По ночам мне снилось, будто я уже там и за мно
й охотятся эсэсовцы. Сны стали повторяться так часто, что я уже боялся лож
иться спать. Вам это знакомо?
Ц Я мог бы написать об этом докторскую диссертацию, Ц ответил я. Ц Печа
льно, но факт.
Ц Однажды ночью мне приснилось, что я в Оснабрюке, где жил когда-то и где о
сталась моя жена. Будто я стою в ее комнате и вижу ее, худую и бледную. Она бо
льна, по щекам ее текут слезы. Я проснулся с тяжелым сердцем. Более пяти ле
т я не видел ее и ничего о ней не слышал. Я никогда не писал ей, опасаясь, что
за ней следят. Перед моим бегством она пообещала мне подать заявление о р
азводе. Это избавило бы ее от многих неприятностей. Некоторое время я был
уверен, что она так и сделала.
Шварц замолчал. Я не спрашивал, почему он бежал из Германии. Причин хватал
о, и ни одну из них нельзя было назвать интересной Ц они были несправедли
вы. Никогда не интересно быть жертвой. Он мог быть евреем или принадлежат
ь к политической партии, враждебной нынешнему режиму. У него могли оказа
ться враги, ставшие влиятельными. Существовали десятки причин, по которы
м в Германии можно было погибнуть или оказаться в концентрационном лаге
ре.
Ц Мне удалось опять попасть в Париж, Ц снова заговорил Шварц. Ц Но сны м
еня не оставляли. Они возвращались снова и снова. К этому времени успели р
азвеяться все иллюзии Мюнхенского соглашения. К весне стало ясно, что во
йна неизбежна. Запах ее стоял в воздухе, как запах пожара, который чувству
ешь раньше, чем увидишь зарево. И только международная дипломатия беспом
ощно закрывала глаза и предавалась приятным снам Ц о втором или о треть
ем Мюнхене Ц о чем угодно, только не о войне. Никогда не было такой веры в ч
удо, как в наше время, чуждое всяким чудесам.
Ц Иногда они все-таки бывают, Ц возразил я. Ц Иначе нас давно не было бы
на свете.
Шварц кивнул.
Ц Вы правы. Частные чудеса. Я сам пережил такое. Оно началось в Париже. Я вд
руг унаследовал настоящий, не фальшивый паспорт. На нем стояло имя Шварц
а, он принадлежал одному австрийцу, с которым я бывал в «Кафе де ля Роз». Он
умер и оставил мне паспорт и деньги. В Париже он пробыл всего три месяца. Я
познакомился с ним в Лувре, у картин импрессионистов, где проводил целые
вечера. Это успокаивало. Когда я стоял перед тихими, наполненными солнце
м пейзажами, не верилось, что двуногое существо, создавшее все это, в то же
время могло готовить разбойничью войну. Не верилось. И эти иллюзии на час,
на два снижали бешеное давление крови.
Человек с паспортом на имя Шварца часто сидел перед картинами Моне. На ни
х мерцали лилии, высились громады соборов. Мы разговорились, и он рассказ
ал, что после захвата Австрии фашистами ему удалось вырваться на свободу
и покинуть страну. Правда, он потерял все состояние Ц большое собрание п
олотен импрессионистов. Оно было конфисковано, но он не жалел об этом и ск
азал мне, что пока в музеях можно любоваться картинами, он их считает свои
ми и к тому же не испытывает опасений, что они сгорят или могут быть украде
ны. Кроме того, во французских музеях выставлены такие шедевры, каких у не
го не было и в помине. Раньше он, словно заботливый папаша, был привязан к с
воей коллекции, которую берег и считал лучшей на свете. Теперь ему принад
лежат все картины в публичных собраниях, и ему не надо о них заботиться.
Это был чудесный человек, тихий, кроткий и веселый, несмотря на все, что ем
у пришлось пережить. Он почти совсем не смог захватить с собой денег, но ем
у удалось спасти несколько старых почтовых марок. Марки спрятать легче,
чем бриллианты. А с бриллиантами может выйти очень плохо, если они спрята
ны в ботинках и вас ведут на допрос. Их трудно продать Ц начинаются рассп
росы, и в конце концов вам предложат мизерную цену. А почтовыми марками ин
тересуются филателисты, которые ни о чем не спрашивают.
Ц Как он их провез? Ц спросил я с профессиональным интересом эмигранта.

