Обобществление овеществленных средств
производства, происходящее при социализме, не приведет к исчезновению
классов и классовых антагонизмов до тех пор, пока частная и
государственно-монополистическая собственность на неовеществленные
средства производства не будет также ликвидирована. 4. Формула спирального
развития, введенная Лениным, выглядит в этом смысле так. Первый виток -
три начальные формации, различающиеся по отношениям классов к
овеществленным средствам производства. Первобытный коммунизм с его
стохастическим распределением продуктов труда; рабовладение - феодализм,
осуществляющие отчуждение продуктов труда в пользу господствующего класса
методами прямого государственного насилия; капитализм, при котором, в силу
краха натурального хозяйства, развития связей, усложнения общества,
неовеществленные средства производства становятся осевым элементом
экономики, но распределение их в основном остается стохастическим,
изоморфным распределению овеществленных средств производства в первобытном
стаде. Этапы следующего витка различаются по отношениям классов к
неовеществленным средствам производства, поскольку уже ранний коммунизм
обобществляет овеществленные, зато устанавливает отчуждение
неовеществленных методами государственного насилия, изоморфными методам
рабовладения - феодализма. Развитие коммунизма будет обусловлено
тенденцией к обобществлению неовеществленных средств производства ровно в
той же степени, в какой развитие предыдущих формаций было обусловлено
тенденцией к обобществлению овеществленных. Эта тенденция будет приводить
к столь же революционным социальным изменениям - но не только социальным,
поскольку обретение возможности к усвоению ВСЕЙ существенной для
формирования адекватного социального поведения информации КАЖДЫМ членом
общества потребует коренной перестройки человеческого сознания, возможно,
даже биологической. Но подлинная бесклассовость и подлинное отмирание
государства возможны только на этом уровне".
Ринальдо бережно отложил фотокопию и открыл оба тома сразу.
"Замечу в скобках, - писал Ленин в статье "О значении золота теперь и
после полной победы социализма", - что цифры эти я беру совершенно
произвольно, во-первых, потому, что я не знаю точных цифр, а во-вторых,
потому, что если б я их знал, я бы сейчас их не опубликовал".
"Что, ежели такое примерно решение будет вынесено, можете вы отрицать
его пользу? - писал Ленин в записке Богданову, - его общественное
значение, в 1000 раз большее, чем келейно-партийно-цекистски-идиотское
притушение поганого дела о поганой волоките без гласности? Мы не умеем
гласно судить за поганую волокиту: за это нас всех и Наркомюст сугубо надо
вешать на вонючих веревках".
Вот, думал Ринальдо, укладывая фотокопию на прежнее место между
страницами и расставляя книги по их гнездам. Руки опять были из мокрой
ваты. Вот. "Гласно судить". Но - "не опубликовал".
Саранцев М.Ю. Что же ты натворил такое в своем институте, Саранцев
М.Ю., что мы убили двести с лишним тысяч человек? Как надо было узнать о
тебе заранее и как заранее предупредить тебя, как?! Как совместить
естественную - и социально необходимую, оттого и естественную, кстати -
человеческую искренность и необходимость распределять вал информации
наилучшим для дела образом? Не знаю. Нет общего ответа. Нет. Все ответы
всегда знает только Чанаргван. Вот он лежит.
Ринальдо сел рядом с Чанаргваном прямо на пол. Было так пусто в мире,
хоть плачь. Сердце остановилось.

МЭЛОР
Бекки вошла.
- А эти что там делают? - спросил Мэлор.
- А что им осталось? Бу-бу-бу-бу. Вот что они делают. Бу-бу-бу с
умным видом. Сидят, обсуждают и восхищаются. Весь день.
- А знаешь, ласонька, я ведь и не сообразил вчера, что такую штуку
придумал. Так спать уже хотел. Вывел закон дисперсии - ну, думаю, вот и
все, пора к тебе...
- Чудик, - сказала она с нежностью. - А зачем у тебя свечки горят?
- А у меня и музыка играла, - похвастался Мэлор. - Клавесинчик.
Только когда постучали, я чего-то застеснялся, подумал, это из них
кто-нибудь, и выключил.
- Свинья ты свинская, слушаешь без меня!
Он метнулся к кристаллофону. Хрупкая музыка возникла снова, зазвенела
в мягкие стены.
