когда тот
берет его на руки.
Старый Моуз вышел к постройкам и немного постоял во дворе, соображая,
куда ему отнести существо - в дом или сарай. Ясно, что сарай - самое
подходящее для него место, ведь существо - не человек; даже в собаке, или
кошке, или больном ягненке больше человеческого, чем в нем.
Однако колебался Моуз недолго. Он внес существо в дом и положил в
кухне около плиты на то подобие ложа, которое называл кроватью. Он
аккуратно и бережно распрямил его, накрыл грязным одеялом и, подойдя к
плите, принялся раздувать огонь.
Потом он придвинул к кровати стул и начал внимательно, с глубоким
интересом разглядывать свою находку. Существо уже почти утихло и с виду
казалось много спокойнее, чем в лесу. Моуз с такой нежностью укутал его
одеялом, что и сам удивился. Он призадумался над тем, какие из его
припасов могут сгодиться существу в пищу; впрочем, даже если бы он и знал
это, неизвестно, как бы ему удалось покормить существо, ведь у того, судя
по всему, не было рта.
- Тебе не о чем беспокоиться, - вслух сказал он. - Раз уж я принес
тебя в дом, все обойдется. Хоть я и не больно смыслю, как тебе помочь, но
все, что мне по силам, я для тебя сделаю.
День уже клонился к вечеру, и, выглянув в окно, он увидел, что
коровы, которых он недавно искал, вернулись домой сами.
- Пора мне коров доить, да еще кое-что поделать по хозяйству, -
сказал он существу, лежавшему на кровати. - Но я отлучусь ненадолго.
Чтобы в кухне стало теплее, Старый Моуз подбросил в плиту дров, еще
раз заботливо поправил одеяло, взял ведра для молока и пошел в сарай.
Он покормил овец, свиней и лошадь и подоил коров. Собрал яйца и запер
курятник. Накачал бак воды.
После этого он вернулся в дом.
Уже стемнело, и Моуз зажег стоявшую на столе керосиновую лампу,
потому как был против электричества. Он даже отказался подписать контракт,
когда периферийная электрическая компания проводила здесь линию, и многие
соседи за это обиделись на него. Но он плевал на их обиды.
Моуз взглянул на лежавшее в постели существо. С виду оно вроде бы
находилось в прежнем состоянии. Будь это больной ягненок или теленок, Моуз
сразу смекнул бы, хуже ему или лучше. Но тут он был бессилен.
Он приготовил себе немудреный ужин, поел и снова задумался над тем,
как покормить существо и как ему помочь. Он принес его в дом, согрел его,
но пошло ли это ему на пользу? Может, следовало сделать для него что-то
другое? Этого он не знал.
Моуз было подумал, не обратиться ли к кому за помощью, но от одной
мысли, что придется просить о помощи, даже не зная, в чем она должна
заключаться, ему стало тошно. Потом он представил себе, каково было бы ему
самому, если б, измученный и больной, он очутился в неведомом далеком краю
и никто не сумел бы ему помочь из-за того, что там не знали бы, что он
такое.
Это заставило его наконец решиться; и он направился к телефону. Но
кого ему вызывать, доктора или ветеринара? Он остановился на докторе,
потому что существо находилось в доме. Если б оно лежало в сарае, он
позвонил бы ветеринару.
Это была местная телефонная линия, слышимость - хуже некуда, и,
поскольку Моуз был туговат на ухо, он пользовался телефоном довольно
редко. Временами он говорил себе, что телефон ничуть не лучше других
новшеств, которые только портят людям жизнь, и не раз грозился выбросить
его. Но сейчас он был доволен, что этого не сделал.
Телефонистка соединила его с доктором Бенсоном, и оба они не очень-то
хорошо слышали друг друга, но Моуз все-таки ухитрился объяснить доктору,
кто звонит и что ему нужна его помощь, и доктор обещал приехать.
Облегченно вздохнув, Моуз повесил трубку и немного постоял, ничего не
делая. Но вдруг его поразила мысль, что в лесу могли остаться другие такие
же существа. Он понятия не имел, кто они, что здесь делают, куда держат
путь, но не вызывало сомнений, что этот, на кровати, - чужестранец,
прибывший из далеких мест. И разум подсказывал, что таких, как он, может
быть несколько, ведь в дальней дороге одиноко, и любой человек - или любое
другое живое существо - предпочтет путешествовать в компании.
