С первого же дня моего вступления на корабль Адкинс возненавидел меня, и эту ненависть я сразу инстинктивно угадал, хотя она и не проявлялась открыто.
По приходе "Леоноры" в Ливерпуль капитан Хайленд на все время стоянки корабля пригласил меня к себе в дом. Семейство капитана Хайленда состояло из жены и дочери, которой в это время было около девяти лет от роду.
Я думал, что никого в целом свете не было прекрасней этой девочки. Может быть, я и ошибался, но таково было мое мнение.
Наша стоянка в Ливерпуле продолжалась шесть недель, и в продолжение всего этого времени я находился в доме капитана и был постоянным товарищем его маленькой дочери Леоноры, в честь которой назывался так и корабль капитана Хайленда.
Во время стоянки мой добрый покровитель спрашивал, не желаю ли я съездить на несколько дней в Дублин, чтобы повидаться с матерью. Я сказал, что в Дублине, вероятно, в настоящее время находится "Надежда" и я могу легко попасть в руки капитана Браннона.
За время моего пребывания в доме у Хайлендов Леонора привыкла называть меня своим братом, и когда я расставался с нею на корабле, она была очень опечалена нашей разлукой, и это доставило мне радость.
Я не буду очень долго останавливаться на своих отроческих годах, чтобы не утомить читателя.
В продолжение трех лет я плавал на корабле "Леонора", под командой капитана Хайленда, между Ливерпулем и Новым Орлеаном.
Всякий раз, когда мы приходили в Ливерпуль и пока стояли там, дом капитана Хайленда был моим домом. С каждым посещением моя дружба с миссис Хайленд и с прелестной дочерью Леонорою, моей названной сестрой, становилась все теснее и теснее. На меня стали смотреть, как на одного из членов семьи.
Во время пребывания в Ливерпуле было много случаев съездить в Дублин и повидаться с моей матерью. Но меня удерживала боязнь попасть в руки мистера Лири и, кроме того, я ничего теперь не мог бы сделать ни для матери, ни для брата, ни для сестры. Я с надеждой думал о том времени, когда достигну такого положения, что смогу вырвать из ужасных рук мистера Лири дорогую мою мать, брата и сестру.
Прошло уже почти три года со дня моего поступления на "Леонору". Мы прибыли в Новый Орлеан. После прибытия капитан сейчас же сошел на берег и остановился в одном из отелей. В продолжение нескольких дней я его не видел.
Однажды на корабль прибыл посыльный и сказал, что капитан Хайленд болен и немедленно зовет меня к себе.
Время было летнее, и в Новом Орлеане свирепствовала желтая лихорадка, унесшая в короткое время в могилу много народа. Я быстро собрался и отправился в гостиницу, в которой остановился капитан Хайленд. Я нашел его больным желтой лихорадкой. Когда я вошел, он на минуту пришел в сознание, посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом, пожал мне руку и через несколько мгновений умер.
Горе, которое я испытал при потере этого дорогого мне человека, было не меньше, чем когда я потерял отца.
Тотчас же после смерти капитана Хайленда мистер Адкинс принял команду над "Леонорой". Я уже говорил о той ненависти, которую он питал ко мне. При жизни капитана Хайленда он не смел ее обнаруживать. После же смерти капитана мистер Адкинс сразу проявил свое отношение ко мне. Мой ящик с вещами был выброшен на берег, и мне немедленно было приказано убираться с "Леоноры".
Опять передо мной грозно встал вопрос, что же мне делать.
Возвращаться на родину не имело смысла, потому что я не имел ни денег, ни положения. Мне больше всего хотелось увидеть Леонору, которую я очень любил. Но с чем я приеду к ним? Только с печальным известием об их незаменимой потере. В конце концов я решил остаться в Америке и добиться какого-нибудь положения, а затем уже явиться на родину.
4. ЭПИЗОД ИЗ СОЛДАТСКОЙ ЖИЗНИ
В Новом Орлеане в это время было большое оживление. Соединенные Штаты объявили войну Мексике и производили набор волонтеров. Вместе с другими праздношатающимися записался в волонтеры и я, и был назначен в кавалерийский полк, который в скором времени по сформировании выступил в поход.
В сущности, это был с моей стороны довольно глупый поступок. Помню, как нам, вновь поступающим, выдавали лошадей. Нас собрали нас и привели к месту, где стояли предназначенные нам кони, которых было тут столько же, сколько и нас, волонтеров. Нам было сказано:
- Пусть каждый сам выбирает себе по вкусу и по силам.