- Знаешь, - сказала Бекки задумчиво, - когда я слышу такое, мне
видится, что кто-то очень добрый... непредставимо добрый, почти как ты,
тонкими такими замечательными пальцами перебирает драгоценные камни, чтобы
выбрать, какой подарить мне. И они сыплются с ладоней и сверкают,
сверкают...
- А мне, - ответил Мэлор, беззвучно подходя к ней, - мерещится мое
любимое звездное небо. И взгляд прыгает от звезды к звезде.
Она улыбнулась и сказала:
- Мужчина и женщина...
Он несильно обнял ее, и ее дыхание сразу участилось; он повел ладонью
по ее предплечью, потом поднялся к шее, и то, что вдруг кончился воротник
и началась она сама, было как вспышка.
- Ты зачем меня к ним прогнал? - спросила она шепотом. Она всегда
переходила на шепот, как только он касался ее.
- Не знаю, - так же тихо ответил он. - Хотел, чтобы ты пришла. Это
так здорово, когда ты приходишь... Ты чудо. Всякая женщина чудо, а
влюбленная - вдвойне, а ты - четырежды...
- Давай возьмем отпуск, - ловя момент, предложила Бекки. - Ты же
вымотался ужасно. И вполне заслужил. Неделю поплаваем в каком-нибудь
теплом море, а неделю на лыжах побегаем.
- Давай, - сразу согласился Мэлор.
- Я после института была в замечательном спортлагере в Антарктиде, на
Земле Королевы Мод. Я еще тогда подумала: если кого-нибудь полюблю,
обязательно поеду туда с ним вдвоем. Народу немного, прекрасные трассы, и
пингвины так смешно пристают...
- Никогда не был в Антарктиде.
- Правда, говорят, там вроде бы закрыто сейчас из-за отравления -
какая-то старая военная отрава вылилась из потайного хранилища, когда
начали строить новый аэродром...
- Даже не слышал.
- Прилетим на Землю, я позвоню туда и все выясню.
- А тогда ты там была одна?
- С двумя подругами.
Мэлор улыбнулся.
- Летом там тепло, - мечтательно сказала Бекки. - Солнышко даже
пригревает, на крыше большой солярий... а внизу бассейн с океанской водой.
И снег сверкает - иногда я очки надевала...
- Пингвинов хочу, - детским голосом сказал Мэлор.
- Будут тебе пингвины, маленький мой! - нежно пообещала Бекки. -
Будешь их с руки кормить, вот так... - она взяла ладонь Мэлора и поднесла
к лицу, подождала мгновение, точно зная, просто физически ощущая, как
падает у Мэлора сердце от удовольствия, гордости и ожидания, а потом стала
целовать ее, упруго покалывая кончиком языка.
В дверь постучали несмело, но долго и настойчиво, не оставляя
сомнений в том, что открыть - нужно. Бекки медленно, с удивлением
отступила.
- Мэл, - раздался из-за двери голос Карела. - Простите, ребята...
Можно к вам? Ответ пришел.
Мэлор метнулся к двери:
- Конечно, можно!
Дверь пропустила Карела, и пламя свечей всполошенно затрепетало,
калеча и корча туманные тени на стенах.
- Что?! - спросил Мэлор.
Карел слегка развел руками. Он выглядел непривычно опечаленно и
оттого не авторитетно. Как просто растерявшийся друг, а не начальник.
- Запал они обещали... И вот... Тебя зовут, - произнес он
извиняющимся тоном. - Со всеми расчетами.
- Куда? - выдохнул Мэлор. - Когда?
- Срочно, - Карел протянул бланк. - Читай...
Мэлор прочитал. Опустил руку.
- Можно мне? - робко попросила Бекки.
- Да, конечно, - ответил Мэлор бесцветно и двинулся к ней, мимоходом
выключив кристаллофон.
- И когда? - спросила она очень спокойно, пробежав глазами скупые
серые строки. Мэлор обернулся к Карелу. Карел помялся.
- Сейчас, - сказал он. - Они прислали катер.
Бекки прикрыла глаза. Зачем же это, подумала она. Зачем же тогда все,
если потом вот так?
- Я с тобой, - сказала она.
- Двухместный катер с пилотом, - сообщил Карел виновато. -
Скоростной.
- Завтра, - предложил Мэлор.
Карел пожал плечами.
- Смотри, голова, - проговорил он. - Там ясно сказано.
- Но я не хочу никуда!
- Да что ты паникуешь?
- А больше радио не было? - спросила Бекки.
