Мы думаем, как будут надрываться от смеха тысячи наших
конкурентов. Мы прячемся за чужие спины, стараемся сжаться, чтобы никто не
заметил нас...
Она сжала кулачок и постучала себя по груди.
- Вот вам и ответ, - продолжала она. - Вот почему мы никогда не пишем
правду. Вот почему мы не возвращаемся.
- Но это продолжается многие годы. Почти сотню лет. За это время
кто-нибудь да должен был проговориться...
- И потерять все это? - спросила Максайн. Потерять легкий заработок?
Быть исключенным из братства пропащих душ? Потерять надежду? Не забывайте
этого. Мы всегда надеемся, что Кимон раскроет свои секреты.
- А он их раскроет?
- Не знаю. Но на вашем месте я бы на это не надеялась.
- Но ведь такая жизнь не для достойных...
- Не говорите этого. Какие же мы достойные люди! Мы трусливы и слабы,
все мы!
- Но жизнь, которую...
- Вы хотите сказать, что здесь нам хорошо живется? У нас нет прочного
положения. А дети? Немногие из нас имеют детей. Детям не так плохо, как
нам, потому что они ничего иного и не знают. Ребенок, родившийся рабом, не
так страдает, как взрослый человек, некогда бывший свободным.
- Мы не рабы, - сказал Бишоп.
- Конечно, нет, - согласилась Максайн. - Мы можем уехать отсюда,
когда захотим. Нам достаточно подойти к местному жителю и сказать: "Я хочу
обратно на Землю". Вот и все. Любой из них может отослать вас обратно...
точно так, как они отправляют письма, точно так, как они доставляют вас к
месту работы или в вашу комнату.
- Но никто еще не возвратился.
- Конечно, никто, - подтвердила Максайн. - Запомните, что я вам
сказала. Не думайте. Только так можно жить. Никогда не думайте. И вам
будет хорошо. Вы будете жить спокойно, легко.
- Верно, - сказал Бишоп, - только так можно жить.
Она искоса посмотрела на него.
- Вы начинаете понимать, в чем тут дело.
Они заказали еще по одному коктейлю.
В углу какая-то компания пела хором. Неподалеку ссорилась парочка.
- Тут слишком шумно, - сказала Максайн. - Не хотите ли посмотреть мои
картины?
- Ваши картины?
- То, чем я зарабатываю себе на жизнь. Они довольно плохи, но в этом
никто не разбирается.
- Я бы посмотрел.
- Тогда хватайтесь за меня и держитесь.
- Хватайтесь...
- Мысленно. Не руками, конечно. К чему пользоваться лифтом?
Бишоп удивленно смотрел на нее.
- Учитесь, - сказала Максайн. - В совершенстве вы этим не овладеете
никогда, но двум-трем трюкам научитесь.
- А что мне делать?
- Просто расслабьтесь - сказала Максайн. - Умственно, конечно.
Постарайтесь быть поближе ко мне. Не пытайтесь помогать. Вы не сможете.
Он расслабился и постарался быть поближе к ней, сомневаясь, правильно
ли он все делает.
Вселенная раскололась и соединилась вновь.
Они стояли в другой комнате.
- Я сделала глупость, - сказала Максайн. - Когда нибудь я ошибусь и
засяду в стене или где-нибудь еще.
Бишоп вздохнул, огляделся и присвистнул.
- Как здесь хорошо, - сказал он.
Вдалеке едва виднелись стены, на западе возвышались снежные горы, на
востоке текла река, берега которой поросли густым лесом. Прямо из пола
росли цветы и кусты. В комнате были синеватые сумерки, а где-то вдалеке
играл оркестр.
Послышался голос шкафа:
- Что угодно, мадам?
- Коктейли, - сказала Максайн, - не слишком крепкие. Мы уже раздавили
бутылочку.
- Не слишком крепкие, - повторил шкаф. - Сию минуту, мадам.
- Иллюзия, - сказала Максайн. - Все тут иллюзия. Но прекрасная
иллюзия. Хотите попасть на пляж? Он ждет вас. Стоит только подумать о нем.
Или на Северный полюс. Или в пустыню. Или в старый замок. Все это будет
как по мановению волшебного жезла.
- За ваши картины, должно быть, хорошо платят, - предположил Бишоп.
- Не за картины. За мою раздражительность. Начинайте с этого. Впадите
в черную меланхолию. Начните подумывать о самоубийстве. Тогда все у вас
будет наверняка. Вас быстренько вознесут в номер получше. Сделают все,
лишь бы вы были довольны.