Я, по правде сказать, в лошадях смыслил очень мало. Мне приглянулся вороной конь, без отметин, с красивой гривой и густым хвостом трубой. Я вскочил на него, но он проявил большой норов, и я долго не мог его укротить. Только с помощью товарищей мне удалось это сделать. Таким же точно образом выбирали себе коней и мои товарищи. Кому какого коня удалось себе захватить и объездить, тот с тем конем и оставался.
В полку я близко сошелся с одним молодым человеком из штата Огайо по имени Дэйтон. Мы с ним вместе провели всю компанию.
Я не особенно много чего видел на этой войне и в настоящем бою был только два раза: в сражениях при Буэна-Виста и при Церро-Гордо.
Во время одной схватки под Дейтоном была убита лошадь. Он упал вместе с нею. Я не мог остановиться и узнать, что сталось с моим другом, так как находился в строю и своей остановкой мог расстроить ряды. По окончании преследования мексиканцев я вернулся к тому месту, где в последний раз видел Дэйтона. После продолжительных розысков я, наконец, нашел его. Убитая лошадь при падении сломала ему ногу и всей своей тяжестью лежала на больной ноге. В таком положении Дэйтон находился почти три часа. Освободив его с невероятными трудностями из-под трупа убитой лошади и устроив более или менее удобно, я отправился в лагерь за помощью. Вернувшись обратно с несколькими товарищами, мы перенесли Дэйтона в лагерь, а через несколько дней он был отправлен в госпиталь. Это было наше последнее свидание во время мексиканского похода.
После этой стычки мне не пришлось больше участвовать ни в одном боевой действии, да и вообще война уже кончалась, и наш полк охранял сообщение между Вера-Крусом и столицей Мексики.
В скором времени мы получили приказ возвратиться в Новый Орлеан, где нам уплатили вознаграждение за нашу службу, и кроме того, каждому участнику войны отвели 150 акров земли.
В Новом Орлеане было много спекулянтов, которые скупали нарезанные волонтерам земельные участки. Одному из таких спекулянтов я продал свой участок за 200 долларов. Кроме того, от полученного жалованья у меня осталось около 50 долларов. Меня потянуло на родину, и я решил ехать в Дублин повидаться с матерью.
5. ХОЛОДНЫЙ ПРИЕМ
По приезде в Дублин я немедленно направился к нашему дому.
Но меня ждало страшное разочарование: никого из своих я не нашел. Моя мать уехала уже более пяти лет тому назад. От соседей я узнал следующее: после моего отъезда мистер Лири все больше и больше предавался пьянству. Работу он совершенно забросил. Сначала он пропивал доход, получаемый с мастерской, а потом стал постепенно пропивать имущество. Когда нечего уже было больше пропивать, он исчез, оставив в страшной нужде мою мать с детьми.
Вместо того, чтобы радоваться, что, наконец, она избавилась от негодяя, мать моя стала тосковать о нем и решила продать остатки имущества и отправиться на розыски своего бежавшего мужа.
Выручив около 90 фунтов стерлингов от продажи дома и мастерской, она вместе с детьми отправилась в Ливерпуль, рассчитывая найти там мистера Лири, так как Ливерпуль был его родиной, и по слухам он бежал туда. Вот все, что я узнал от соседей.
Я немедленно собрался и отправился в Ливерпуль. Кроме розысков матери, я сильно хотел повидаться с миссис Хайленд и ее красавицей-дочерью Леонорой, которые тоже жили в Ливерпуле, и которых я не видел около трех лет.
Первое, что я сделал по приезде в Ливерпуль, - собрал адреса седельных и шорных мастеров, которым я написал письма с просьбой сообщить мне все то, что им известно о мистере Лири.
Затем я отправился к миссис Хайленд. Тут меня ждал страшный удар. Я рассчитывал на родственную, сердечную встречу, но принят был более, чем холодно, и миссис Хайленд всем своим поведением давала мне понять, что крайне удивлена моим посещением. Леонора, которой было 16 лет и которая из девочки, какою я ее оставил, превратилась во взрослую девушку удивительной красоты, тоже приняла меня очень сухо и холодно.
Я до того был ошеломлен таким приемом, что совершенно растерялся и по уходе от миссис Хайленд долго не мог прийти в себя.