- Да нет, только вот с пилотом переслали. А что?
- Корабли, - выговорил Мэлор. - Тут ни слова про корабли.
- Дались вам эти корабли! - взбеленился Карел. - При чем тут корабли?
- Только не тяни, - сказала Бекки.
Мэлор судорожно глотнул, глядя на нее.
- Я... - сказал он петушиным голосом.
Провожать его к переходу пришли все, и каждый пожал ему руку, ведь
это было очень странно - чтобы вот так кого-то отзывали вместо ответа. А
Бекки поцеловала его, глядя совершенно завороженными, бездонно-черными от
боли глазами.
- Я скоро, - бодро пообещал Мэлор. - Одной ногой там, другой, сами
понимаете, уже обратно здесь. Ты тут... это... будь мне верна.
Ее губы задергались, пытаясь улыбнуться в ответ на его вымученную
шутку. Не смогли. Тогда она отрывисто закивала, стряхнув слезинки с
ресниц, и почти беззвучно прошептала что-то вроде "Мир фар дайн пуным..."
- Что? - шепнул Мэлор. Она покраснела.
- Старое-старое заклинание. Ужасно старое. Значит, у тебя все будет
хорошо.
- У нас все будет хорошо, - сказал Мэлор.
- Пусть будут мне твои беды, - перевела Бекки.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РЕШЕНИЕ

РИНАЛЬДО
- Только еще раз хочу вам напомнить, - сказал Чжуэр. - Председатель
Комиссии буквально несколько часов назад потерял друга и перенес в связи с
этим тяжелейший сердечный приступ. Прошу вас, как бы ни сложился разговор,
быть предельно корректным и тактичным.
- Я понимаю, - ответил Мэлор. - Но, знаете... это единственное, что я
понимаю.
Наглухо затянутый в плотный черный комбинезон, Чжуэр открыл перед ним
дверь. Его высокие ботинки, в которые были заправлены штанины, отчетливо и
басовито поскрипывали на каждом шагу.
- Я тоже не все понимаю, Мэлор Юрьевич, - сказал он. - И тоже не все
знаю. Для того вас и пригласили сюда, чтобы все мы могли окончательно
разобраться в этой тягостной ситуации.
- Да что случилось-то? - вспылил Мэлор. Чжуэр ответил едва слышно:
- Тише...
В сумеречной бездне кабинета, за громадным столом сидел миниатюрный
человек, и чем ближе подходил Мэлор, тем сильнее сжималось его сердце от
какого-то непроизвольного, инстинктивного сострадания. У человека за
столом было меловое лицо и больной взгляд. Он очевидно нуждался в помощи;
Чжуэр мог бы не говорить ни слова - Мэлор чувствовал, будто в руках у него
оказалась хрупкая до прозрачности драгоценная ваза, которую малейшее
неверное движение, даже громкий звук могли истребить.
Талантливый мальчик был растерян и напуган и, кажется, возмущен
немного. Его оторвали от его девочки и его установки, принесшей ему успех
там, где многие мэтры сломались, и позвали к трясущемуся мертвецу невесть
зачем; а действительно - зачем? Ринальдо теперь никак не мог ответить себе
на этот вопрос и, глядя на приближающегося Мэлора, все пытался - до дрожи
в пальцах - заставить себя вспомнить или заново сообразить, для чего он
хотел видеть того, кто невольно убил более двухсот тысяч людей за три дня.
Не вспоминалось. Мысль снова, как во времена споров с Чанаргваном,
бессильно хлопала о какую-то твердь, и не было возможности сформулировать
логическое обоснование для этой встречи. Просто оставлять мальчика в
неведении - неэтично. А последствия? Мэлор подходил, Ринальдо видел, что с
каждым шагом он идет все осторожнее, все бережнее, почти на цыпочках, -
заботливый мальчик, славный мальчик, - и руки Ринальдо, упрятанные на
подлокотники кресла, дрожали все сильнее от панического желания вызвать
Чжуэра и крикнуть ему: "Уведите! Встреча нецелесообразна!"
- Здравствуйте, Мэлор Юрьевич. Присаживайтесь.
- Здравствуйте...
- Эксперты Комиссии ознакомились с привезенной вами документацией.
Правильно ли я их понял, что создание установки для надпространственной
связи - это дело недель, если не дней?
Мэлор пригладил волосы. Оправил свитер.