Он снял с крючка фонарь и, тяжело ступая, вышел за дверь.
Ночь была темна, как тысяча черных кошек, и фонарь светил очень
слабо, но для Моуза это не имело значения: он знал свою ферму как
собственные пять пальцев.
Он спустился по тропинке к лесу, В этот час здесь было жутко, но
Старый Моуз был не из тех, кто боится ночного леса. Продираясь сквозь
кустарник и высоко подняв фонарь, чтобы осветить площадь побольше, он
осмотрел поляну, где нашел существо, но там никого больше не оказалось.
Однако он нашел кое-что другое - нечто, похожее на огромную птичью
клетку, сплетенную из металлических прутьев, которая застряла в густом
кусте орешника. Он попытался вытащить ее, но она так прочно засела в
ветках кустарника, что не сдвинулась с места.
Он огляделся, чтобы понять, откуда она попала сюда. Вверху над собой
он увидел сломанные ветви деревьев, через которые она пробила себе дорогу,
а еще выше холодно сияли звезды, казавшиеся очень далекими.
Моуз ни на миг не усомнился в том, что существо, лежавшее сейчас на
его постели около плиты, явилось сюда в этом невиданном плетеном
сооружении. Он немного подивился, но не стал особенно вдумываться, ведь
вся эта история казалась настолько сверхъестественной, что он сознавал,
как мало у него шансов найти ей какое-нибудь разумное объяснение.
Моуз вернулся к дому, и едва он успел задуть фонарь и повесить его на
крюк, как послышался шум подъезжающей машины.
Подойдя к двери дома, доктор несколько рассердился, увидев стоявшего
на пороге Старого Моуза.
- Что-то вы не похожи на больного, - сварливо произнес он. - Должно
быть, не так уж вам худо, чтобы тащить меня сюда посреди ночи.
- А я и не болен, - сказал Моуз.
- Тогда зачем вы мне звонили? - рассердившись еще больше, спросил
доктор.
- У меня в доме кое-кто заболел, - ответил Моуз. - Может, вы сумеете
помочь ему. Я бы сам попробовал, да не знаю как.
Доктор вошел в дом, и Моуз закрыл дверь.
- У вас тут что-нибудь протухло? - спросил доктор.
- Нет, это он так воняет. Сперва было совсем невмоготу, но теперь я
уже попривык.
Доктор заметил на кровати существо и направился к нему.
Старый Моуз услышал, как доктор словно бы захлебнулся, и увидел, что
он, напряженно вытянувшись, застыл на месте.
Потом доктор нагнулся и стал внимательно разглядывать лежавшее перед
ним существо.
Когда он выпрямился и повернулся лицом к Моузу, только безграничное
изумление помешало ему окончательно выйти из себя.
- Моуз! - взвизгнул он. - Что это такое?
- Сам не знаю, - ответил Моуз. - Я нашел его в лесу, ему было плохо,
оно стонало, и я не мог его там бросить одного.
- Вы считаете, что оно заболело?
- Я знаю это, - сказал Моуз. - Ему немедленно нужно помочь. Боюсь,
что оно умирает.
Доктор снова повернулся к кровати, откинул одеяло и пошел за лампой,
чтобы получше рассмотреть существо. Он оглядел его со всех сторон,
боязливо потыкал в него пальцем и многозначительно прищелкнул языком, как
это умеют делать одни лишь врачи.
Потом он снова прикрыл существо одеялом и отнес на стол лампу.
- Моуз, - проговорил он, - я ничем не могу помочь ему.
- Но вы же врач!
- Я лечу людей, Моуз. Мне не известно, что это за существо, одно ясно
- это не человек. Я даже приблизительно не могу определить, что с ним,
если вообще в его организме что-то разладилось. А если б мне все-таки
удалось поставить диагноз, я не знал бы, как его лечить, не причиняя
вреда. К тому же я не уверен, что это животное. Многое в нем говорит за
то, что это растение.
Потом доктор спросил Моуза, где он нашел существо, и Моуз рассказал,
как все произошло. Но он ни словом не обмолвился про клетку - сама мысль о
ней казалась настолько фантастичной, что у него язык не повернулся
рассказать.
Достаточно того, что он нашел это существо и принес его в дом, и
незачем упоминать о клетке.