Мало-помалу я привел в порядок свои мысли и стал более хладнокровно обсуждать свое положение. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была, что я кем-нибудь оклеветан перед миссис Хайленд и своей названной сестрой. Это мог сделать только мистер Адкинс, который был единственным человеком из всего экипажа "Леоноры", относившимся ко мне с ненавистью. Я окончательно остановился на этой мысли и решил на следующий день снова отправиться к миссис Хайленд и объясниться с ней и Леонорой.
Когда на следующее утро я приближался к дому миссис Хайленд, то увидел, что она стоит у окна. Я позвонил. Открывшая мне дверь служанка на мой вопрос ответила, что ни миссис Хайленд, ни Леоноры нет дома. Я оттолкнул от двери изумленную служанку и прошел в гостиную.
Служанка последовала за мной; я обернулся к ней и приказал:
- Скажите миссис Хайленд, что мистер Роланд Стоун здесь и не уйдет, пока не поговорит с нею.
Служанка ушла, и вскоре после этого в гостиную вошла миссис Хайленд. Она ничего не сказала, а ждала, что я ей скажу.
- Миссис Хайленд, - начал я, - я слишком близко знаком с вами и слишком глубоко уважаю вас, поэтому мне не верится, чтобы вы без достаточных причин могли так со мной обойтись. Сознание, что я ничего дурного не сделал ни вам, ни вашей семье, заставило меня вернуться и просить вас объяснить мне причины такой перемены по отношению ко мне. Ведь вы прежде принимали меня здесь, как родного сына! Что я сделал такого, чтобы потерять вашу дружбу?
- Если вам ничего не говорит по этому поводу ваша собственная совесть, ответила она, - то нет никакой надобности и мне давать вам объяснения; вы все равно ничего не поймете. Но одно, я надеюсь, вы поняли: ваши посещения более нежелательны.
- Я это понял вчера, - сказал я, - сегодня же я пришел для объяснений. Ваши собственные слова показывают, что прежде вы смотрели на меня совсем другими глазами, и я желаю знать, какие причины заставили вас так изменить свое мнение обо мне.
- Причина заключается в том, что вы нисколько не ценили и не дорожили нашей дружбой. Другого объяснения я не могу вам дать, кроме того, что вы оказались виновным в неблагодарности и в нечестном отношении к тем, которые были вашими лучшими друзьями. Ваших же оправданий я выслушивать не желаю.
- Один только вопрос! - вскричал я, стараясь, насколько мог, сдерживать свои чувства. - Во имя справедливости я спрашиваю вас, в чем же меня обвиняют? Я не уйду, пока не узнаю этого.
Миссис Хайленд, возмущенная, по-видимому, моим тоном, повернулась ко мне спиною и вышла из комнаты.
Я взял газету и стал читать, или пытался читать.
Около двух часов я продолжал это занятие. Потом я встал и позвонил.
- Скажите мисс Леоноре, - сказал я вошедшей служанке, - что я желаю ее видеть, и что вся ливерпульская полиция не заставит меня удалиться из этого дома, пока я не увижу ее.
Служанка скрылась за дверью, и вскоре после этого в комнату вошла Леонора с легкой улыбкой на своем прекрасном лице.
- Леонора, - сказал я, когда она вошла, - в вас я надеюсь еще найти друга, несмотря на ваш холодный прием. Я прошу вас объяснить мне все это.
- Единственное, что могу вам сказать, - сказала она, - что мама и я, вероятно, обмануты. Вас обвиняет один человек в неблагодарности и других преступлениях, может быть, еще более ужасных.
- Адкинс! - вскричал я. - Это Адкинс, старший подшкипер "Леоноры"! Больше некому!
- Да, это он вас и обвиняет и, к несчастью, ваше поведение делало довольно правдоподобной ту историю, которую он рассказал нам. О, Роланд! Тяжело было верить, что вы виноваты в неблагодарности и в других преступлениях, но ваше продолжительное, необъяснимое для нас отсутствие служило доказательством справедливости обвинений. Вы даже ни разу не написали нам. Из этого вышло то, что вам теперь почти невозможно восстановить доброе мнение о себе в глазах моей матери.
- И в ваших, Леонора?
Она опустила свою голову, не давая ответа.
- Скажите, в чем же меня обвиняют? - спросил я.
