— Я... Апостол!.. Апостол наркоманов!..
Он, как видно, предупреждает пришельца, чтобы тот не вздумал посягнуть на его права.
После этого долговязый снова погружается в мир каких-то своих образов, невидимых даже при нынешней совершенной технике.
— Мой милый птенчик... — обращается Чарли с церемонным жестом к Марго.
— Оставь меня сейчас... — бормочет она, снова направляясь к дивану.
Пришелец растерянно оглядывается в поисках возможных собеседников, однако все здесь в одинаковой мере не склонны сейчас иметь с ним дело. Он машинально пробегает раз-другой по струнам гитары, с которой, похоже, не расстается, 'даже когда спит, и, обескураженный, подсаживается к Бояну. Погрузившийся в нирвану, Боян тоже не обращает на него внимания, пока Чарли не схватил его за плечо.
— Ты сколько себе впрыснул?
— Сколько я мог впрыснуть? Одну ампулу.
— И от такой малости осовел, как сомнамбула!.. Я от одной ампулы не способен даже прийти в себя.
Чарли безошибочно говорит по-болгарски, лишь немного растягивает отдельные гласные.
— Это уж кого как, — отмахивается Боян. Затем бросает косой взгляд на соседа. — Дай несколько ампул!
Однако Чарли дает лишь несколько коротких аккор-.дов на гитаре.
— Ну дай же, дай!.. Прежде чем эти хищники обшарят твои карманы.
— Несколько ампул? — Чарли поворачивается в его сторону. — Что такое несколько ампул, когда впереди целая жизнь?
— Про то, что нас ждет впереди, еще успеем подумать.
— Вот как? А завтра? А послезавтра? — И, обращаясь к Лили, уныло сидящей чуть поодаль, нежно просит: — Милая деточка, останови этот магнитофон, останови, родненькая, я сам тебе поиграю...
Лили встает как автомат и медленно уходит куда-то за пределы видимости. Чарли тоже встает, ставит ногу на кушетку, слегка наклоняется к Бояну и в момент, когда замолкает магнитофон, начинает бренчать на гитаре. Разница между только что звучавшей барабанной дробью и сменившей ее мелодией для нашего слуха почти неуловима. Зато реплика, сопровождающая музыку, слышна вполне отчетливо:
— Ты можешь заполучить десятки, сотни, тысячи ампул, мой милый Боян...
— Каким образом? — спрашивает Боян без особого энтузиазма. — Если уеду с тобой туда?
Чарли отрицательно качает головой.
— Тут, тут, мой милый Боян... Тысячу ампул и девочку, да какую — богиню...
— Богини мне ни к чему, -- морщится парень. -Меня и эти вот устраивают. Ты давай ампулы.
— Заработаешь, получишь ампулы.
— Как именно?
Чарли еще больше наклоняется к Бояну, но тут на кушетку возвращается Лили.
— Всему свое время! — бормочет косматый.
«Вот оно! — соображаю я, больше не обращая внимания на карканье косматого. — Как и следовало ожидать. Клюнул-таки».
ГЛАВА 4
— Куда тебя отвезти? — спрашиваю, когда мы подходим к машине, оставленной в темном переулке.
— Поехали ко мне, — предлагает Борислав. — Елена сжарит нам яичницу с ветчиной.
— Сейчас, в полночь?
— Не беспокойся... Она обычно допоздна читает.
Я не возражаю, мне абсолютно все равно, куда ехать. Мы трогаемся с места, а по дороге мой друг поясняет:
— В июне у нее последняя сессия, так что она читает без конца.
Мы входим в квартиру моего друга. Оказывается, Елена и в самом деле еще читает, лежа на диване в гостиной.
— Ну и застали же вы меня, — говорит хозяйка, явно смущенная тем, что она босиком, в пижамной блузке и поношенных брюках.
— Не стесняйся, — успокаивает ее Борислав. — Это Эмиль.
— Догадываюсь, — кивает Елена, вскакивая на ноги.
— Только не знаю, догадываешься ли ты. о том, что Эмиль голоден как волк.
— Что ж, попытаюсь вам помочь. Правда, вы не рассчитывайте Бог знает на что, — добавляет дама, влезая в комнатные туфли, после чего исчезает на кухне.
Мы выкуриваем по сигарете, затем до нас доносится голос хозяйки, сопровождаемый ароматом жареной яичницы:
— Ну идите, а то остынет.
Мы садимся за небольшой стол.