- Вот что я вам скажу, - произнес доктор. - Это ваше существо не
известно ни одной из земных наук. Сомневаюсь, видели ли когда-нибудь на
Земле что-либо подобное. Лично я не знаю, что оно из себя представляет, и
не собираюсь ломать над этим голову. На вашем месте я связался бы с
Мэдисонским университетом. Может, там кто-нибудь и сообразит, что это
такое. В любом случае им будет интересно ознакомиться с вашей находкой.
Они непременно захотят обследовать его.
Моуз подошел к буфету, достал коробку из-под сигар, почти доверху
наполненную серебряными долларами, и расплатился с доктором. Добродушно
пошутив над этим его чудачеством, доктор опустил монеты в карман.
Моуз с редким упрямством держался за свои серебряные доллары.
- В бумажных деньгах есть что-то незаконное, - не раз говорил он. -
Мне нравится трогать серебро и слушать, как оно позвякивает. В нем
чувствуется сила.
Вопреки опасениям Моуза доктор уехал не в таком уж плохом настроении.
После его ухода Моуз пододвинул к кровати стул и сел.
До чего же несправедливо, подумал он, что нет никого, кто мог бы
помочь такому больному существу, никого, кто знает хоть какое-нибудь
средство, чтобы облегчить его страдания.
Сидя между плитой и кроватью, Моуз слушал, как в тишине кухни громко
тикают часы и потрескивают дрова.
Он смотрел на лежавшее перед ним существо, и в нем вдруг вспыхнула
почти безумная надежда на то, что оно выздоровеет и будет жить с ним.
Теперь, когда его клетка покорежена, ему волей-неволей придется остаться.
И Моуз надеялся, что так оно и будет, ведь даже теперь в доме уже не
чувствовалось прежнего одиночества.
И тут до Моуза внезапно дошло, как здесь раньше было одиноко. Пока не
умер Тоузер, было еще терпимо. Он пробовал заставить себя взять другую
собаку, но не смог. Потому что не было на свете собаки, которая могла бы
заменить Тоузера, и даже сама попытка найти другого пса казалась ему
предательством. Разумеется, можно было взять кошку, но тогда он стал бы
слишком часто вспоминать Молли. Она очень любила этих животных, и до самой
ее смерти в доме всегда путались под ногами две-три кошки.
А теперь он остался один. Один на один со своей фермой, своим
упрямством и серебряными долларами. Доктор, как и все остальные, считал,
что, кроме как в стоявшей в буфете коробке из-под сигар, у Моуза больше
серебра не было. Ни одна живая душа не знала о существовании старого,
доверху наполненного монетами чугунного котелка, который он спрятал под
досками пола в гостиной. При мысли о том, как он их всех провел, Моуз
хихикнул. Он много бы отдал, чтобы посмотреть на лица соседей, если бы им
удалось об этом пронюхать. Сам-то он никогда не проговорится. Если уж им
суждено узнать, обойдутся без него.
Он сидел, клюя косом, и в конце концов так и заснул на стуле с
опущенным на грудь подбородком, обхватив себя руками, словно хотел
подольше сохранить тепло.
Когда он проснулся, в предрассветном мраке слабо мерцала на столе
лампа, догорали в плите дрова, а пришелец был мертв.
То, что существо умерло, не вызывало сомнений. Оно похолодело и
вытянулось, а поверхность его тела стала жесткой, и оно уже начало
засыхать - так с концом роста засыхает в поле под ветром стебель кукурузы.
Моуз прикрыл его одеялом и, хотя еще рано было начинать обычную
работу на ферме, вышел и сделал все, что требовалось, при свете фонаря.
После завтрака он согрел воды, умылся и побрился - и это впервые за
много лет он брился не в воскресенье. Потом он надел свой единственный
приличный костюм, пригладил волосы, вывел из гаража старый,
полуразвалившийся автомобиль и поехал в город.
Он отыскал Эба Деннисона, чиновника муниципалитета, который
одновременно был секретарем Правления кладбища.
- Эб, - сказал Моуз, - я хочу купить участок земли на кладбище.
- Но у вас уже есть участок! - запротестовал Эб.
- Так то семейный, - возразил Моуз. - Там хватит места только для
меня и Молли.
- А зачем же вам еще один? - спросил Эб.
- Я нашел кое-кого в лесу, - сказал Моуз. - Я принес его домой, и
прошлой ночью он умер.
1 2 3