- Вы хотите сказать, что кимонцы сами переместили вас сюда.
- Конечно. Вы еще новичок, и потому у вас не такой номер.
- Мне мой номер нравится, - сказал Бишоп.
Коктейли были готовы.
- Садитесь, - сказала Максайн. - Хотите луну?
Появилась луна.
- Хотите две или три? - продолжала она. - Но это уже будет слишком. С
одной луной совсем как на Земле. Так вроде бы уютней.
- Но ведь должен быть предел, - сказал Бишоп. - Не могут же они
улучшать ваше положение до бесконечности. Должно прийти время, когда даже
кимонцам нельзя уже будет придумать ничего нового и неизведанного.
- На вашу жизнь хватит. Все вы, новички, одинаковы. Вы недооцениваете
кимонцев, в вашем представлении они люди, земные люди, которые знают
чуточку больше нас. Но они совсем другие. Ни в чем не похожие на нас.
Только вид у них человеческий. Они снисходят до общения с нами.
- Но для чего им нужно общаться с нами?
- Вот об этом, - сказала Максайн, - мы никогда не спрашиваем. От
этого можно с ума сойти.
Бишоп рассказал своим кимонцам об обычае людей устраивать пикники.
Эта мысль им никогда не приходила в голову, и они ухватились за нее с
детской радостью.
Они выбрали для пикника уголок в горах, прорезанных глубокими
ущельями, поросшими деревьями и цветами. Тут же была горная речка с водой,
прозрачной, как стекло, и холодной, как лед.
Они устраивали различные игры и боролись. Они плавали, загорали и
слушали рассказы Бишопа, усаживаясь в кружок, отпуская язвительные
замечания, перебивая, споря.
Но Бишоп посмеивался над ними, не открыто, конечно, так как он знал,
что они не хотят оскорбить его, а просто забавляются.
Еще несколько недель назад он обижался, сердился и чувствовал себя
униженным, но постепенно привык... Заставил себя привыкнуть. Если им нужен
клоун, пожалуйста, он будет клоуном. Если уж ему суждено быть придворным
шутом, одетым в разноцветный костюм с бубенчиками, то он должен с
достоинством носить дурацкую одежду и стараться, чтобы бубенчики звенели
весело.
Временами в их поведении была какая-то злобность, какая-то
жестокость, но долго это не продолжалось. С ними можно было ладить, если
только знать, как это делать.
К вечеру они разложили костер и, усевшись вокруг него, разговаривали,
шутили, смеялись, оставив, наконец, Бишопа в покое. Элейн и Бетти были
чем-то встревожены. Джим посмеивался над их тревогой.
- Ни один зверь к костру не подойдет, - сказал он.
- А тут есть звери? - спросил Бишоп.
- Немного есть, - ответил Джим. - Кое-какие еще остались.
Бишоп лежал, глядя на огонь, прислушиваясь к разговору, радуясь, что
его оставили в покое. Наверно, такое же ощущение бывает у собаки, подумал
он. У щенка, который прячется в угол от детишек, которые не дают ему
покоя.
Он смотрел на огонь и вспоминал, как когда-то с друзьями совершал
вылазки за город, как они раскладывали костер и лежали вокруг него, глядя
на небо, на старое знакомое небо Земли.
А здесь другой костер. И пикник. Но костер и пикник - земные, потому
что люди Кимона не имели представления о пикниках. Они не знают и о многом
другом. Народные обычаи Земли им незнакомы.
В тот вечер Морли советовал ему присматриваться к мелочам. Может
быть, они дадут ответ...
Кимонцам нравятся картины Максайн, потому что они примитивны. Это
примитив, но не лучшего сорта. А может быть, до знакомства с людьми Земли
кимонцы тоже не знали, что могут быть такие картины?
В конце концов есть ли в броне, покрывающей кимонцев, какие-нибудь
щели? Пикники, картины и многое другое, за что они ценят пришельцев с
Земли... Может быть, это щели?
Наверно, это зацепка, которую ищет Морли.
Бишоп лежал и думал, забыв, что думать не следует, так как кимонцы
читают мысли.
Голоса их затихли, и наступила торжественная ночная тишина. Скоро,
подумал Бишоп, мы вернемся - они домой, а я в гостиницу. Далеко ли она?
Может быть, до нее полмира. И все же я окажусь там в одно мгновение. Надо
бы подложить в костер дров.
Он встал и вдруг заметил, что остался один.
Бишопа охватил страх. Они ушли и оставили его одного. Они забыли о
нем. Но этого не может быть. Они просто тихонько скрылись в темноте.