— Ты можешь ложиться. Мы тут сами справимся, — обращается Борислав к хозяйке. А когда она уходит, продолжает: — Только справимся ли?
— Если ты имеешь в виду яичницу с ветчиной...
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Мы сосредоточиваемся на еде, каждый занят своими мыслями. Наконец хозяин приносит с плиты ковшик горячего кофе и берет сигарету с каким-то отсутствующим видом, как будто сам не сознает, что делает.
— Ты должен выручить парня из беды, Эмиль.
— Согласен. Остается только выяснить, как именно.
— Ты прекрасно знаешь как.
— Ты переоцениваешь мои возможности. С каких пор ломаю над этим голову и ни к чему не прихожу.
— Так это же проще простого! — восклицает Борислав. — Сходи к нему, отзови его в сторонку и вправь ему мозги.
- Не валяй дурака, все это не так просто. Ты отлично понимаешь, что так в подобных случаях не поступают.
— Велика важность. Нет правил без исключения. Ради сына Любо Ангелова можно и отступиться от правила.
— Ты меня удивляешь... — Отпив кофе и вобрав в себя две порции дыма, продолжаю: -- Что бы мы ни доказывали, генерал не даст согласия.
— Зависит от того, как представить дело.
— Как ни представляй, он на это не пойдет. И ты это знаешь не хуже меня. Мы у самых истоков операции, которой, возможно, будет нанесен серьезный удар противнику. А ты хочешь заранее поставить крест на этой операции, для тебя важнее всего отправиться к возможному предателю и предупредить его, дескать, таким ребятам, как ты, негоже становиться на путь предательства.
— Но ведь это же сын Любо!
— Строго говоря, это всего лишь потенциальный предатель. Пешка в руках противника, и только. И наша задача состоит в том, чтобы дождаться, когда противник начнет переставлять фигуры, и посмотреть, как он намерен распорядиться этой пешкой.
— Будет тебе. Не лучше ли подготовить человека, поставить перед ним задачу?
— Во всяком случае, не сейчас. И не обязательно. Подобного рода задачи возлагаются, как тебе известно, исключительно на людей, пользующихся безграничным Доверием. А к этому нашему молодцу я в данный момент не испытываю никакого доверия. Он обещал порвать с этой шайкой и обманул меня. Обещал покончить с морфием и тоже обманул меня. Вчера участвовал в ограблении аптеки, а завтра собирается...
— Нельзя же судить о человеке лишь с профессиональных позиций, — возражает Борислав и от раздражения закуривает еще раз.
— Можно... И должно... Особенно если он попал в поле зрения разведки. А с Бояном именно это случилось. До сих пор они его изучали. Изучали пристально, со всех сторон, чтобы зря не рисковать. Теперь перешли непосредственно к вербовке. Начались испытания. И теперь зависит только от Бояна, выдержит он экзамен или провалится.
Мы возвращаемся в гостиную, но и там разговор продолжается в том же духе, потому что мой друг, человек удивительно спокойный, если уж что-то задумает, то, хоть ты тресни, будет спокойно и твердо стоять на своем. Поначалу я сокрушаю один за другим его аргументы, потом из участника беседы постепенно превращаюсь в слушателя, а в дальнейшем, вероятно, и слушателем перестаю быть, потому что вдруг устанавливаю, что лежу на кушетке, укрытый одеялом, и сквозь тюлевую занавеску мне видно, как ранним утром светлеет небо.
Следующие два дня образуют длинную паузу. Длинную, потому что все это время уходит на ожидание. Компания находится под непрестанным наблюдением, однако говорить особенно не о чем, если не считать того, что на другой день вечером снова собрался интимный кружок на квартире у Марго.
— Еще четверть часа назад они валялись как трупы, — докладывает утром рано лейтенант. — Чарли и Боян только что уехали на мотоцикле.
— Постоянно поддерживать связь со службой слежения, — даю дополнительное указание. — О малейшей перемене обстановки сообщать мне.
Однако все это утро проходит без особых перемен. Боян забегает на минуту домой, потом отправляется вдвоем с Чарли в «Ялту», затем «Ялту» меняют на «Варшаву».
И лишь к обеду поступает заслуживающая внимания новость, правда совсем из другого направления: Томас со своей секретаршей едут по шоссе в сторону Панчерева.
— Небось подались в «Лебедь» обедать, — говорю Бориславу. — Нам, увы, не удастся последовать их примеру. Мне кажется, было бы не худо перекочевать в пункт слежения.