- Я хочу, - ответила она, - Роланд, прежде чем услышу от вас первое слово оправдания, сказать вам, что я никогда не верила, чтобы вы были так виновны. Я слишком хорошо вас знала, чтобы поверить, что вы могли совершить такие поступки при таких обстоятельства, как вас обвиняют. Это не в вашем характере.
- Благодарю вас, Леонора! - сказал я. - Вы теперь такая же, какою были и раньше, то есть, самая прекрасная и самая благородная девушка во всем свете.
- Не говорите этого, Роланд! Ничего, кроме ваших собственных слов, не могло бы изменить мое мнение о вас, ведь я знала вас много лет, с тех пор, как мы оба были еще детьми. Я скажу вам, почему моя мать так относится теперь к вам. Когда мой отец умер в Новом Орлеане, мистер Адкинс привел обратно корабль, и вы не возвратились на нем. Мы были этим очень удивлены и спросили мистера Адкинса о причине, почему он не привез вас домой. Он сначала не мог дать удовлетворительного объяснения, но когда мы стали настаивать, он объяснил. Он сказал нам, что вы не только пренебрегли своими обязанностями и доставили много горя моему отцу, когда он находился на смертном одре, но, узнав, что нет никакой надежды на его выздоровление, вы стали обращаться с ним пренебрежительно.
Он рассказал, что вы еще перед смертью моего отца убежали с корабля, и никакие его просьбы не могли убедить вас остаться с ним. Это не могло быть правдой, я знала, что вы не могли этого сделать. Но моя мать думает, что в обвинениях, возводимых на вас мистером Адкинсом, есть частица правды, и она вам этого никогда не простит. Ваш обвинитель утверждает также, что, когда вы оставили корабль, то захватили часть чужих вещей, но это он сказал несколько месяцев спустя, когда и самая мысль о вашем возвращении сюда стала казаться невозможной.
- Где же теперь мистер Адкинс? - спросил я.
- Он в настоящее время в плавании, на пути из Нового Орлеана, на "Леоноре". Он овладел доверием моей матери и служит у нас капитаном "Леоноры". Недавно он сделался мне окончательно противен, когда объяснился мне в любви. Это было уже слишком! Моя мать, я боюсь, слишком уж доверяет всему, что он говорит. Она очень благодарна ему за его внимание к моему отцу перед его смертью и за те заботы, которые он проявляет о нашем благополучии. В последнее время его обращение сильно изменилось. Он держит себя так, как будто он уже член нашей семьи и собственник корабля. Я думаю, что он через несколько дней прибудет в Ливерпуль.
- Я хотел бы, чтобы он был в Ливерпуле теперь, - сказал я. - Когда он приедет, я заставлю его признаться, что он лжец, Леонора! Никто никогда не относился ко мне с большей добротою, чем ваш отец и ваша мать. И не в моем характере платить им за это неблагодарностью и подлостью! Корабль вашего отца был моим домом; я не покинул бы этого дома без достаточных причин. Меня прогнал с корабля сам этот негодяй, который меня же и обвинил. Я останусь в Ливерпуле до его возвращения и когда разоблачу его и докажу, насколько я ценил вашу дружбу, я снова уйду с чистым сердцем и полным сознанием своей правоты!
Расставаясь, я просил Леонору передать матери, что не потревожу ее больше своим посещением до приезда мистера Адкинса и тогда только явлюсь, чтобы доказать, что я не был виновным в тех преступлениях, которые возводит на меня этот человек.
На этом моя беседа с Леонорой закончилась.
6. ВСТРЕЧА С ТРУСОМ
Вскоре я получил ответ от двух шорных мастеров, которые знали мистера Лири. Мне сообщили, что Лири действительно жил в Ливерпуле, но года три или четыре тому назад уехал в Австралию. Я отправился по адресам и лично расспросил обо всем шорников, чтобы найти какие-нибудь следы моей матери.
Мистер Лири уехал в Австралию один, но в скором времени в Ливерпуль приехала какая-то женщина, по-видимому, его жена, и все о нем разузнала. Без сомнения, это была моя мать. Но где она теперь и как жила в продолжении этих пяти лет? Все это было покрыто мраком, рассеять который мне не удалось, несмотря на все мои старания. Я остановился на самом вероятном предположении, что она вслед за мистером Лири отправились в Австралию, и, следовательно, для розысков мне придется, в конце концов, ехать в Австралию самому.