Наверно, шутят. Хотят напугать его. Завели разговор о зверях, а потом
спрятались, пока он лежа дремал у костра. Теперь наблюдают из темноты,
наслаждаясь его мыслями, которые говорят им, что он испугался.
Он нашел ветки и подбросил их в костер. Они загорелись и вспыхнули.
Бишопа охватило безразличие, но он почувствовал, что инстинктивно ежится.
Сейчас он впервые понял, насколько чужд ему Кимон. Планета не
казалась чужой прежде, за исключением тех нескольких минут, когда он ждал
в парке после того, как его высадила шлюпка. Но даже тогда она не была
очень чужой, ибо он знал, что его встретят, что кто-то непременно
позаботится о нем.
В том-то все и дело, подумал он. Кто-то должен позаботиться обо мне.
О нас заботятся... хорошо. Прямо-таки окружают заботой. Нас приютили, нас
опекают, нас балуют... да, да, именно балуют. А почему? Сейчас им надоест
эта игра, и они вернутся в круг света. Наверно, я должен полностью
отработать получаемые деньги. Наверно, я должен изображать испуганного
человека и звать их. Наверно, я должен вглядываться в темноту и делать
вид, что боюсь зверей, о которых они говорили. Они говорили об этом,
конечно, не слишком много. Они очень умны для этого, слишком умны.
Упомянули вскользь, что есть звери, и переменили тему разговора. Не
подчеркивали, не пугали. Ничего лишнего не было сказано. Просто высказали
предположение, что есть звери, которых надо бояться.
Бишоп сидел и ждал. Теперь он уже меньше боялся, так как осмыслил
причину страха. "Я сижу у костра на Земле", - твердил он себе. Только то
была не Земля. Только то была чужая планета.
Зашелестели кусты.
Они идут, подумал Бишоп. Они сообразили, что ничего у них не вышло.
Они возвращаются.
Снова зашелестели кусты, покатился задетый кем-то камешек.
Бишоп не шевелился.
Им не запугать меня. Им не запугать...
Почувствовав чье-то дыхание на своей шее, он судорожно вскочил и
отпрыгнул, потом он споткнулся и упал, чуть было не попав в костер. Снова
вскочив, он обежал костер, чтобы спрятаться за ним от существа, дышавшего
ему в шею.
Бишоп припал к земле и увидел, как в раскрытой пасти блеснули зубы.
Зверь поднял голову и закрыл пасть. Бишоп услышал лязг зубов и что-то
вроде короткого хриплою стона, вырвавшегося из могучей глотки.
В голову ему пришла дикая мысль. Это совсем не зверь. Над ним просто
продолжают шутить. Если они могут построить дом, напоминающий английский
лес, всего на день два, а потом заставить его исчезнуть, когда в нем уже
нет необходимости, то для них, безусловно, секундное дело придумать и
создать зверя.
Зверь бесшумно шел к Бишопу, а тот думал: животные боятся огня. Все
животные боятся огня. Он не подойдет ко мне, если я встану поближе к огню.
Он наклонился и поднял сук.
Животные боятся огня. Но этот зверь не боялся. Он бесшумно огибал
костер. Он вытянул шею и понюхал воздух. Зверь совсем не спешил, так как
был уверен, что человек никуда не денется. Бишопа прошиб пот.
Зверь, огибая костер, стремительно приближался. Бишоп снова отпрыгнул
за костер. Зверь остановился, посмотрел на него, затем прижался мордой к
земле и выгнул спину. Хищник бил хвостом и рычал.
Теперь уже Бишоп похолодел от страха. Может быть, это зверь. Может
быть, это не шутка, а настоящий зверь.
Бишоп подбежал к костру вплотную. Он весь напрягся, готовый бежать,
отскочить, драться, если придется. Но он знал, что со зверем ему не
сладить. И все же, если дело дойдет до схватки, он будет биться.
Зверь прыгнул.
Бишоп побежал. Но тут же поскользнулся, упал и покатился в костер.
Протянулась чья-то рука, выхватила Бишопа из огня и положила на
землю. Послышался сердитый крик.
Вселенная раскололась и вновь соединилась, Бишоп лежал на полу. С
трудом он поднялся на ноги. Рука была обожжена и болела. Одежда тлела, и
он стал гасить ее здоровой рукой.
Послышался голос:
- Простите, сэр. Этого нельзя было допускать.