В пункте слежения мы киснем более двух часов, чтобы получить три мизерные новости: Боян и Чарли из «Варшавы» перебрались в пивнушку, что у Дервенишского шоссе; Томас с секретаршей, как и предполагалось, обедают в «Лебеде»; Томас с секретаршей покидают «Лебедь», удаляются от Панчерева и, немного отъехав от шоссе, располагаются на отдых.
— Расстояние между Дервенишским шоссе и Панче-ревом не так уж велико, — бормочет Борислав как бы самому себе.
— Во всяком случае, прогулка на свежем воздухе нам не повредит, — добавляю я.
Затем отдаю необходимые распоряжения, и мы вместе с лейтенантом садимся в специально оборудованную машину и, вконец отравленные никотином, с голодными болями в желудках, отправляемся за город, словно на казнь.
Дорога, ведущая к Семинарии, уже позади, и шофер жмет на газ, чтобы скорее преодолеть крутой подъем, но тут по радио нам сообщают, что Томас со своей спутницей снова на пути к Софии. И еще: Боян и Чарли покинули пивную и едут к Дервенице.
— Значит, движутся в различных направлениях, — устанавливает лейтенант.
— И я на их месте делал бы то же самое, — отвечает Борислав. — Иначе как установишь, что за тобой не тащится хвост.
Совершенно верно. Но пускай себе движутся в различных направлениях, а нам, чтобы не переводить зря бензин, лучше выждать, пока определится их истинное намерение. Поэтому мы съезжаем на обочину.
В этот момент доносится голос лейтенанта:
— Машина Томаса свернула с шоссе и остановилась на проселочной дороге. — И еще: — Мотоцикл повернул обратно и едет к тому же месту.
— Если желаешь чего-то слишком сильно, всегда получается наоборот, — на ходу бросаю Бориславу.
И мы ныряем в машину.
Преодолев несколько сот метров пешком, мы добираемся до укрытой в кустарнике «Волги», снабженной необходимой аппаратурой. Расстояние до места действия слишком большое, чтобы они могли нас увидеть. Зато мы прекрасно их видим с помощью соответствующего устройства.
— Хотите послушать? — спрашивает техник.
— Мы затем и пришли, — говорю в ответ. Действующие лица разделены на две группы: Томас и Чарли возятся под капотом машины, делая вид, что пытаются обнаружить неисправность. Метрах в десяти от них, в тени деревьев, беседуют полулежа Боян с секретаршей. Томас и Чарли время от времени обмениваются словами на родном языке, однако для меня куда важнее разговор, который дама с кавалером ведут на болгарском.
— Не лучше ли начать с сокровища? — произносит Боян.
— Сокровище никуда не денется, — успокаивает его секретарша. — Сперва мы должны договориться о более важном... о том, что для нас несравненно более ценно.
— На ценности каждый смотрит по-своему, — возражает молодой человек. — Для меня лично главная ценность — морфий.
— Дело ваше. Только морфий очень скоро кончается, и возникает нужда в новых упаковках, потом и те расходуются, и приходится добывать новые, словом, сколько ни принимай, со временем все равно наступает голодание. А вот мы предлагаем вам счастливый и окончательный выход.
— Бегство в западном направлении?
— А почему бы и нет?
— Каким образом?
— Вы бы сперва спросили: на каких условиях?
— Условия не имеют значения. Да и ваш Запад не имеет значения. Думайте обо мне что хотите, но плевал я на ваш Запад. Одного отрицать не приходится: там снабжение немного получше.
— Значит, главное для вас иметь возможность отравлять себя?
— Не отравлять, а блаженствовать. Но у каждого свои понятия.
— Дело ваше, — пожимает плечами секретарша. — Но раз мы начали с конца, то было бы неплохо приблизиться и к началу...
Она что-то достает из сумочки и показывает молодому человеку.
— Вы знакомы с этой дамой?
— Нет. Но если вы дадите ее адрес...
— А каким образом вы бы познакомились?
— Позвоню ей, она снимет трубку, а я скажу: «Привет, крошка! Чем мы займемся сегодня вечерком?»
— Так может выгореть, а может быть, и нет, — качает головой женщина. — А связь должна быть установлена любой ценой, понимаете. Поэтому я прошу вас действовать очень осмотрительно, точно следуя моим указаниям.
— Уж больно неказистая девчонка, чтобы так дрожать за нее, — вставляет Боян.
— Нас интересует не девчонка, а ее отец. Но чтобы получить доступ к отцу, эта девчонка должна стать вашей, она должна быть готова на все ради вас, понимаете?