Пока же я решил остаться в Ливерпуле и дождаться приезда мистера Адкинса. Надо было разоблачить этого негодяя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
По приходе "Леоноры" в Ливерпуль капитан Хайленд на все время стоянки корабля пригласил меня к себе в дом. Семейство капитана Хайленда состояло из жены и дочери, которой в это время было около девяти лет от роду.
Я думал, что никого в целом свете не было прекрасней этой девочки. Может быть, я и ошибался, но таково было мое мнение.
Наша стоянка в Ливерпуле продолжалась шесть недель, и в продолжение всего этого времени я находился в доме капитана и был постоянным товарищем его маленькой дочери Леоноры, в честь которой назывался так и корабль капитана Хайленда.
Во время стоянки мой добрый покровитель спрашивал, не желаю ли я съездить на несколько дней в Дублин, чтобы повидаться с матерью. Я сказал, что в Дублине, вероятно, в настоящее время находится "Надежда" и я могу легко попасть в руки капитана Браннона.
За время моего пребывания в доме у Хайлендов Леонора привыкла называть меня своим братом, и когда я расставался с нею на корабле, она была очень опечалена нашей разлукой, и это доставило мне радость.
Я не буду очень долго останавливаться на своих отроческих годах, чтобы не утомить читателя.
В продолжение трех лет я плавал на корабле "Леонора", под командой капитана Хайленда, между Ливерпулем и Новым Орлеаном.
Всякий раз, когда мы приходили в Ливерпуль и пока стояли там, дом капитана Хайленда был моим домом. С каждым посещением моя дружба с миссис Хайленд и с прелестной дочерью Леонорою, моей названной сестрой, становилась все теснее и теснее. На меня стали смотреть, как на одного из членов семьи.
Во время пребывания в Ливерпуле было много случаев съездить в Дублин и повидаться с моей матерью. Но меня удерживала боязнь попасть в руки мистера Лири и, кроме того, я ничего теперь не мог бы сделать ни для матери, ни для брата, ни для сестры. Я с надеждой думал о том времени, когда достигну такого положения, что смогу вырвать из ужасных рук мистера Лири дорогую мою мать, брата и сестру.
Прошло уже почти три года со дня моего поступления на "Леонору". Мы прибыли в Новый Орлеан. После прибытия капитан сейчас же сошел на берег и остановился в одном из отелей. В продолжение нескольких дней я его не видел.
Однажды на корабль прибыл посыльный и сказал, что капитан Хайленд болен и немедленно зовет меня к себе.
Время было летнее, и в Новом Орлеане свирепствовала желтая лихорадка, унесшая в короткое время в могилу много народа. Я быстро собрался и отправился в гостиницу, в которой остановился капитан Хайленд. Я нашел его больным желтой лихорадкой. Когда я вошел, он на минуту пришел в сознание, посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом, пожал мне руку и через несколько мгновений умер.
Горе, которое я испытал при потере этого дорогого мне человека, было не меньше, чем когда я потерял отца.
Тотчас же после смерти капитана Хайленда мистер Адкинс принял команду над "Леонорой". Я уже говорил о той ненависти, которую он питал ко мне. При жизни капитана Хайленда он не смел ее обнаруживать. После же смерти капитана мистер Адкинс сразу проявил свое отношение ко мне. Мой ящик с вещами был выброшен на берег, и мне немедленно было приказано убираться с "Леоноры".
Опять передо мной грозно встал вопрос, что же мне делать.
Возвращаться на родину не имело смысла, потому что я не имел ни денег, ни положения. Мне больше всего хотелось увидеть Леонору, которую я очень любил. Но с чем я приеду к ним? Только с печальным известием об их незаменимой потере. В конце концов я решил остаться в Америке и добиться какого-нибудь положения, а затем уже явиться на родину.
4. ЭПИЗОД ИЗ СОЛДАТСКОЙ ЖИЗНИ
В Новом Орлеане в это время было большое оживление. Соединенные Штаты объявили войну Мексике и производили набор волонтеров. Вместе с другими праздношатающимися записался в волонтеры и я, и был назначен в кавалерийский полк, который в скором времени по сформировании выступил в поход.
В сущности, это был с моей стороны довольно глупый поступок. Помню, как нам, вновь поступающим, выдавали лошадей. Нас собрали нас и привели к месту, где стояли предназначенные нам кони, которых было тут столько же, сколько и нас, волонтеров. Нам было сказано:
- Пусть каждый сам выбирает себе по вкусу и по силам.