- Скорее все же недель. Удалось пока поймать лишь общий принцип, он
нуждается в экспериментальном подтверждении. Скажите - во время стартов...
- Верно ли я понял экспертов, что фон обломков нейтрино, возникающий
при работе ваших генераторов, рассасывается в пространстве почти мгновенно
после выключения?
- Да. Правильно.
- На ночь ваша установка выключалась?
- Конечно.
Как просто, подумал Ринальдо с тоской. Если бы мы назначили старты на
после девяти вечера, ничего бы не случилось. Вообще ничего. Пути бы не
пересеклись. Но час стартов казался не играющим никакой роли, и когда
кто-то сказал: шестнадцать - теперь даже не вспомнить кто, хотя по записям
дебатов имя можно восстановить без труда, - ни одного контрпредложения не
последовало. Шестнадцать так шестнадцать...
- Что с кораблями? - глухо спросил Мэлор.
А теперь он сидел на расстоянии полутора метров, один из неисчислимых
и неведомых - нет, не винтиков, а живых полноценных людей, увлеченно и
успешно делающих дело, которое мы же сами им поручили, способных и к
любви, и к пониманию, и к самопожертвованию; один из тех, кто, будучи
ничем не хуже и не лучше Чанаргвана, оказался обманут его стальной, но
трусливой гордостью, секундным малодушием его триумфальной речи просто
потому, что это по-человечески вполне простительное малодушие было
немедленно пропущено через социальные и технические механизмы усиления.
Чем-то этот мальчик напоминал Дахра. Капля расплавленного золота - вот
чем. Мало сказать, что он имел право знать. Ринальдо с его обостренной
способностью к сопереживанию физически ощущал, как в панорамной, объемной,
яркой картине мира, окружавшей сознание сидящего напротив него человека,
зияет бесцветное пятно искажения, зловещий пролом от сброшенной извне
глыбы полунамеренного обмана, - и через этот незамечаемый пролом
стремительно и больно испаряются в никуда, на потребу уже сбежавшему
обманщику, и способность любить, и способность жертвовать собой, и
способность познавать; как полноценный человек превращается в слепой,
нуждающийся в непрерывном программировании механизм, которому кто угодно,
с какой угодно целью может сказать: иди вправо, дорога там ровнее. Видеть
такое унижение было невыносимо.
- Аннигилировали все три, - сказал Ринальдо.
Кровь сошла с лица Мэлора. А потом задрожали пальцы сложенных на
коленях рук. Как у Ринальдо.
- Насмерть? - беспомощно спросил он.
- Конечно, - Ринальдо помолчал. - Мужайтесь, Мэлор Юрьевич. Бывают
эксперименты и похуже.
- Мы не виноваты... - пробормотал Мэлор. В углах его глаз заискрились
слезы. Потом он вдруг подобрался. - Я один виноват. Это была моя серия...
моя установка. Больше никто из персонала института к этому не причастен!
- Прекратите, - Ринальдо откинулся на спинку кресла и рассеянно
поправил укрывавший ноги плед. - Вас никто не обвиняет.
Мэлор вдруг выпрямился в кресле.
- А почему... не сообщили сразу?
Ринальдо кивнул. Он решил идти до конца. Сказавший "а" должен
говорить "б", иначе бессмысленно и жестоко начинать. Жестоко, бесчестно -
и по отношению к себе, к собственным усилиям пробиться в правду, и по
отношению к тому, кто рядом, к его боли от столкновения с каждой крупицей
истины, оправдываемой лишь возвращением к полной информированности, а
значит, к полной дееспособности. Хватило бы только сил доползти до "я".
- Видимо, это была ошибка. Мы решили, что первый взрыв - случайность,
- Ринальдо не задумываясь опять сказал "мы" и вдруг сообразил, что
поступает так же, как этот Мэлор минуту назад; и чувство единства с ним
поднялось до головокружительной высоты восторга. - Мы же не хотели терять
ни дня, а сообщение о катастрофе надолго прервало бы старты. К сожалению,
иногда приходится кривить душой по мелочам, чтобы тебе продолжали верить в
главном... вы разве не знаете?
- Мелочам?
- По сравнению с главным - это мелочи, - Ринальдо вплотную подошел к
"б" и ощущал упругое, нарастающее с приближением сопротивление очередной
преграды; он ходил вокруг да около, накапливая силы, и уже отлично
понимал, что после прорыва становится легче лишь на секунды, а потом все
повторяется как сначала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13