Ц Он взял старые, затрепанные письма и засунул марки за подкладку конве
ртов. Таможенные чиновники просматривали письма, а на конверты и не смот
рели.
Ц Ловко, Ц одобрил я.
Ц Кроме того, он взял с собой два маленьких карандашных портрета Энгра. О
н прикрепил их на широчайшие паспарту, вставил в безвкусные рамки фальши
вого золота и заявил, что это портреты его родителей. На паспарту, кроме то
го, с обратной стороны, он незаметно приклеил два рисунка Дега.
Ц Ловко, Ц повторил я.
Ц В апреле у него случился сердечный приступ. Он передал мне свой паспор
т, оставшиеся марки, рисунки, а также адреса людей, покупавших марки. Когда
я на следующее утро пришел к нему, он лежал в кровати мертвый, неузнаваемы
й. Я взял деньги, которые у него еще оставались, костюм, немного белья. Он са
м накануне велел мне сделать это, если умрет: пусть лучше все попадет това
рищу по несчастью, чем хозяину.
Ц Вы кое-что изменили в паспорте? Ц спросил я.
Ц Только фото и год рождения. Шварц был на двадцать пять лет старше. Звал
и его так же, как и меня.
Ц Кто вам это сделал? Брюннер?
Ц Какой-то человек из Мюнхена.
Ц Это Брюннер. Специалист по паспортам.
Брюннера хорошо знали эмигранты. Он был мастером исправлений в паспорта
х, многим помог, но у самого, когда схватили, не оказалось никакого докумен
та. Его погубила суеверная мысль. Он хотел быть честным благодетелем для
других и верил, что пока он не делает ничего для себя, с ним ничего не случи
тся. До эмиграции у него была небольшая типография в Мюнхене.
Ц Где он теперь? Ц спросил я.
Ц Разве не в Лиссабоне?
Этого я не знал. Впрочем, может быть, он и здесь, если еще жив.
Ц Я почувствовал себя как-то странно, когда у меня оказался паспорт, Ц с
казал Шварц номер два. Ц Я не решался им пользоваться. Пока не привык к св
оей новой фамилии. Я твердил ее все время. Бродил по Елисейским полям и без
конца повторял слово «Шварц» и новую дату моего рождения. Я сидел в музее
перед картинами Ренуара и Ц если был один Ц вел шепотом воображаемый д
иалог; резким голосом: «Шварц!» И тут же, вскакивая, быстро отвечал: «Здесь!
». Или же бурчал: «Фамилия!» Ц и вслед за этим автоматически выпаливал: «И
осиф Шварц. Место рождения Ц Винер Нейштадт, 22 июня 1898 года». Даже вечером, п
режде чем заснуть, я тренировал себя. Я боялся, что если какой-нибудь поли
цейский ночью вдруг разбудит меня, я могу в полусне сказать не то, что надо
. Я хотел забыть свою старую фамилию. Оказалось, что это далеко не одно и то
же Ц совсем не иметь паспорта или жить под чужим именем. Чужой паспорт ка
зался опаснее.
Вскоре я продал оба рисунка Энгра. Мне дали за них меньше, чем я ожидал. И вс
е-таки у меня вдруг оказались деньги, каких я давно уже не держал в руках.

Потом, как-то ночью, мне пришла в голову одна мысль, от которой я уже не мог
освободиться. А нельзя ли мне поехать с этим паспортом в Германию? Ведь он
настоящий! И неужели каждый на границе возбуждает подозрения? Я мог бы по
видать жену. Мог бы избавиться от опасений за ее судьбу. Мог бы…
Шварц посмотрел на меня.
Ц Вы ведь все это, наверно, знаете. Эмигрантский колер в чистейшей форме.
Спазмы в желудке, в горле, зуд в глазах. То, что на протяжении пяти лет ты зат
аптывал в землю, что пытался забыть, чего боялся, как чумы, Ц снова подыма
лось: смертельные воспоминания, неизлечимый рак души любого эмигранта.