Я, по правде сказать, в лошадях смыслил очень мало. Мне приглянулся вороной конь, без отметин, с красивой гривой и густым хвостом трубой. Я вскочил на него, но он проявил большой норов, и я долго не мог его укротить. Только с помощью товарищей мне удалось это сделать. Таким же точно образом выбирали себе коней и мои товарищи. Кому какого коня удалось себе захватить и объездить, тот с тем конем и оставался.
В полку я близко сошелся с одним молодым человеком из штата Огайо по имени Дэйтон. Мы с ним вместе провели всю компанию.
Я не особенно много чего видел на этой войне и в настоящем бою был только два раза: в сражениях при Буэна-Виста и при Церро-Гордо.
Во время одной схватки под Дейтоном была убита лошадь. Он упал вместе с нею. Я не мог остановиться и узнать, что сталось с моим другом, так как находился в строю и своей остановкой мог расстроить ряды. По окончании преследования мексиканцев я вернулся к тому месту, где в последний раз видел Дэйтона. После продолжительных розысков я, наконец, нашел его. Убитая лошадь при падении сломала ему ногу и всей своей тяжестью лежала на больной ноге. В таком положении Дэйтон находился почти три часа. Освободив его с невероятными трудностями из-под трупа убитой лошади и устроив более или менее удобно, я отправился в лагерь за помощью. Вернувшись обратно с несколькими товарищами, мы перенесли Дэйтона в лагерь, а через несколько дней он был отправлен в госпиталь. Это было наше последнее свидание во время мексиканского похода.
После этой стычки мне не пришлось больше участвовать ни в одном боевой действии, да и вообще война уже кончалась, и наш полк охранял сообщение между Вера-Крусом и столицей Мексики.
В скором времени мы получили приказ возвратиться в Новый Орлеан, где нам уплатили вознаграждение за нашу службу, и кроме того, каждому участнику войны отвели 150 акров земли.
В Новом Орлеане было много спекулянтов, которые скупали нарезанные волонтерам земельные участки. Одному из таких спекулянтов я продал свой участок за 200 долларов. Кроме того, от полученного жалованья у меня осталось около 50 долларов. Меня потянуло на родину, и я решил ехать в Дублин повидаться с матерью.
5. ХОЛОДНЫЙ ПРИЕМ
По приезде в Дублин я немедленно направился к нашему дому.
Но меня ждало страшное разочарование: никого из своих я не нашел. Моя мать уехала уже более пяти лет тому назад. От соседей я узнал следующее: после моего отъезда мистер Лири все больше и больше предавался пьянству. Работу он совершенно забросил. Сначала он пропивал доход, получаемый с мастерской, а потом стал постепенно пропивать имущество. Когда нечего уже было больше пропивать, он исчез, оставив в страшной нужде мою мать с детьми.
Вместо того, чтобы радоваться, что, наконец, она избавилась от негодяя, мать моя стала тосковать о нем и решила продать остатки имущества и отправиться на розыски своего бежавшего мужа.
Выручив около 90 фунтов стерлингов от продажи дома и мастерской, она вместе с детьми отправилась в Ливерпуль, рассчитывая найти там мистера Лири, так как Ливерпуль был его родиной, и по слухам он бежал туда. Вот все, что я узнал от соседей.
Я немедленно собрался и отправился в Ливерпуль. Кроме розысков матери, я сильно хотел повидаться с миссис Хайленд и ее красавицей-дочерью Леонорой, которые тоже жили в Ливерпуле, и которых я не видел около трех лет.
Первое, что я сделал по приезде в Ливерпуль, - собрал адреса седельных и шорных мастеров, которым я написал письма с просьбой сообщить мне все то, что им известно о мистере Лири.
Затем я отправился к миссис Хайленд. Тут меня ждал страшный удар. Я рассчитывал на родственную, сердечную встречу, но принят был более, чем холодно, и миссис Хайленд всем своим поведением давала мне понять, что крайне удивлена моим посещением. Леонора, которой было 16 лет и которая из девочки, какою я ее оставил, превратилась во взрослую девушку удивительной красоты, тоже приняла меня очень сухо и холодно.
Я до того был ошеломлен таким приемом, что совершенно растерялся и по уходе от миссис Хайленд долго не мог прийти в себя.