Человек, сказавший это, был высок, гораздо выше всех кимонцев,
которых Бишоп видел прежде. Он был трехметрового роста, наверное. Нет, не
трехметрового... Совсем не трехметрового... Он был, по-видимому, не выше
высокого человека с Земли. Но он стоял так, что казался очень высоким. И
осанка его и голос - все вместе создавало впечатление, что человек очень
высок...
Бишоп подумал, что впервые видит кимонца не первой молодости. У него
были седые виски и лицо в морщинах, похожих на морщины старых охотников и
моряков, которым приходится щуриться, всматриваясь в даль.
Когда Бишоп осмотрелся, то при виде комнаты, в которой они с кимонцем
стояли, у него перехватило дыхание. Описать ее словами было бы
невозможно... он не только видел ее, он ощущал ее всеми чувствами,
которыми был наделен. В ней был целый мир, вся вселенная, все, что он
когда-либо видел, все его мечты... Казалось, она бесконечно продолжается
во времени и пространстве, но вместе с тем это была жилая комната, не
лишенная комфорта и уюта.
И все же, когда Бишоп снова поглядел вокруг, он почувствовал
простоту, которую не заметил сразу. Жизни претит вычурность. Казалось, что
комната и люди, которые жили в ее стенах, - это единое целое. Казалось,
что комната изо всех сил старается быть не комнатой, а частью жизни, и
настолько в этом преуспевает, что становится незаметной.
- Я был против с самого начала, - сказал кимонец. - Теперь я
убедился, что был прав. Но дети хотели, чтобы вы...
- Дети?
- Конечно. Я отец Элейн.
Однако он не произнес слова "Элейн". Он назвал другое имя, имя,
которое, как говорила Элейн, не мог бы произнести ни один человек с Земли.
- Как ваша рука? - спросил кимонец.
- Ничего, - ответил Бишоп. - Небольшой ожог.
У него было такое ощущение, словно произносил эти слова не он, а
кто-то другой, стоявший рядом.
Он не мог бы шевельнуться, даже если бы ему заплатили миллион.
- Надо будет вам помочь, - сказал кимонец. - Побеседуем позже...
- Прошу вас, сэр, об одном, - сказал человек, говоривший за Бишопа. -
Отправьте меня в гостиницу.
Он почувствовал, как сразу понял его собеседник, испытывавший к нему
сострадание и жалость.
- Конечно, - сказал высокий кимонец. - С вашего позволения, сэр...

"Однажды дети захотели иметь собачку - маленького игривого щенка. Их
отец сказал, что собачки он им не приобретет, так как с собаками они
обращаться не умеют. Но они так просили его, что он, наконец, притащил
домой собаку, прелестного щенка, маленький пушистый шарик с четырьмя
нетвердо ступающими лапками.
Дети обращались с ним не так уж плохо. Они были жестоки, как все
дети. Они тискали и трепали его; они дергали его за уши и за хвост; они
дразнили его, но щенок не терял жизнерадостности. Он любил играть и, что
бы с ним ни делали, льнул к детям. Ему, несомненно, очень льстило общение
с умным человеческим родом, родом, который настолько опередил собак по
культуре и уму, что сравнивать даже смешно.
Но однажды дети отправились на пикник и к вечеру так устали, что,
уходя, забыли щенка.
В этом не было ничего плохого. Дети ведь забывчивы, что с ними ни
делай, а щенок - это всего-навсего собака..."

- Вы сегодня вернулись очень поздно, сэр, - сказал шкаф.
- Да, - угрюмо откликнулся Бишоп.
- Вы поранились, сэр. Я чувствую.
- Мне обожгло руку.
Одна из дверец шкафа открылась.
- Положите руку сюда, - сказал шкаф. - Я залечу ее в один миг.
Бишоп сунул руку в отделение шкафа. Он почувствовал какие-то
осторожные прикосновения.
- Ожог несерьезный, сэр, - сказал шкаф, - но, я думаю, болезненный.
Мы игрушки, подумал Бишоп. Гостиница - это домик для кукол... или
собачья конура. Это нескладная хижина, подобная тем, какие сооружаются на
Земле ребятишками из старых ящиков, дощечек. По сравнению с комнатой
кимонца это просто лачуга, хотя, впрочем, лачуга роскошная. Для людей с
Земли она годится, вполне годится, но это все же лачуга. _А _к_т_о _ж_е
м_ы_? _К_т_о _м_ы_? Баловни детишек. Кимонские щенята. Импортные щенята.
- Простите, сэр, - сказал шкаф. - Вы не щенята.
- Что?
- Еще раз прошу прощения, сэр, мне не следовало этого говорить... но
мне не хотелось бы, чтобы вы думали.
1 2 3 4 5 6