Я попытался освободиться от колера, по-прежнему уходил к картинам мира и
тишины, к Сислею, Писсаро и Ренуару, часами сидел в музее, но теперь все это
действовало на меня совсем иначе. Картины больше не успокаивали. Наоборо
т, они звали, вопили, напоминали о стране, еще не опустошенной коричневой п
роказой, о вечерах в тихих переулках, где над стенами свешиваются гроздь
я сирени, о золотых сумерках в старом городе, о зеленых колокольнях церкв
ей с реющими вокруг ласточками и Ц о моей жене.
Я обычный человек, лишенный каких-нибудь особых качеств. Я прожил с женой
четыре года, как живут многие: без ссор, приятно, но и без больших страстей.
После первых месяцев у нас началось то, что называют счастливым браком: о
тношения двух людей, решивших, что уважение друг к другу Ц основа совмес
тного уютного бытия. Мы не тосковали по несбыточным снам. Так, по крайней м
ере, казалось мне. Мы были разумные люди и сердечно любили друг друга.
Теперь же все сдвинулось. Я обвинял себя в том, что устроил такой ординарн
ый брак и все просмотрел. Зачем я жил? Что я делаю теперь? Уполз в нору и жую
жвачку. Долго ли еще это будет тянуться и чем кончится? Наступит война, за
ней победа Германии Ц единственной страны, вооруженной до зубов. Что бу
дет тогда со мной? Куда ползти, чтобы спасти жизнь? В каком лагере придется
умирать от голода? У какой стены, Ц если я окажусь настолько счастливым,
Ц меня убьют выстрелом в затылок?
Вот так паспорт, который должен был меня успокоить, приводил меня в отчая
ние. Я бегал по улицам, чуть не падая от усталости, не мог спать, а если засып
ал, просыпался от снов. Я видел жену в камере гестапо; я слышал ее крики о по
мощи из заднего двора гостиницы; однажды, войдя в «Кафе де ля Роз», увидел
ее лицо в зеркале, наискось висевшем напротив двери. Она бегло посмотрел
а на меня Ц бледная, с печальными глазами Ц и тут же исчезла. Это было так
явственно, что я подумал Ц она здесь Ц и быстро кинулся в другой зал. Зал,
как всегда, был полон, но ее не было.
Это превратилось в навязчивую идею; меня не оставляла мысль о том, что она
тоже эмигрировала и теперь разыскивает меня. Сотни раз я видел, как она за
ворачивала за угол или сидела на скамейке в Люксембургском саду, но когд
а я подходил, ко мне поднималось чужое удивленное лицо. Однажды она перес
екала площадь Согласия Ц как раз перед тем, как гудящий поток машин сорв
ался с места, Ц и уж на этот раз в самом деле была она! Ее походка, ее манера
держать плечи! Я даже узнал ее платье. Однако, когда полицейский, наконец,
остановил лавину автомобилей и я смог броситься вслед, оказалось, что он
а исчезла, ее поглотило зияющее отверстие подземки.
большинство парижских ста
нций метро не имеет надземных строений

Когда я, наконец, добрался до перрона, то увидел только издевательское ми
гание красных хвостовых огней отошедшего поезда.
Я рассказал о своих мучениях одному знакомому. Его звали Лезер, он торгов
ал чулками, а раньше врачевал в Бреслау. Он посоветовал мне избегать один
очества.
Ц Заведите себе женщину, Ц сказал он.
Ц Это не помогло. Вы знаете отношения, продиктованные необходимостью, о
диночеством, страхом. Бегство к маленькому теплу, к чужому голосу, телу, и
пробуждение Ц словно от падения Ц в каком-нибудь жалком помещении, и чу
вство чужой страны, и безутешная благодарность дыханию, что слышится ряд
ом. Но разве все это может сравниться с бешенством фантазии, которая суши
т кровь и заставляет человека просыпаться по утрам с горьким ощущением з
агубленной жизни?
Я рассказываю теперь и вижу, что все выглядит бессмысленным и противореч
ивым. Тогда было не так. После всех метаний оставалось одно, непреложное: я
должен вернуться. Я должен еще раз увидеть жену. Может быть, она давно уже
живет с другим. Все равно. Я должен ее увидеть. Слухи о войне усиливались. В
се увидели, что Гитлер сразу же нарушил обещание занять только Судеты, а н
е всю Чехословакию. Теперь то же самое началось с Польшей. Война надвигал
ась. Союз Польши с Англией и Францией делал ее неизбежной. Только теперь э
то уже было вопросом не месяцев, а недель. И для моей жизни Ц тоже. Я должен
был решиться. И я сделал это. Я собрался ехать в Германию. Что будет потом, я
не знал. Я был готов на все. Если начнется война, думал я, то все равно пропад
ать. Я будто сошел с ума.
В конце концов мной овладело какое-то странное веселье. Стоял май. Клумбы
на Круглой площади покрылись пестрым ковром цветущих тюльпанов. Ранние
вечера уже расстилали серебристый импрессионистский покров, фиолетовы
е тени и светло-зеленое небо над холодным светом первых уличных фонарей,
над бегущими красными линиями световых газет на зданиях редакций, котор
ые грозили войной каждому, кто их читал.
Сначала я поехал в Швейцарию. Я хотел проверить свой паспорт на безопасн
ой почве, чтобы окончательно уверовать в него. Французский таможенник ве
рнул его мне с равнодушным видом. Я этого и ожидал: выезд затруднен только
из стран с диктаторскими режимами. Все же, когда ко мне подошел швейцарск
ий чиновник, я почувствовал, как во мне что-то сжалось. Правда, я сидел со сп
окойным видом, но в то же время мне показалось, будто внутри у меня неслышн
о затрепетали края легких Ц так иногда во время затишья на дереве вдруг
быстро затрепещет какой-нибудь листочек.
Чиновник взглянул на паспорт. Высокий, широкоплечий. От него пахло табак
ом. Стоя в купе, он заслонил окно, и на мгновение у меня замерло сердце. Мне п
оказалось, что он отрезал от меня небо и свободу и купе уже превратилось в
тюремную камеру.
Он вернул мне паспорт.
Ц Вы забыли поставить печать, Ц быстро сказал я, испытывая облегчение.