Мало-помалу я привел в порядок свои мысли и стал более хладнокровно обсуждать свое положение. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была, что я кем-нибудь оклеветан перед миссис Хайленд и своей названной сестрой. Это мог сделать только мистер Адкинс, который был единственным человеком из всего экипажа "Леоноры", относившимся ко мне с ненавистью. Я окончательно остановился на этой мысли и решил на следующий день снова отправиться к миссис Хайленд и объясниться с ней и Леонорой.
Когда на следующее утро я приближался к дому миссис Хайленд, то увидел, что она стоит у окна. Я позвонил. Открывшая мне дверь служанка на мой вопрос ответила, что ни миссис Хайленд, ни Леоноры нет дома. Я оттолкнул от двери изумленную служанку и прошел в гостиную.
Служанка последовала за мной; я обернулся к ней и приказал:
- Скажите миссис Хайленд, что мистер Роланд Стоун здесь и не уйдет, пока не поговорит с нею.
Служанка ушла, и вскоре после этого в гостиную вошла миссис Хайленд. Она ничего не сказала, а ждала, что я ей скажу.
- Миссис Хайленд, - начал я, - я слишком близко знаком с вами и слишком глубоко уважаю вас, поэтому мне не верится, чтобы вы без достаточных причин могли так со мной обойтись. Сознание, что я ничего дурного не сделал ни вам, ни вашей семье, заставило меня вернуться и просить вас объяснить мне причины такой перемены по отношению ко мне. Ведь вы прежде принимали меня здесь, как родного сына! Что я сделал такого, чтобы потерять вашу дружбу?
- Если вам ничего не говорит по этому поводу ваша собственная совесть, ответила она, - то нет никакой надобности и мне давать вам объяснения; вы все равно ничего не поймете. Но одно, я надеюсь, вы поняли: ваши посещения более нежелательны.
- Я это понял вчера, - сказал я, - сегодня же я пришел для объяснений. Ваши собственные слова показывают, что прежде вы смотрели на меня совсем другими глазами, и я желаю знать, какие причины заставили вас так изменить свое мнение обо мне.
- Причина заключается в том, что вы нисколько не ценили и не дорожили нашей дружбой. Другого объяснения я не могу вам дать, кроме того, что вы оказались виновным в неблагодарности и в нечестном отношении к тем, которые были вашими лучшими друзьями. Ваших же оправданий я выслушивать не желаю.
- Один только вопрос! - вскричал я, стараясь, насколько мог, сдерживать свои чувства. - Во имя справедливости я спрашиваю вас, в чем же меня обвиняют? Я не уйду, пока не узнаю этого.
Миссис Хайленд, возмущенная, по-видимому, моим тоном, повернулась ко мне спиною и вышла из комнаты.
Я взял газету и стал читать, или пытался читать.
Около двух часов я продолжал это занятие. Потом я встал и позвонил.
- Скажите мисс Леоноре, - сказал я вошедшей служанке, - что я желаю ее видеть, и что вся ливерпульская полиция не заставит меня удалиться из этого дома, пока я не увижу ее.
Служанка скрылась за дверью, и вскоре после этого в комнату вошла Леонора с легкой улыбкой на своем прекрасном лице.
- Леонора, - сказал я, когда она вошла, - в вас я надеюсь еще найти друга, несмотря на ваш холодный прием. Я прошу вас объяснить мне все это.
- Единственное, что могу вам сказать, - сказала она, - что мама и я, вероятно, обмануты. Вас обвиняет один человек в неблагодарности и других преступлениях, может быть, еще более ужасных.
- Адкинс! - вскричал я. - Это Адкинс, старший подшкипер "Леоноры"! Больше некому!
- Да, это он вас и обвиняет и, к несчастью, ваше поведение делало довольно правдоподобной ту историю, которую он рассказал нам. О, Роланд! Тяжело было верить, что вы виноваты в неблагодарности и в других преступлениях, но ваше продолжительное, необъяснимое для нас отсутствие служило доказательством справедливости обвинений. Вы даже ни разу не написали нам. Из этого вышло то, что вам теперь почти невозможно восстановить доброе мнение о себе в глазах моей матери.
- И в ваших, Леонора?
Она опустила свою голову, не давая ответа.
- Скажите, в чем же меня обвиняют? - спросил я.