— Безумная любовь нынче не в моде, — возражает молодой человек. — Но попытаться можно.
— Но безумие, если оно будет иметь место, должно проявляться только с ее стороны, не с вашей. А вы должны быть предельно осторожны и скрытны. Вам уже дали понять, что мы щедро платим за хорошую работу, но, если вы сболтнете хоть что-нибудь, не ждите пощады.
— Хватит стращать меня, — бормочет парень. — Я не из робкого десятка. Был бы я робок, вы бы меня не увидели тут.
— Были бы вы робким, мы бы не стали к вам обращаться. Но тут дело не в смелости или робости, а в ясном уме. Запомните, что с этого момента и до тех пор, пока не справитесь с задачей, вы в наших руках, а наши руки достаточно длинные, и от них вам не уйти. — И так как со стороны молодого человека не последовало никаких возражений, дама продолжает уже более мягко: — А теперь слушайте меня внимательно и старайтесь запомнить все до мельчайших подробностей. — И переходит наконец к самой задаче.
Для шефа наша история не единственная забота, и, когда он находит возможность меня принять, рабочий день давно закончился. Люстра наполняет кабинет мягким золотистым светом, тяжелые темно-зеленые шторы на окнах уже опущены, и генерал стоит посреди комнаты подбоченясь, словно только что разминал онемевшую от сидения поясницу.
— Теперь у нас времени хоть отбавляй, — произносит он, указывая мне на знакомое кресло у фикуса. — Садись и рассказывай.
Сам он направляется к другому креслу, но, прежде чем сесть, спохватывается:
— Кофе будешь пить?
И, сообразив, что вопрос совершенно лишний, нажимает на кнопку звонка.
Я обстоятельно рассказываю, как развиваются события, и, когда дело доходит до разговора в тени деревьев, спрашиваю:
— Впрочем, может, вы предпочтете послушать эту беседу в записи?
— Разумеется, -- кивает генерал. — Тем более что спешить нам некуда. — И он снова жмет на кнопку.
Между прочим, мой шеф такой душка, для всего находит время, и делает это очень просто: не ограничивает свой рабочий день.
Лейтенант вносит аппаратуру и исчезает, а мы с генералом остаемся пить кофе и слушать магнитофон. Совсем как на именинах.
— Ну, что скажешь? — спрашивает шеф, когда запись кончается.
— Проект, по крайней мере на первый взгляд, выработан довольно смелый, я бы даже сказал, слишком смелый. Этот Томас или авантюрист, или нас с вами ни во что не ставит.
— Похоже, — соглашается генерал.
— Он, очевидно, жаждет реабилитироваться и всячески старается блеснуть перед начальством. И очертя голову идет на все.
— В сущности, сам Томас ничем особенно не рискует, — говорит шеф. — Рискует, как всегда, главным образом исполнитель. Что касается Томаса, то он даже не вступал в личный контакт с Бояном и в случае провала умоет руки или, чтобы замести следы, мигом уберет отсюда секретаршу. Но это особый вопрос. Важнее другое: мы пока что судим об этой задумке с первого взгляда, как ты выразился, и, может быть, нам еще не видны все ее аспекты.
— Возможно, однако нам уже сейчас ясно, что план таит в себе серьезную опасность...
Генерал молчит, занятый какими-то своими мыслями, и я перехожу к существу вопроса:
— Как прикажете действовать?
— А ты что предлагаешь?
— Мне кажется... Не знаю... Может, это соображение и не следует принимать в расчет, но...
— С каких пор ты начал заикаться? — поднимает брови генерал.
— Я имею в виду то обстоятельство, что Боян все же сын Ангелова...
— Жалко, конечно, но что поделаешь. Сын Ангелова или мой сын... Раз докатился до того, что...
Это единственное, что при данных обстоятельствах меня интересует. Единственно возможный ответ. Так что с этим покончено, и я начинаю излагать свой план контроперации.
Терпеливо слушая, генерал время от времени делает короткие замечания и в заключение говорит:
— В общих чертах годится. Я потолкую с Антоновым, а завтра еще соберемся как-нибудь и примем решение.
И он встает, чтобы еще раз привести в чувство онемевшую поясницу.
— Мой бокал уже полчаса пустой, а вы никак не догадаетесь заказать мне второе виски, — произносит девушка.
— Сейчас же исправлюсь, — заверяет молодой человек.
Этот разговор имел место во второй половине дня в ресторане «София», но мы с Бориславом слушаем его Уже вечером в кабинете с белыми шторами и белым шаром на потолке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17