Ц Пожалуйста. Для вас это так важно?
Ц Нет. Просто своего рода сувенир.
Он поставил на паспорте печать и ушел. Я закусил губу. Каким я стал нервным
! Потом мне пришло в голову, что паспорт с печатью выглядит убедительнее.

В Швейцарии я целый день провел в размышлении, не поехать ли мне в Германи
ю поездом. Но у меня не хватило мужества. Я еще не знал, как относятся к выхо
дцам из бывшей Австрии и не подвергают ли возвращающихся на родину особо
й проверке. Наверно, ничего особенного не было. Но все же я решил перейти г
раницу нелегально.
В Цюрихе я, как обычно, прежде всего отправился на почтамт. Там, большей ча
стью у окошечка корреспонденции до востребования, встречались знакомы
е эмигранты, у которых можно было узнать новости. Оттуда я пошел в кафе «Ко
ндор», отдаленно похожее на «Кафе де ля Роз» в Париже. Я видел многих, пере
шедших границу, но никто из них не знал мест перехода в Германию. Это было
естественно; все шли оттуда. Кто, кроме меня, хотел перебраться туда? Я вид
ел, какие взгляды бросали на меня, Когда заменили, что я настроен серьезно
, меня стали чуждаться. Ведь тот, кто хотел вернуться, мог быть только пере
бежчиком, сторонником нацистов. Что можно было ждать от того, кто собирал
ся туда? Кого он выдаст? Что предаст?
Я вдруг очутился в одиночестве. Меня сторонились, как сторонятся убийцы.
И я ничего не мог объяснить. Меня самого иногда бросало в жар при мысли о т
ом, что мне предстояло. Как же тут объяснить другим то, чего я не понимал са
м?
На третий день, утром, в шесть часов, ко мне явились полицейские, подняли с
постели и тщательно допросили. Я тотчас же сообразил, что на меня донес кт
о-нибудь из знакомых. Я предъявил паспорт, который вызвал явное недовери
е. Меня повели в полицию. К счастью, на паспорте стояла печать швейцарской
таможни. Я мог доказать, что въехал совершенно легально и находился в стр
ане только три дня.
Я хорошо помню то раннее утро, когда я с полицейскими шел по улицам. Начина
лся ясный день. Башни, крыши города резко вырисовывались на фоне неба, буд
то вырезанные из металла. Из булочной пахло теплым хлебом, и, казалось, вся
прелесть мира слилась в этом запахе. Вам это знакомо?
Я утвердительно кивнул.
Ц Никогда мир не кажется таким прекрасным, как в то мгновение, когда вы п
рощаетесь с ним, когда вас лишают свободы. Если бы можно было ощущать мир т
аким всегда! Но на это, видно, у нас не хватает времени. И покоя. Но разве мы н
е теряем каждое мгновение то, что думаем удержать, только потому, что оно п
остоянно в движении? И не останавливается ли оно лишь тогда, когда его уже
нет и когда оно уже не может измениться? Не принадлежит ли оно нам только т
огда?
Его взор был неподвижно устремлен на меня. Только теперь я смог рассмотр
еть его глаза. Зрачки были расширены. «Наверно, фанатик или сумасшедший»,
Ц неожиданно подумал я.
Ц Я никогда не чувствовал такого, Ц сказал я. Ц Но разве каждый не хочет
удержать то, что удержать невозможно?
Женщина в вечернем платье за соседним столиком встала. Она взглянула вни
з на город и на гавань.
Ц Почему нам нужно ехать? Ц сказала она своему спутнику в белом смокинг
е. Ц Разве нельзя остаться? У меня нет никакого желания возвращаться в Ам
ерику.

2

Ц В Цюрихе полиция продержала меня только один день, Ц продолжал Шварц,

Ц но он оказался очень тяжелым. Я боялся, что начнут проверять мой паспор
т. Им достаточно было позвонить по телефону в Вену. Да и подделку легко мог
обнаружить любой эксперт.
К концу дня я успокоился.
1 2 3 4