- Я хочу, - ответила она, - Роланд, прежде чем услышу от вас первое слово оправдания, сказать вам, что я никогда не верила, чтобы вы были так виновны. Я слишком хорошо вас знала, чтобы поверить, что вы могли совершить такие поступки при таких обстоятельства, как вас обвиняют. Это не в вашем характере.
- Благодарю вас, Леонора! - сказал я. - Вы теперь такая же, какою были и раньше, то есть, самая прекрасная и самая благородная девушка во всем свете.
- Не говорите этого, Роланд! Ничего, кроме ваших собственных слов, не могло бы изменить мое мнение о вас, ведь я знала вас много лет, с тех пор, как мы оба были еще детьми. Я скажу вам, почему моя мать так относится теперь к вам. Когда мой отец умер в Новом Орлеане, мистер Адкинс привел обратно корабль, и вы не возвратились на нем. Мы были этим очень удивлены и спросили мистера Адкинса о причине, почему он не привез вас домой. Он сначала не мог дать удовлетворительного объяснения, но когда мы стали настаивать, он объяснил. Он сказал нам, что вы не только пренебрегли своими обязанностями и доставили много горя моему отцу, когда он находился на смертном одре, но, узнав, что нет никакой надежды на его выздоровление, вы стали обращаться с ним пренебрежительно.
Он рассказал, что вы еще перед смертью моего отца убежали с корабля, и никакие его просьбы не могли убедить вас остаться с ним. Это не могло быть правдой, я знала, что вы не могли этого сделать. Но моя мать думает, что в обвинениях, возводимых на вас мистером Адкинсом, есть частица правды, и она вам этого никогда не простит. Ваш обвинитель утверждает также, что, когда вы оставили корабль, то захватили часть чужих вещей, но это он сказал несколько месяцев спустя, когда и самая мысль о вашем возвращении сюда стала казаться невозможной.
- Где же теперь мистер Адкинс? - спросил я.
- Он в настоящее время в плавании, на пути из Нового Орлеана, на "Леоноре". Он овладел доверием моей матери и служит у нас капитаном "Леоноры". Недавно он сделался мне окончательно противен, когда объяснился мне в любви. Это было уже слишком! Моя мать, я боюсь, слишком уж доверяет всему, что он говорит. Она очень благодарна ему за его внимание к моему отцу перед его смертью и за те заботы, которые он проявляет о нашем благополучии. В последнее время его обращение сильно изменилось. Он держит себя так, как будто он уже член нашей семьи и собственник корабля. Я думаю, что он через несколько дней прибудет в Ливерпуль.
- Я хотел бы, чтобы он был в Ливерпуле теперь, - сказал я. - Когда он приедет, я заставлю его признаться, что он лжец, Леонора! Никто никогда не относился ко мне с большей добротою, чем ваш отец и ваша мать. И не в моем характере платить им за это неблагодарностью и подлостью! Корабль вашего отца был моим домом; я не покинул бы этого дома без достаточных причин. Меня прогнал с корабля сам этот негодяй, который меня же и обвинил. Я останусь в Ливерпуле до его возвращения и когда разоблачу его и докажу, насколько я ценил вашу дружбу, я снова уйду с чистым сердцем и полным сознанием своей правоты!
Расставаясь, я просил Леонору передать матери, что не потревожу ее больше своим посещением до приезда мистера Адкинса и тогда только явлюсь, чтобы доказать, что я не был виновным в тех преступлениях, которые возводит на меня этот человек.
На этом моя беседа с Леонорой закончилась.
6. ВСТРЕЧА С ТРУСОМ
Вскоре я получил ответ от двух шорных мастеров, которые знали мистера Лири. Мне сообщили, что Лири действительно жил в Ливерпуле, но года три или четыре тому назад уехал в Австралию. Я отправился по адресам и лично расспросил обо всем шорников, чтобы найти какие-нибудь следы моей матери.
Мистер Лири уехал в Австралию один, но в скором времени в Ливерпуль приехала какая-то женщина, по-видимому, его жена, и все о нем разузнала. Без сомнения, это была моя мать. Но где она теперь и как жила в продолжении этих пяти лет? Все это было покрыто мраком, рассеять который мне не удалось, несмотря на все мои старания. Я остановился на самом вероятном предположении, что она вслед за мистером Лири отправились в Австралию, и, следовательно, для розысков мне придется, в конце концов, ехать в Австралию самому.
Пока же я решил остаться в Ливерпуле и дождаться приезда мистера Адкинса. Надо было разоблачить этого негодяя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14